Любовь в эпоху перемен

— Почему в Ялте?

— Потому что вобла водится в Волге, а бычки в Черном море.

— А когда он в Ялту ездил?

— Когда ты в Париже гулял. Привези старушке воблочки — побалуй! Ты чего такой бледный стал?

— Жарко.

Дома на подоконнике лежала связка бычков, привезенных женой из Ялты. Были они того же калибра и цвета, как те, что, причмокивая, ела Генриетта. Скорятин бегом вернулся в кабинет, позвонил в «Смену», ему ответили, что Марины сегодня не будет — на задании. Гена все понял: купил водки и поехал к Ренату.

— М-да, этого следовало ожидать, — произнес Касимов, когда вторая бутылка встала в строй опорожненной стеклотары.

— Почему?

— Первая любовь как первый бой. Захочешь — не забудешь…

— Ты знал?

— Мне еще Ленка говорила, как Маринка из-за него травилась.

— Почему мне-то не сказал?

— А что бы изменилось? Мне тоже докладывали, что Батукова со всеми дачными сосунками перетрахалась. Любовь, Геныч, слепа, глуха и глупа. Но пока не кончилась — штука приятная…

— И что же мне делать?

— Выпить.

— А потом?

— Трахнуть кого-нибудь.

— Ты тоже так считаешь?

— А кто еще так считает?

— Тесть.

— Хороший у тебя тесть. Береги его! Вызвать кого-нибудь?

— Например?

— Есть одна письмоноша. Не женщина — центрифуга!

— А потом?

— Потом будешь решать, так сказать, на холодную головку. У тебя сын. Ну, за атом на службе у человечества!

— Да уж…

— Помнишь у Веньки:

Двести на завтрак, двести в редакции, Двести с бомжихой красивой, Жизнь моя — ядерная реакция С утренней Хиросимой.

— А если я у тебя немного поживу? — спросил Гена, закинув в рот водку.

— Живи.

В тот вечер он, легко и радостно, не страшась тещиного херема, напился так, что мир, став смешным до неузнаваемости, шатался и звенел, как огромная потревоженная люстра. Появилась Центрифуга, выпила водки, посмотрела на двух неживых бойцов, помыла посуду, покачала головой и ушла. Из последних сил он позвонил Марине, хотел объявить, что все знает про Ялту, но смог лишь сообщить: это я… Жена посоветовала остаться у Рената, чтобы не попасть в милицию. По стране катилась война с пьянством: за отдых в вытрезвителе расплачивались партбилетами и должностями. Из «Смены» уволили корреспондента, уснувшего в сквере на лавочке после дружеской пирушки. Веня, возвращаясь навеселе от знакомых, пристал в метро со стихами к молоденькой пассажирке, его забрали, и Шабельский выручал соратника Бродского чуть ли не через ЦК партии. Но главное — Марина боялась, что муж напугает пьяным вторжением Борьку и сын проболтается дяде Мише, а тот, как истинный «О. Шмерц», привыкший ябедничать Западу на СССР, стукнет Вере Семеновне на чуждого свояка-алкоголика.

— А если я тут с женщиной? — перекатывая слова, как валуны, спросил Гена.

— Пусть даст тебе на ночь аспирин, а утром крепкий чай. Адрес венерического диспансера возьми у Касимова.

Утром бедолага едва дополз до редакции и обрел исцеление, припав к спасительной канистре Шаронова. Когда беседа подернулась поэтической невнятностью, а Веня пустился в философские спекуляции о пользе семейного рукоприкладства, в кабинет влетела Генриетта:

— Спятил? Тебя с утра главный ищет!

— Яволь! — вскочил Скорятин.

— Сдурел! — ругалась она, ведя нетвердого спецкора на ковер. — В стране антиалкогольная кампания. Уволят, если будешь с утра хлебать. С Веньки пример не бери, он друг Бродского, ему все по барабану. На Исидора только не дыши!

Однако шеф и не заметил несвежести сотрудника. Благодушно млея от причастности к гостайнам, он рассказывал, как весь вечер совещались на Старой площади, обсуждали «Авансы и долги» Шмелева в «Новом мире», прикидывали, что делать с агрессивно-послушным большинством. А тут еще генеральный с Патриархом в Кремле встречался.

— Если церковь поддержит перестройку, мы непобедимы! Говорю тебе как специалист по атеизму. Плохо, что Ельцин второй центр силы пытается сколотить. Горбачев психует. Как некстати Раиса их рассорила! Зачем, зачем в политику вмешивается?

— А что, лезет? — вяло поинтересовался Скорятин.

— Еще как! Во все встревает. Генерального накручивает. Тяжелая женщина. Ремонт в Форосе делала — прораба до самоубийства довела. Дотошная…

— Как вошь портошная.

— Что?

— Бабушка Марфуша так говорила.

— А-а-а… Не хватает нам только раскола. Разругаемся — погубим перестройку. А ты-то что сегодня такой мрачный, Геннадио?

— А чего радоваться-то? — ответил он, стараясь дышать в сторону.

— Это верно! Того и гляди, Лигачев дожмет. Не зря они пробный шар запустили…

— Какой?

— «Не могу поступаться принципами!» Знаем мы эти принципы — всех к стенке поставить. Ты понимаешь, что начнется и что будет с нами?

— Расстреляют?

— Не исключаю. Хотя, скорее, просто загонят назад, в тоталитарное стойло. Представь! Сами на себя тогда руки наложим.

— Как тот прораб?

— Ну да… Никому про это не говори! Секрет.

— Ни-ни.

— Ты хочешь назад, в застой?

— Не хочу.

— Вот! А кто-то спит и видит! Многое сегодня зависит от нас. Иного не дано!

Гена слушал и думал о том, что в прежние-то времена главный редактор вряд ли решился бы откровенно путаться с женой подчиненного. За аморалку могли бы и с должности попереть. А теперь… Он кивал Исидору, а сам ловил в себе странную новизну, поначалу приписывая ее похмельной чудноватости бытия, но потом понял, в чем дело. Теперь, когда вышла наружу вся правда, его перестали терзать ревнивые фантазии. Обманутый муж больше не воображал, мучаясь, постельное сообщничество Ласской и шефа. Наоборот, он словно накрыл дорогие останки любви гробовой крышкой, оставив дотлевать в безвестной темноте.

— …Вот почему ты и едешь в Тихославль. Мне нужен скандал!

— Постараюсь.

— Постарайся! Найди! Накопай! Нарой! Очень нужно.

— А что так?

— Талантливый ты, Гена, журналист, но политического чутья у тебя нет. Так всю жизнь в спецкорах и проходишь. Кто там первый секретарь обкома?

— Не помню.

— Врагов перестройки надо помнить! Суровцев — правая рука Лигачева. Умный. Волевой. Хитрый. Ты вспомни, что он городил на пленуме? Нес какой-то красно-коричневый бред! Ну кто хочет реставрировать капитализм? Паранойя. Генеральный его с трибуны гнал, а он не уходил. Но главное: зал не отпускал. Хлопал! Теперь они готовят переворот на партконференции. Понял?

— Понял.

— Нет, у тебя все-таки что-то случилось. Дома?

— Ничего у меня не случилось.

— Тогда выезжай сегодня ночным поездом и без бомбы не возвращайся. Билет тебе забронировали. Возьмешь в депутатской кассе.

Складывая в дорогу вещи, Гена брал с запасом, чтобы хватило на первое время: возвращаться из командировки домой он не собирался, предполагая пожить сначала у Рената, потом найти недорогую съемную квартиру, а там видно будет. Вроде бы Союз журналистов кооперативный дом достраивает. Марина, чувствуя неладное, ходила вокруг и слегка поругивала за вчерашний загул.