Любовь в холодном климате

Эта Вероника была невысокой, тонкой и очень живой дамой. Ее яркие золотые волосы были зачесаны в идеально гладкий шлем с несколькими кудрявыми прядями надо лбом. У нее был коротковатый костлявый нос; немного выпуклые бледно-голубые глаза и чуть скошенный подбородок придавали ей несколько декадентский вид. Я подумала, что еще не настолько пьяна, раз в моем сознании всплыло такое умное взрослое слово, но все же должна была признать, что Вероника была очень красива, а ее одежда, макияж, драгоценности являлись верхом совершенства. Вероятно, она была очень остроумной, и как только холодные чопорные гости слегка разогрелись едой и вином, она оказалась в центре всеобщего внимания. Пока она легко перебрасывалась остроумными фразами со всяческими Рори и Роли, другие женщины ее возраста только хихикали над ее шутками, но не принимали в них участия, словно заранее смирившись с безуспешностью любой попытки соперничества. Даже пожилые люди, сидящие вокруг Монтдоров на обоих концах стола, бросали на Веронику снисходительные взгляды во время паузы в беседе.

Наконец, расхрабрившись, я попросила своего соседа назвать имя этой женщины. Он был настолько поражен моим невежеством, что забыл ответить на вопрос.

— Вероника? — я слегка обомлела от его взгляда. — Но, конечно, вы должны знать Веронику.

Это звучало так, словно я никогда не слышала о Везувии. Впоследствии я узнала, что ее имя было миссис Чаддерсли Корбетт, и мне показалось очень странным, что леди Монтдор, которую так часто за спиной называли снобом, согласилась иметь дело с какой-то миссис, даже не Достопочтенной миссис, пригласив ее в свой дом и обращаясь чуть ли не с нежностью. Это показывает, насколько социально невинной я была в те дни, потому что любой школьник (в Итоне, по крайней мере) знал, кто такая миссис Чаддерсли Корбетт. Она была одной из умнейших женщин своего времени (суперзвезда, как стали говорить позже) и изобрела тип внешности, манеру говорить и двигаться, которая рабски копировалась всеми модницами Англии по крайней мере лет десять. Нет сомнения, что единственной причиной того, что я никогда не слышала о ней, было то, что она парила на недостижимой высоте над мирком моих желторотых и неоперившихся друзей. Все было ужасно.

Было уже поздно, когда леди Монтдор наконец встала, чтобы покинуть столовую. Обе моих тети никогда не допускали такого долгого сидения за столом, давая прислуге возможность помыть посуду и вовремя лечь спать, но с такими вещами никогда не считались в Хэмптон-парке. Леди Монтдор не стала обращаться с умоляющим взглядом к мужу, как всегда делала тетя Сэди («не слишком долго, дорогой») и вышла, оставив мужчин с их портвейном, коньяком, сигарами и грязными историями, которые на мой взгляд вряд ли могли быть грязнее шуточек Вероники в половине первого ночи. Вернувшись в Длинную галерею, некоторые женщины отправились наверх «попудрить носы». Леди Монтдор пренебрежительно пожала плечами:

— Я занимаюсь туалетом по утрам, — сказала она, — и этого достаточно. Слава богу, у меня нет собачьей привычки заниматься этим по расписанию несколько раз в день. Тем более так часто.

Если леди Монтдор действительно надеялась, что Советерр распространит на Полли лучи своего обаяния и заронит в ее душу мысли о любви, то ее ждало жестокое разочарование. Как только мужчины вышли из столовой, где они просидели около часа (я слышала, как она сказал: «Что за убийственная английская привычка…»), он был окружен Вероникой и ее хором и лишен возможности передвижения. Все они казались его старыми друзьями, называли его Фабрисом и сгорали от нетерпения расспросить об общих знакомых в Париже — модных иностранных дамах с такими немодными английскими именами, как Нора, Кора, Дженни, Дейзи, Мэй или Нелли.

— Неужели всех француженок зовут, как английских горничных? — сердито спросила леди Монтдор, видя, что ей придется смириться с этой атакой на Советерра и довольствоваться беседой с его старой матушкой.

Он, казалось, наслаждался этой суетой, его мерцающие глаза с искренним интересом останавливались на раскрашенных лицах женщин, в то время как они с фальшивым беспокойством расспрашивали его о дорогих Нелли и Мери. Между тем, мужья всех этих дам с откровенным облегчением, которое всегда испытывает англичанин, освободившийся от дамского общества, устремились к столам для азартных игр в дальнем конце галереи, делая, без сомнения, более крупные ставки, чем позволяли их жены. Леди Патриция отправилась спать; Малыш Дугдейл попытался было присоединиться к кружку вокруг Советерра, но обнаружил, что никто не собирается уделять ему ни малейшего внимания. На его вопрос о герцоге де Суппе был дан уклончивый ответ: «Я иногда вижу Нину де Супп». Наконец он сдался. С болью в глазах и с улыбкой на губах он уселся между мной и Полли и настроился закончить вечер, играя с нами в нарды, пожимая нам руки, касаясь наших колен в своей, как я считала, «глуповской» и развратной манере поведения. Лорд Монтдор и один или два пожилых джентльмена отправились играть в бильярд, желая проверить, остается ли он по-прежнему лучшим игроком на Британских островах. Между тем бедная леди Монтдор была подвергнута допросу с пристрастием со стороны старой герцогини, которая, вероятно, из духа противоречия перешла на свой родной язык. Французский леди Монтдор был вполне приличен, но далеко не так безупречен, как у ее мужа и свояка и вопросы, касающиеся мер и весов, доставляли ей немалое затруднение. Сколько гектаров в парке Хэмптона, какой высоты башни, сколько будет стоить нанять плавучий дом для Хенли, сколько километров отсюда до Шеффилда? Ей все время приходилось обращаться за разъяснениями к Малышу, который никогда ее не подводил, но герцогиня мало интересовалась ответами, она была слишком занята, готовя следующий вопрос. Они лились непрерывным потоком, не давая возможности леди Монтдор сбежать к игрокам в бридж, чего та жаждала всей душой. Какие электрические машины установлены в Хэмптоне, какой средний вес благородного оленя, как давно женаты лорд и леди Монтдор (бинго!), как нагревается вода в системе отопления, сколько собак в своре для охоты на лису, где сейчас находится королевская семья? Леди Монтдор переживала ощущения кролика, загипнотизированного змеей. Наконец она не выдержала и присоединилась к тем изнеженным женщинам, которые отправлялись в постель раньше, чем это было принято в Хэмптоне.

Глава 5

Поскольку я впервые оказалась одна во взрослом обществе в этом огромном и роскошном доме и понятия не имела о принятом здесь распорядке, я, прежде чем проститься вечером с Полли, спросила ее о времени завтрака.

— О, — неопределенно сказала она, — после девяти, ты же помнишь.

У меня дома это означало от пяти до пятнадцати минут десятого. Утром я была разбужена горничной, которая принесла мне на подносе чай и намазанные маслом ломтики хлеба толщиной с бумажный лист.

— Это ваши перчатки, мисс? — спросила она. — Их нашли в машине.

После чего мне наполнили ванну, а перчатки исчезли из моей зоны видимости, чтобы, вероятно, быть добавленными к художественному беспорядку, который уже успели создать из моего вчерашнего твидового костюма, трикотажной блузки, обуви, чулок и нижнего белья. Я догадывалась, что должна буду в ближайшее время появиться внизу в перчатках и никак иначе. Тетя Эмили никогда не предлагала мне отправляться в гости со своей собственной горничной. Она считала, что не стоит портить меня на случай, если я буду вынуждена выйти замуж за бедняка и экономить на прислуге. Поэтому я весьма ценила сострадательное милосердие горничных в домах, которые посещала. К девяти часам я была вымыта, одета и вполне готова проглотить небольшое количество пищи. Странно, вчерашний ночной пир должен был, казалось, насытить меня на неделю вперед, но я чувствовала себя голоднее обычного.

Я подождала несколько минут после того, как часы пробили девять, а затем рискнула спуститься вниз, но была сильно сконфужена, обнаружив, что стол в столовой застелен зеленым сукном, дверь в кладовую широко распахнута, а слуги в полосатых жилетах и рубашках заняты делами, не предвещающими наступление завтрака, например, сортировкой писем и раскладыванием утренних газет. Они смотрели на меня, как мне казалось, с враждебным удивлением. Я нашла их более опасными, чем вчерашние гости, и уже собиралась юркнуть к себе в спальню, когда голос позади меня произнес:

— Совершенно пустой стол. Ужасно.

Это был герцог де Советерр. Моя защитная окраска не работала при утреннем свете, но он говорил со мной так, словно мы были старыми друзьями. Я очень удивилась, когда он пожал мне руку, и еще больше, когда он сказал:

— Я так долго дожидался моей каши, что не могу оставаться здесь, это так печально. Пойдемте прогуляемся?

В следующий момент я осознала, что иду рядом с ним, очень быстро, почти в ногу, по одной из главных аллей парка. Он говорил так же быстро, как шагал.

— Сезон туманов, — сказал он, — и плодоношенья. [7] Могу я считаться знатоком английской поэзии? Но сегодня утром мы вряд ли сможем наблюдать хоть какое-то плодоношение из-за этого тумана.

В самом деле, туман окружал нас стеной, из которой выступали силуэты желтеющих деревьев. Трава была мокрой насквозь и мои закрытые туфли уже протекли.

— Я люблю, — продолжал он, — вставать с петухами и выходить на прогулку перед завтраком.

7

«Пора плодоношенья и дождей» — строка из «Оды к осени» Д. Китса.

— Всегда? — поинтересовалась я.

Я знала людей, которые действительно так поступали.

— Никогда. Никогда-никогда. Но сегодня утром я сказал своему камердинеру отправить вызов в Париж. Я ожидал, что это займет по крайней мере час, но меня соединили практически сразу, так что теперь я не у дел и время течет у меня сквозь пальцы. Разве мой английский не великолепен?

Этот звонок в Париж показался мне самой лихой экстравагантностью, какую я когда-либо видела. Тетя Эмили и тетя Сэди вешали трубку, не закончив фразу, как только проходил трехминутный сигнал. Правда, Дэви часто разговаривал со своим врачом в Лондоне, но он звонил всего лишь из Кента, и это было необходимо для его здоровья, находящегося в постоянном кризисе. Но звонить в Париж, за границу!