Любовник

– От голода? Есть еще кто-то голодный в этом государстве?..

– Представь себе, Дафи, да и что ты вообще знаешь о стране?

Это мама…

Она выходит с мокрыми руками, снимает передник.

– Сколько он тебе должен?

– Больше четырех тысяч…

– Четыре тысячи? – Мы обе поражены. – Что это за починка такая, которая обошлась в четыре тысячи?!

Папа улыбается, удивляясь нашему изумлению: бывает ремонт, который стоит еще дороже…

– Что же ты будешь делать?

– Что можно сделать?.. Машину Эрлих у него забрал, но это ничем не поможет, потому что машина вовсе не принадлежит ему… Ее нельзя даже продать…

– Так что же ты сделаешь?

– Придется отказаться от денег…

Так вот просто. Папа вроде благотворительного общества…

– От четырех тысяч лир? – Я прямо расстроилась. Сколько можно накупить всего на четыре тысячи лир…

– Это не твое дело, Дафи. Это мама…

Она стоит на пороге рабочей комнаты, не входит, и она тоже удивлена, как это папа готов отказаться от денег с такой легкостью.

– Может быть, найдешь ему работу в гараже?..

– Что он сможет там делать? Это не для него… Ладно, неважно… – И папа собирается уйти.

– Приведи его сюда, – сказала я.

– Сюда?

– Да, почему бы и нет? Пусть моет посуду и пол и таким образом потихоньку выплатит долг.

Папа рассмеялся.

– Это идея.

– Почему бы и нет? Пусть гладит, стирает, убирает комнаты, – я сейчас же увлеклась, как всегда, – выносит мусор.

– Довольно, Дафи… Это мама…

Но и она улыбается. Такой странный семейный совет: я стою у зеркала полуголая, мама с мокрыми руками – у двери в рабочую комнату, папа – на пороге кухни с чашкой кофе в руке.

– Человек вдруг застрял в таком положении, – пытается объяснить папа, – это очень печально, а он человек симпатичный, тонкий, культурный, даже немного учился в университете в Париже… Может, тебе нужен кто-нибудь, кто будет тебе переписывать, переводить… я не знаю, что еще?..

– С чего это вдруг?

– Просто подумал… неважно…

– А вот мне будет нужен такой секретарь… – снова загораюсь я, хочу рассмешить их, – кто-нибудь, кто будет переписывать, переводить, делать за меня уроки… я найду для него дело…

Мама смеется, наконец-то, и, может быть, из-за этого смеха идея не кажется ей уже такой странной; или действительно ей было жаль потерянных денег, потому что назавтра, когда я вечером вернулась с моря, растрепанная, обгоревшая и выпачканная в мазуте, я обнаружила, что кто-то сидит в гостиной напротив мамы и папы; может быть, первый раз в жизни им удалось удивить меня. Сначала я не сообразила, что это тот самый человек, подумала – просто гость, они тоже были немного смущены и растерянны, сидят в темной комнате, в сумерках, смотрят на худого бледного человека с большими светлыми глазами, выглядящего так, словно он перенес недавно тяжелую болезнь. Нет ничего удивительного, что упал в обморок, услышав цену. Он покраснел, приподнялся с места, когда я вошла, протянул руку. Сказал: «Габриэль Ардити» – и пожал мне руку. С чего это вдруг рукопожатия, что за манеры, с первого мгновения он не понравился мне, я даже не назвалась, сразу же убежала в свою комнату, разделась, слышу, как мама расспрашивает, где он учился, папа бормочет что-то, а он рассказывает о себе мягким голосом, говорит о Париже.

Я пошла под душ, оттерла пятна мазута, а когда вышла, его уже не было в гостиной, мама тоже исчезла, только папа продолжал сидеть, погруженный в свои мысли.

– Он еще здесь?

Папа кивает головой, указывает на дверь рабочей комнаты.

– Когда будем есть?

Он не отвечает.

Я возвращаюсь к себе в комнату, надеваю кофту, шорты, выхожу в гостиную, папа сидит на том же месте, не двигаясь, словно окаменел.

– Какие новости?

– Ты о чем?

– Он ушел?

– Еще нет…

– Что тут происходит?

– Ничего…

– Вы действительно хотите, чтобы он работал здесь?

– Может быть…

Я иду на кухню, все убрано и чисто, нет никаких признаков ужина. Я беру кусок хлеба, возвращаюсь к папе, перелистываю газету, лежащую возле него, подхожу к двери рабочей комнаты, прислушиваюсь, но папа замечает меня и, ничего не говоря, знаком приказывает отойти.

– Что они там делают? Сколько он собирается еще здесь пробыть?

– Какое тебе дело?

– До смерти хочу есть…

– Так поешь…

– Нет, я подожду…

Он кажется мне каким-то странным – сидит в темной комнате, без газеты, ничего не делая, спиной к морю.

– Зажечь тебе свет?..

– Не надо…

Я беру еще кусок хлеба, но это лишь усиливает чувство голода. На море мы почти ничего не едим, уже восемь вечера, от голода я совсем с ума схожу.

– Но что же все-таки происходит?

– Чего ты нервничаешь? Хочешь есть, так возьми и поешь, – вдруг взрывается он, – кто тебе мешает… можно подумать, мама должна кормить тебя…

– Ты же знаешь, я не люблю есть одна… пойдем, посиди со мной.

Он смотрит на меня недовольно, вздыхает, поднимается с места, сумрачный такой, заходит в кухню, садится рядом со мной, помогает нарезать хлеб, достает творог, маслины, салат и яйца, постепенно и сам начинает что-то жевать, достает вилкой прямо из миски. А дверь в рабочую комнату все еще закрыта, она совсем с ума сошла, всерьез приняла мою идею, эксплуатирует его как следует.

Вдруг дверь открывается, мама выходит к нам, в лице ее чувствуется напряжение, она очень возбуждена.

– Ну? – подпрыгиваю я.

– Все в порядке… – она улыбается, – он сможет помогать мне, по крайней мере с переводом… Уже переводит…

– Сейчас?

– У него ведь есть время… Почему бы нет?

– Иди поешь с нами, – предлагаю я.

– Неудобно оставлять его одного. Я приготовлю несколько бутербродов и кофе, продолжайте без меня.

Она быстро делает бутерброды, наливает кофе, кладет маслины на тарелочку, ставит все это на большой поднос и снова скрывается в рабочей комнате. Мы кончаем ужинать, папа требует, чтобы я вымыла посуду и убрала со стола, а сам идет и садится у телевизора.

Девять… десять… Они не выходят, время от времени слышатся их голоса. Папа идет в свою комнату, а я не нахожу себе места, не знаю почему, но это чужое внезапное вторжение выводит меня из равновесия, раздражает. Я медленно стягиваю одежду, надеваю пижаму, чувствую, как болит мое сожженное солнцем тело, сижу в гостиной и слежу за закрытой дверью. Без четверти одиннадцать он уходит из нашего дома. Я сейчас же врываюсь в рабочую комнату. Мама все еще сидит на стуле, в комнате, наполненной дымом сигарет, разрумянившаяся, бумаги и книги разбросаны вокруг нее в беспорядке, напоминающем мою комнату, легкий запах пота в воздухе, в ее руках ворох длинных страниц, исписанных каким-то витиеватым, странным почерком.