Любовь властелина
Шрифт:
Как-то вечером, незадолго до девяти часов, она решила, что ждать его на улице, на пороге — уж слишком раболепно. Да, просто пойти и открыть дверь, когда он приедет, но не торопиться, идти размеренным шагом, глубоко дышать, чтобы показать, что она не забыла, кто она такая, чтобы не выглядеть запыхавшейся. Да-да, постараться держать себя в руках, с достоинством проводить его в гостиную. В гостиной — неспешная беседа, потом можно предложить ему чашку чаю. Неплохая идея — все заранее принести в салон, чтобы не выглядеть перед ним горничной с подносом. Ну вот, все на месте, чайник, чехол, чтобы его накрыть, чашки, молоко, лимон. Значит, так: в подходящий момент встать, медленно налить чаю, спросить его без угодливости, хочет ли он молока или лимон. Она произнесла для пробы: «Молоко, лимон?» Нет, совершенно не такой тон, слишком энергичный,
Она поспешила к двери, услышав звонок. Но в прихожей повернула назад. Не слишком ли она напудрилась? Вернувшись в гостиную, она остановилась перед зеркалом, посмотрела на себя невидящими глазами. Застучало в ушах, она наконец решилась, бросилась вперед, едва не падая, открыла дверь. «Как поживаете?» — спросила она с естественностью опереточной певички, исполняющей разговорную партию.
Затаив дыхание, она проводила его в гостиную. С застывшей на губах улыбкой указала ему на кресло, села сама, одернула платье, подождала. Почему он молчит? Она ему разонравилась? Может быть, остались следы пудры. Она провела рукой по носу, почувствовала себя неуклюжей и напрочь лишенной всякого обаяния. Заговорить? Голос наверняка будет хриплым, а если она попытается прочистить горло, он услышит этот ужасный звук. Она даже не подозревала, как он любовался в этот момент ее неловкостью и специально хранил молчание, чтобы подольше понаблюдать за ней.
Дрожащими губами она предложила ему чашку чаю. Он бесстрастно кивнул. С надутым видом она налила чай на столик, на ложки и даже в чашки, извинилась, схватила в одну руку молоко, в другую ломтики лимона. Молоток… молот… вдруг смешалась она. Он засмеялся, и она наконец осмелилась взглянуть на него. Он улыбнулся, и она протянула ему руки. Он взял ее за руки и встал перед ней на колени. Она тоже вдохновенно опустилась на колени в таком благородном порыве, что смахнула со стола чайник, чашки, горшочек для молока и все ломтики лимона. Стоя на коленях, они смеялись, сияя юными зубами. Стоя на коленях, они были смешны, они были горды и прекрасны, и жизнь была так возвышенна.
Еще как-то вечером, когда он замолчал, она тоже задумалась и затихла, отдавая дань тишине. Но когда заметила, что он открывает и закрывает свой пустой портсигар, она встала и медленно направилась к секретеру розового дерева. Ее походка была изящна, она хотела выглядеть безукоризненно.
Держа в руках пачку сигарет, которую достала из секретера, она величественно и торжественно приблизилась к нему, стараясь не качать бедрами. Бедная моя деточка, подумал он, наблюдая за ней из-под опущенных век. С рассеянной улыбкой она положила перед ним пачку сигарет «Абдулла», потом открыла пачку, изображая элегантную рабыню. Он взял сигарету, она поднесла ему зажженную золотую зажигалку, которую он подарил ей в их первый вечер. После этого, довольная тем, что ей удалось услужить ему, она вновь направилась к креслу, качая бедрами. Она уселась, грациозно сложила свои великолепные ноги, стыдливо одернула подол платья и застыла в поэтической позе. Обожаю тебя, подумал он, растрогавшись такой патетической попыткой снискать его расположение.
Она сидела, рассматривала свои прекрасные руки и расправляла подол платья, являя собой образ чистейшего совершенства. Но вот, к ее несчастью, в тот момент, когда она так замечательно выглядела, у нее в носу зачесалось, и она поняла, что неизбежно грядет чих. Я сейчас вернусь, сказала она, вскакивая с кресла, и в спешке вылетела из комнаты, совершенно забыв следить за бедрами.
Сдерживая невыносимое желание чихнуть, она скакала через ступеньку вверх по лестнице, зажав нос двумя пальцами. Прибежав на первый этаж, она влетела, как ветер, в комнату Дэма, захлопнула дверь и четырежды чихнула. После чего тихо-тихо, осторожно, чтобы ее не услышали, высморкалась в клетчатый платок, позаимствованный в шкафу, потом бросила платок под кровать. Но как же теперь объяснить свою отлучку? Сказать, что выходила, чтобы высморкаться? Да легче умереть! Она обернулась, обвела комнату затравленным взглядом. На столе, за книгой «Тысяча и один ловкий способ выпутаться из переделки», она заметила свою фотографию в кожаной рамке. Она схватила фотографию и вышла, предварительно бросив оценивающий взгляд в зеркало.
Я ходила за моей фотографией, сказала она, вернувшись в маленькую гостиную. Я дам вам ее, когда вы будете уходить, но посмотреть на нее вы можете, только когда придете домой. Таким образом, машина повезет вас от меня — ко мне. Она глубоко вздохнула,
довольная своей речью. Реабилитировавшись в собственных глазах и не догадываясь о том, что он слышал ее мощные чихания, она вновь уселась в позу, преисполненную поэзии.Они иногда проводили вечера у него в «Ритце». Она любила приходить к нему, ей нравилось, когда он ждал ее и ей можно было не бояться опозданий своего ненаглядного злодея. В такси, которое несло ее к нему, она скрашивала дорогу, воображая себя Красной Шапочкой, которая едет навестить волка и при этом всячески старается ненароком не столкнуться со своей бабушкой.
Ранним утром она одевалась, вставала на колени возле кровати, где он спал, утомленный любовной битвой, и принималась, как она это называла, околдовывать его, околдовывала, робко лаская, чаще всего его босые ноги, лаская терпеливо и дотошно, и ее волновало, что она подобна коленопреклоненной рабыне возле ложа государя. Она никогда не уходила, наверняка не убедившись, что он уснул, и всегда оставляла ему короткую записочку, чтобы он нашел ее сразу по пробуждении. Эти послания, написанные неуверенным быстрым почерком, набросанные впотьмах, она оставляла на столике у изголовья.
«Я испытываю материнскую нежность и гордость, когда ты лежишь передо мной и позволяешь себя околдовывать, как накануне, когда я массировала легкими круговыми движениями твою спину. Любимый, я едва сдерживалась, так мне хотелось броситься и покрыть тебя поцелуями. Мне иногда кажется, что ты даже не представляешь, как я люблю тебя. Спи спокойно, любовь моя».
«Во имя неба, дорогой мой, курите завтра поменьше. Не больше двадцати штук, умоляю вас. Вместо курения лучше терзайте ваши четки. И не сердитесь на меня, если я посоветую вам все же обедать в полдень. И не ешьте одни только закуски, умоляю. Я, конечно, тщетно пытаюсь пробить лбом стену, но что еще мне сделать, чтобы мой любимый вел себя благоразумно. Спи спокойно, любовь моя».
«Любимый, мне необходимо сказать тебе, что любовь, которую ты мне даришь, это бездонное небо, где я вижу новые звезды каждый раз, как смотрю на тебя. Никогда я не перестану открывать их, они все дальше, все выше. Спи спокойно, любовь моя».
«Любимый, ты сделал из меня настоящую женщину. Я сбросила с себя столько лишнего и наносного и предстала пред тобой простой и цельной. Поверь мне, даже босоногая румынская крестьянка с длинными косами не смотрит на своего мужа с таким доверчивым обожанием. О, Соль, Соль, если бы ты знал, какое нежное безумие царит в сердце твоей маленькой крестьянки, твоей девочки. Спи спокойно, любовь моя».
Как-то ночью его охватило страшное желание вернуться к ней. Нет, не нужно, пусть спит, достаточно этого фото, самого прекрасного из всех. Ох, эти ноги, длинные ноги Дианы-охотницы, эти ноги бегут ему навстречу, ими движет любовь. Ох, это румынское платье с вышивками, горизонтальными на талии и внизу, вертикальными вдоль рукавов. Ох, эти руки, которые только что держали его за плечи, когда они наслаждались друг другом. Ох, эта тайна счастья, мужчина и женщина, пьющие соки друг друга. А еще ее груди под платьем, скрытые от других, предназначенные только ему. Аллилуйя, слава ее лицу, ее душе, всей ей, ее трепещущим ноздрям, ее губам, которые он терзал. Да, как только наступит утро, нужно послать курьера из отеля купить лупу, лупу с сильным увеличением, чтобы лучше рассмотреть эти губы, столь милые его губам. А что делать в ожидании утра? Спать невозможно, он слишком любил ее. Но он не мог оставаться один, он слишком любил ее. Значит, нужно поехать в Понт-Сеард к Изольде. Изольда, графиня Каньо, провозгласил он с фальшивой гордостью. Изольда, Каньо грофно, провозгласил он затем по-венгерски.
Сидя на коленях у Изольды, он проводил пальцем по тоненьким морщинкам в уголках прекрасных глаз. Стареет дорогая моя. Ему было так хорошо возле нее, скромной и доброжелательной. Он гладил ее волосы, но губы отводил, отводил и глаза, чтобы не видеть ее грудь в вырезе пеньюара: это зрелище было ему не очень-то приятно. Ах, как бы он хотел рассказать ей про чудо по имени Ариадна, разделить с ней свою радость. Она была такая добрая, его Изольда, он знал, что, если он доверит ей тайну своего счастья, она не станет устраивать сцен, но так даже хуже. Будет взгляд, который он хорошо знал, взгляд, которым она смотрела на него, когда он признался ей про Элизабет Уонстед, взгляд нежного упрека, слегка безумный взгляд бессильной тоски, жалкая улыбка и взгляд женщины сорока пяти лет, которая не осмеливается уже показываться при ярком освещении. Нет, рассказать ей про Ариадну было бы невозможно.