Любовница тени
Шрифт:
— Вот держи, долго надо сидеть, чтобы отмокло. Слушай, тебе же укол надо делать против столбняка.
— Да отстань ты! Укол еще я буду делать, йодом помажь, и все.
— Как тебя угораздило-то?
— Ну, бежала за троллейбусом и упала. Он был такой заботливый, прямо курица-наседка. Меняя салфетку, Борька опустился передо мной на колени, так ему было удобнее.
— Ну вот видишь, Сейчас отойдет и грязи станет меньше.
Халат мешал, тогда он расстегнул нижнюю пуговицу. Мне совершенно не хотелось сидеть перед ним в таком виде, я сделала попытку встать, но он прямо закричал на меня:
— Не дури, сиди на месте, ты что, не понимаешь, инфекция попадет, будет заражение!
Я подчинилась. Он еще долго возился, промывал перекисью, потом нашел
В голове, как на пленке, замелькали кадры пережитого дня. Страшно жалко стало себя, вспомнила Витьку, Леру, потерянные деньги.
Я вспомнила о перчатке, которая точно валялась там, под тумбочкой, когда я была в Лериной квартире в первый раз. Если допустить, что это была Лерина перчатка, а я в этом почти уверена, то, значит, Лера все-таки побывала в своей квартире, а потом куда-то делась. Во всяком случае, муж ее видел и должен знать, где она. К телефону он не подходит. А если сейчас поехать туда, поговорить с ним спокойно, рассказать про деньги, припугнуть, наконец, то он может дать мне какую-нибудь информацию, тогда будет что завтра рассказать Витьке. Тут я заметила, что Борис стоит в дверях кухни и внимательно на меня смотрит.
— Ты что?
— О чем ты думаешь? У тебя на лице отражается активная работа мысли.
Это он намекает, что думающей единицей в нашей семье всегда был он, а у меня с соображением было не очень. Что ж, может, он и прав, но жизнь заставит и научит всему.
— Послушай, ты не мог бы отвезти меня сейчас в одно место?
— Что? — он прямо глаза вытаращил. — Ты в таком виде куда-то собираешься? Да тебе нужно принять аспирин и ложиться в постель немедленно, колено поберечь. Ты что, совсем с ума сошла, тащиться куда-то на ночь глядя, ведь одиннадцатый час уже!
Что-то слишком уж он всполошился, следовало немедленно поставить его на место. Я заговорила вежливо, но твердо:
— Послушай, я тебе очень благодарна, что ты со мной возился, и за чай спасибо, но позволь уж мне самой решать, что мне сейчас необходимо. Не беспокойся, к хахалю я бы не поперлась с такой коленкой, это по делу, причем очень важному. Мне самой тяжело, поэтому и прошу тебя отвезти.
Он понял мой намек, чтобы не лез не, в свое дело.
— Конечно, раз надо, я отвезу.
Я надела джинсы, куртку с капюшоном, удобные ботинки, которые не скользили, а Борис пока сходил на стоянку и подогнал машину к парадной.
Позвонив из автомата недалеко от Лериного дома, я услышала короткие гудки. Это хорошо, что занято, значит, он дома. Однако, заглянув в окна квартиры, я не увидела там света. Попросив Бориса подождать в машине за углом, я задумалась: звонить или не звонить в квартиру. Определенно муж там, но может не открыть дверь и будет сидеть в запертой квартире. Ведь жена пропала, надо в милицию сообщать, а он ни мычит ни телится. Все-таки надо пойти и позвонить, но что-то подсказывало мне подождать. Зайдя во двор Лериного дома, я нашла удобный наблюдательный пункт в тени гаража, откуда нужный подъезд прекрасно просматривался, а я сама оставалась незаметной. Позиция была хорошей во всех отношениях, кроме одного: через несколько минут мне стало страшно холодно.
Ботинки были достаточно удобные, но подошва тонковата, и ноги скоро совершенно заледенели. Я притопывала и приплясывала, как извозчик на морозе, и боялась, что такие активные телодвижения делают меня слишком заметной.
Вдруг дверь подъезда, за которой я наблюдала, открылась, и из нее, воровато оглядываясь, вышел человек с огромной клетчатой сумкой. Я замерла, стараясь разглядеть этого человека. Над подъездом горел фонарь, и было отчетливо видно, что, вне всяких сомнений, это был Лерин муж. Почему он так подозрительно оглядывается? И сумку явно еле-еле тащит — у него там что-то совершенно неподъемное. Обычно с такими огромными клетчатыми сумками ездят челноки, но они возят в них одежду —
свитера, куртки, дубленки турецкие, — поэтому сумка выдерживает, но этот-то еле тащит, и как только ручки не оторвутся!Задавая себе кучу бесполезных вопросов и стараясь оставаться незамеченной, я двинулась за этим типом, держась в тени. Он вышел на улицу, подошел к бежевой «пятерке» и стал запихивать сумку на заднее сиденье. Я стремглав бросилась за угол, вскочила в Борькину машину, не успев отдышаться, и принялась бешено жестикулировать. Хриплым шепотом я попросила его объехать дом и следовать за бежевыми «Жигулями». Он выполнил мою команду, не задавая лишних вопросов, видимо, отчаялся что-нибудь понять.
«Пятерка» только-только тронулась, и мы поехали за ней, стараясь не потерять ее из виду. Сначала мы ехали по проспекту, выехав с Петроградской, миновали Каменный остров, у Черной речки свернули в сторону Новой Деревни.
Неподалеку от Серафимовского кладбища «пятерка» подъехала к железнодорожному переезду. Переезд был закрыт: на путях стоял бесконечный состав, концы которого терялись в темноте и справа, и слева от переезда. Я попросила Бориса остановиться подальше, чтобы из «Жигулей» нас не было видно. Кроме нас, у переезда никого не было. Состав стоял насмерть и уезжать не собирался, похоже, никогда. Я не отводила взгляда от переезда. Еле видный в темноте на большом расстоянии, водитель «пятерки» вышел из машины и вытащил из нее что-то большое и тяжелое. Ясное дело, это была та самая огромная дорожная сумка. Он подтащил свой багаж к самым путям. В этом месте на самом переезде стояла длинная низкая железнодорожная платформа с какими-то бесформенными ящиками, укрытыми чехлами и запорошенными снегом.
Мужчина поднял свою сумку, причем даже на таком расстоянии было видно, какого труда это ему стоило, взвалил ее на платформу и обеими руками стал заталкивать внутрь, между ящиками, забрасывая сумку снегом, затем бегом побежал к своей машине, развернулся и поехал назад. Мы медленно двигались ему навстречу, к переезду.
Убедившись, что он возвращается в город, я решила, что дальнейшая слежка вряд ли что-нибудь даст, и сказала Борису, что мы тоже можем возвращаться. Что-то подсказывало мне, что ехать за Лериным мужем сейчас не стоит и говорить с ним тоже не стоит. Странное дело: у меня никогда не было развито чувство интуиции, а в последнее время внутренний голос просто все время подавал мне советы, и я его слушалась.
В машине мы молчали, Борька довез меня до дома, сказал, что заедет завтра за письмом, и уехал.
Старшина Синицын шел вдоль состава, освещая фонарем двери вагонов и грузы на открытых платформах. Сегодня в линейный отдел транспортной милиции поступил сигнал о вскрытии контейнера в товарном составе на седьмом пути.
Сигнал надо было проверить, послали Синицына и Журавлева, но у Журавлева подружка живет поблизости, а у подружки муж сегодня в ночную смену. Ну, понятное дело, пришлось прикрыть напарника, и вот теперь Синицын один бредет вдоль этого бесконечного состава… А вдруг там и правда грабят — что он сможет один сделать? Но пока сигнал не подтверждался. Пломбы на всех контейнерах в целости, видимых следов нигде не отмечено… А тут еще что такое?
На открытой платформе, между ящиками, чуть припорошенная снегом, лежала огромная клетчатая сумка, с такими ездят на промысел челноки. А тут-то она что делает?
Старшина вскарабкался на платформу, развернул сумку, удивившись ее тяжести, и потянул «молнию». Пожалуй, он сам не знал, что ожидал там увидеть — может, кто-то из поездной бригады провозит левый груз, — так почему на виду? Уж железнодорожники-то такие тайники знают! И потом — почему не забрал? Забыл, что ли, по пьяни?
Но когда из сумки высунулась женская рука, привычный ко всему старшина чуть не свалился с платформы. Поняв, какую находку ему подкинула судьба, он длинно и выразительно выругался. Главное, как теперь Журавлева от бабы высвистать? Сейчас ведь черт-те что начнется, народу понаедет — страшное дело, а где Журавлев? Нету Журавлева… ох, будут неприятности!