Любовники (На Ревущей горе, у Лимонадного озера.Царство покоя.В другой стране)

В центре залы виднелось открытое пространство величиной примерно с акр, где были беспорядочно разбросаны сверкающие драгоценные камни и самоцветы.

А вдали возвышался золотой трон, настолько огромный, что на нем могли бы уместиться десять человек или, в крайнем случае, какой-нибудь гигант. Однако в глубине трона виднелась фигурка не больше сказочного эльфа.

Они медленно продвигались вперед, им приходилось наступать на драгоценные камни, несколько раз Аморет случайно цепляла за них ногой, и камни отлетали в стороны, едва касаясь земли.

Далай-лама, в золотом халате, с бусами из бриллиантов и рубинов, сидел, скрестив ноги. Его голову венчала необычно высокая корона. Он оказался совсем еще мальчиком, лет пятнадцати, не больше. В одной руке его был очень длинный скипетр, тоже выложенный драгоценными камнями. «Наверное, эти тибетцы — самые богатые и самые вонючие люди в мире», — подумала Аморет.

— Приветствую тебя, — произнес Майлз. — Надеюсь, ты знаешь, зачем я здесь?

Мальчик угрюмо кивнул, еле заметно опустив голову, ибо, опусти он ее чуть ниже, корона свалилась бы с нее.

— Ты вернешься с нами? — спросил Майлз.

Далай-лама выглядел печально.

— Не могу, — ответствовал он.

— Тебе ведь известно, каково положение вещей, — многозначительным тоном проговорил Майлз.

— Разумеется. Но что я могу поделать? Ведь я себе не хозяин… Я всего лишь владыка над всеми этими людьми — и он обвел рукой залу, — и еще несколькими миллионами.

— Я обещал доставить тебя обратно, и я это сделаю, — произнес Майлз и огляделся вокруг. — Кто-нибудь из присутствующих понимает, о чем мы говорим?

— Только один. Вот он. — И далай-лама указал на огромного роста мужчину, стоявшего позади трона со скрещенными на груди руками.

Майлз выхватил револьвер, и мужчина рухнул замертво. Аморет пронзительно закричала, вся зала пришла в неистовство. Люди с дикими воплями и завываниями устремились вперед. Далай-лама съежился в дальнем углу трона, вцепившись в корону. Майлз произвел еще несколько выстрелов наугад в толпу, и каждый раз кто-то со стоном падал на землю. Искаженные в безумной ярости лица нависали прямо над ними, и тут один из тибетцев схватил Аморет за парку и изо всех сил потянул к себе.

— Они схватят меня! Майлз! Майлз! О, не дай им схватить и замучить меня, Майлз! — в ужасе закричала Аморет.

Майлз обхватил ее за талию, сильнейшим ударом сбил с ног удерживающего ее тибетца и вместе с ней вскочил на трон. Внезапно воцарилась гробовая тишина.

— Они посмеют коснуться нас, пока мы на этом троне? — спросил Майлз далай-ламу.

— Нет. Но как только вы спуститесь вниз, вас разорвут на мелкие кусочки, а то, что от вас останется, втопчут в каменный пол.

— Прикажи самым сильным из них поднять трон и отнести нас к самолету, — сказал Майлз.

Спустя некоторое время Майлз приказал тибетцам поставить трон возле дверцы самолета. Аморет взобралась в самолет первой, а Майлз крепко держал далай-ламу, пока прогревался двигатель и самолет готовился к взлету. В самый последний момент они с Аморет втащили далай-ламу внутрь и захлопнули дверцу. И прежде чем ревущая толпа успела повредить самолет, Майлз направил его вперед и оторвался от земли. От удара винтом несколько нападавших превратились в кровавое месиво.

К счастью, Аморет не видела этого отталкивающего зрелища. Потом, уже в небе, глядя в иллюминатор, громко смеялась.

— Это величайшая спасательная операция за все существующие времена! — восклицала она.

Майлз лишь улыбался. Он никогда не хвастался выполненным заданием, поскольку считал это само собой разумеющимся и всегда был убежден, что предложенная ему задача будет успешно решена.

Они передали далай-ламу в нужные руки и отправились домой.

Но, словно в каком-то скверном сне, Аморет с трудом избавлялась от гнетущих воспоминаний об их последнем путешествии. Они, подобно сильному запаху, постоянно возвращались к ней, причем именно тогда, когда их можно было ждать меньше всего.

И она грустно говорила Майлзу:

— Они хотели убить меня! Они сначала мучили бы меня, а потом убили бы. О Майлз, они обязательно попытаются найти меня. Каждый раз, когда ты уезжаешь и оставляешь меня в одиночестве, я прихожу в ужас!

— Эти люди никогда не найдут тебя здесь, дорогая. Их местопребывание — Тибет.

Аморет качала головой.

— Не надо меня успокаивать, Майлз. Ведь они не только на Тибете. Их следы есть и здесь. Они повсюду. И однажды им удастся найти меня и схватить… Верно?

— Пока я здесь, никто не причинит тебе никакого зла.

— А ты сможешь всегда оберегать меня, Майлз?

— Не знаю. Но постараюсь это сделать.

Никто из них обоих не был теперь так жизнерадостен и счастлив, как прежде. Конечно, Майлз никогда не признался бы в этом, но что-то в его слишком спокойном и рассудительном поведении подсказывало Аморет, что он боится за нее. Над их жизнями словно нависла какая-то тень, опускаясь все ниже и ниже. Иногда эта тень казалась даже не воображаемой, а почти реальной, но Аморет не могла точно сказать, что она из себя представляет и кому принадлежит. Порой у нее появлялось какое-то смутное предчувствие, что однажды этот фантом выступит из тьмы на свет и она узнает его. Это предчувствие страшило Аморет намного сильнее, нежели искаженные от злобы, свирепые лица тибетцев, которые по крайней мере были реальны и осязаемы.

Майлз сказал, что на некоторое время собирается остаться в Нью-Йорке, чтобы проделать кое-какую работу.

Аморет решила съездить домой, посмотреть, как идут дела, но не к себе, а в дом к матери, ибо не могла свыкнуться с мыслью, что те апартаменты хоть в какой-то степени принадлежат ей. Не давала покоя мысль о хрустальных лампах, так бесцеремонно вторгшихся в ее жилище и, по-видимому, не собирающихся покидать его. Наверное, они сейчас уже заполонили весь дом. А вообще-то в действительности Аморет даже радовала мысль о том, что монополию на место, где когда-то они жили с Дональдом, завоевали эти хрустальные чудеса. Безусловно, светильники, люстры и лампы были чистыми и спокойными соседями, о каких можно только мечтать; Аморет постоянно в мыслях воспроизводила их искрящимися, танцующими, позвякивающими и сверкающими. И когда она словно воочию видела их, на душе у нее становилось гораздо покойнее.

Несмотря на то что этот полдень раннего лета выдался превосходным, мать оказалась в постели. Она недвижимо лежала на спине с закрытыми глазами. Аморет стояла рядом с постелью матери и смотрела на нее с ужасом, жалостью, отчаянием и внезапными угрызениями совести.

«Ведь это произошло из-за меня! — думала она. — Из-за меня она болеет!»

Аморет повернулась и собралась быстро выйти в коридор, но наткнулась на одну из служанок.

— Маргарет, что случилось с мамой? Она больна?