Любовница. Война сердец

Он состроил гримасу, но ответил:

— Один раз в месяц или два.

София мягко продолжила:

— И как они пишут вам?

Жак повернулся:

— Что вы имеете в виду? — Это было почти грубо.

— С любовью? С привязанностью?

Жак отвел глаза, его лицо стало жестким, но он продолжал удерживать руку на шее Принца, лаская его за ушами.

— Как обычно. Их любовь к детям не меняется.

— Тогда… — она колебалась, — почему вы не вернетесь обратно? Когда Бонапарт пал, и Франция больше не в состоянии войны, разве это не подходящее время?

Он покачал головой.

— Я же говорил вам. Если бы не я, Рене был бы жив и наслаждался высоким постом в Париже, возможно, с женой и детьми. Я не могу смотреть в лицо своим родителям, потому что его гибель стоит между нами.

— Но вы не должны обвинять себя в этом. Это судьба распорядилась так жестоко.

— Нет, — сказал он. — Не судьба.

«Тогда твои родители потеряют двоих сыновей». — Однако она не сказала этого вслух.

Себастьян Кул постарался заставить ее подозревать Десернея. Он подошел так близко, как только мог, к тому, чтобы назвать его шпионом. Как Десерней мог быть им? Он был человеком сильных эмоций, и они заставляли его испытывать горечь по отношению к Франции. Он испытывал смертельную ненависть к Бонапарту и отрезал себя от своей семьи и своей родины. Английская армия оттолкнула его, поэтому теперь он был один. Он решил остаться в этом очаровательном уголке Англии и следовать за единственной целью, оставшейся у него — единственной, которая привязала его к ней. Безрассудного волнения от этой мысли было достаточно, чтобы изгнать предупреждения Себастьяна Кула из своего сердца.

Десерней стоял, не двигаясь и не видя ничего вокруг. Затем он обернулся и посмотрел назад, на Клифтон, на крышу фермы, наполовину скрытой в складке долины на западе, на лошадей и людей, перемещающихся по зеленому простору перед ним. Он избегал ее взгляда. Казалось, он собирался что-то сказать, но Гарри заговорил первым.

— Ты собираешься смотреть на Шехерезаду на скачках?

Он повернулся к Гарри и улыбнулся.

— Конечно. А ты?

— Конечно.

Затем Десерней произнес изменившимся тоном, не глядя Софии в глаза:

— Обещайте, что приедете покататься со мной верхом, послезавтра.

София посмотрела на него испуганно. Это был почти приказ. Он сказал быстро:

— Я приеду и заберу вас утром. Скажите «да».

— Да, — вымолвила она. Ответить по-другому она и не смогла бы.

Жак смотрел через плечо Гарри.

— Не берите с собой грума — я уверен, что вы превосходно знаете дорогу. Вы можете показать мне Фристонский лес.

София услышала стук копыт позади них и повернулась. Себастьян Кул скакал на своем сером гунтере со стороны Клифтона.

Увидев Кула, Десерней заторопился. Ему не хотелось портить впечатление от сегодняшнего дня этой неприятной для него встречей. София не могла сдержаться, поэтому спросила:

— Почему не завтра?

Жак повернулся спиной к приближающемуся всаднику.

— Завтра я еду в Нью-Хейвен. Пришел корабль.

Для нее такого рода разочарование было ново, и, к своему огорчению, она почувствовала, что готова заплакать.

Он быстро и горячо прошептал:

— Мой ангел, я тебя люблю.

У Себастьяна было впечатление, что он приехал не совсем вовремя. Эти двое разговаривали тихими голосами, не обращая внимания ни на мальчика, ни на занятие с верховыми лошадьми. Он не уловил ни слова из того, о чем они говорили, но если речь шла о чистокровных скаковых лошадях, Эпсом Даунсе или чем-либо еще, а не о них самих, он готов был съесть свою собственную шляпу.

Когда Себастьян подъехал ближе, он увидел, что София выглядела взволнованной, а Десерней — сердитым, полковник успокоился: немного солнечного света вернулось в его день.

Он остановил гунтера не слишком близко к пони и низко поклонился, оставаясь в седле и снимая шляпу.

— Моя дорогая кузина. — Он выпрямился и кивнул: — Добрый день, мистер Гарри. Месье, — его взгляд снова обратился на Софию. — Какая радость видеть вас в добром здравии! Но неужели вы никогда не отдыхаете? После напряжения вчерашнего дня, ужасов предыдущего вечера…

— Что вы имеете в виду? — Он был бесцеремонный дьявол, этот Десерней.

Себастьян же обращался только к ней:

— Помнишь, ты рассказала мне в карете о случившемся и я умолял тебя рассказать всю историю заново? Я не мог поверить в нее тогда, и я едва могу сделать это сейчас. Хотя меня самого заставляли пересказывать ее несколько раз.

Ее щеки порозовели от смущения, а глаза казались влажными.

— Всем нашим соседям, я полагаю?

— Все интересовались самым любезным образом, — сказал Кул с сочувственной иронией, надеясь, что она будет признательна за предупреждение.

— О чем? — потребовал сурово Жак.

Себастьян, наконец, снова перевел свой взгляд на Десернея.

— Вам не сказали? Вы недостаточно вращаетесь в нашем маленьком обществе, месье. Леди Гамильтон чуть не погибла в безумной мистерии в Морском Павильоне позапрошлой ночью.

София перебила его:

— Я же не погибла. — Она бросила быстрый, полный значения взгляд на Гарри, который весь превратился в слух. — Здесь не время и не место…

Глаза Десернея расширились, и он посмотрел на нее пылающим взглядом.

— Что там случилось?

Прежде чем она могла ответить, Гарри сказал громко:

— Мама?

Она положила руку ему на запястье.

— Дорогой, принц устроил для нас фейерверк в конюшнях. Но он начал взрываться слишком рано и напугал лошадей.

Гарри смотрел на маму раскрыв рот, затем выдал:

— Что за глупый человек.

Она улыбнулась, Десерней — нет.

— Его высочество чрезвычайно сожалел, и никто сильно не пострадал, — сказала она, предвидя его вопрос, — в том числе и лошади.

— В следующий раз я тоже поеду в Брайтон, — сказав это, мальчик перевел серьезный взгляд с Десернея на Себастьяна.

— Дедушка сказал мне, что, пока его не будет с нами, я единственный мужчина в доме.

— И ты замечательно присматривал за мной, — София улыбнулась. — Я расскажу ему об этом в понедельник.

Когда суть сказанного дошла до Себастьяна, он мог видеть, что глаза Десернея тоже потемнели от гнева. По меньшей мере, у него было нечто общее с французом, ни один из них не хотел, чтобы адмирал был где-либо, кроме как в открытом море. Десерней вряд ли был человеком, которого адмирал Меткалф захотел бы видеть рядом со своей дочерью. Что же касается Себастьяна, он предпочитал, чтобы София Гамильтон была по возможности наименее защищена и наиболее доступна для его собственных ухаживаний. И ограда вокруг юного Гарри сейчас была довольно плотной, даже если не считать бдительности адмирала. Но он пытался выглядеть восторженно: