Любовное противостояние. Превратности судьбы. Книга 1

Если бы это был праздник, то, как пиротехнический прием, все это выглядело бы красиво. Эту аварию очевидцы потом долго пересказывали другим. Огонь, электрический треск, черный дым. Все это было ужасно и настолько грандиозно. Люди, кто в восхищении, кто в ужасе взирали на это молча до тех пор, пока нудный мелкий дождь сильно не заморосил с низко нависших затянувших все небо туч, и не разогнал их по машинам.

Марина вышла из комы только на пятый день. Удар был настолько силен, что гравий проломил ей череп. Операция была сделана в день аварии. Но врачи теперь уповали только на чудо.

Ее голова была обмотана бинтами, делая вид каким–то неземным космическим из-за впавших скул, остро торчавшего носа, разбитых опухших губ. Маша, ее младшая сестра, ставшая теперь вдовой, после смерти мужа Алексея Топоркова, целыми днями, молча, сидела возле нее. Ожидая улучшения или ухудшения. Такая безбожная мысль возникла у нее в первый день оттого, что сестра стала прекрасной бездушной леди, думающей только о себе.

В последнее время отношения между сестрами были настолько холодные и безразличные, что они даже не виделись месяцами, хотя жили в одном городе. Они постепенно отдалялись друг от друга из-за высокомерного поведения Марины, постоянного зудения, что Маша никто и останется такой навсегда, если не возьмется за ум. Сестра, любящая поучать, как правильно жить, так достала Машу, что она решила просто с ней не общаться до тех пор, пока та не перестанет разговаривать с ней в таком тоне. Ее снобистские замашки были попросту смешны, потому что они были детьми одних родителей. А папа, так вообще, был пьяницей.

Стон больной вывел из забытьи Машу. Датчик, следящий за ее пульсом, усиленно забегал. Воспаленные глаза сестры открылись.

– Марина, – Маша взяла ее за руку. – Как ты чувствуешь себя? – воскликнула она, глядя на бледное в царапинах лицо.

– Машенька, – прошептала еле слышно Марина и посмотрела на нее.

На глаза Маши навернулись слезы, она давно не помнила, когда в последний раз, так обращалась к ней сестра. Какой бы стервой Марина не была – она ее родная сестра. И Маше очень сильно захотелось, чтобы Марина стала снова прекрасной леди, пусть бездушной, но живой мамой Эрика. А то, что она очнулась и ее узнала, давало надежду, что опасения врачей не подтвердились, и сестра выкарабкается.

– Диме, – прошептала Марина, датчики забесновались, показывая волнение больной. – Отдай письмо.

Ее глаза тут же закрылись после этих слов. Датчики постепенно перестали носиться по экрану и прекратили свою активную деятельность, вытянувшись в прямые линии с противным звуком.

– Марина! – Маша вскочила на ноги. – Марина!

Забежала медсестра и, увидев показания на мониторе, вскрикнула. Нажала на дежурный звонок. Врач, прибежавший, закричал, чтобы посторонние убрались вон.

Маша вышла в коридор и прислонилась к стене напротив двери. Она вымоталась за эти дни настолько, что теперь на нее после смерти сестры накатило апатичное облегчение. Похороны мужа своего и мужа Марины, ночные и дневные бдения возле ее кровати, подорвали жизнерадостность Маши. Она, в течение последних дней, спала урывками, удивляясь еще, как у нее не пропало молоко. Бедный Эрик, в последние дни только ночью и мог питаться грудным молоком. А может, Марину вернут к жизни? В ее сестре жизнь все время била ключом, и невозможно представить, что этого не будет. И пусть она была безразлична к своему ребенку, но все же его мать.

– Топоркова, – услышала она усталый голос хирурга, оперировавшего ее сестру и следившую за лечением. – Мы констатировали ее смерть. Организм Марины Сергеевны не справился с повреждением мозга, видимо, произошло кровоизлияние. Вскрытие покажет точно. Она приходила в себя?

– Буквально на минуту, – горько проговорила Маша.

– Что-нибудь сказала?

– Попросила передать какое-то письмо Диме, – задумчиво ответила она. – Какое-то письмо и какой-то Дима. Не знаю я такого человека, чтобы крутился возле нее. Странно.

– Знаете, это, наверняка, что-то важное. Потому что весь ее организм работал считанные секунды на передачу этой информации, – озабоченно проговорил доктор, наморщив лоб.

– Да уж, – пробормотала Маша. Но сейчас в ее голове была такая каша, мозги ничего не соображали, плавясь от усталости.

– Идите домой, – посоветовал ей врач, глядя на ее осунувшееся лицо и запавшие глаза. Он знал, что за неделя выпала на ее долю. Два гроба позавчера опустили при ней в могилы, через два дня вновь придется идти на кладбище, чтобы хоронить сестру. – Банк все сделает.

Маша безучастно кивнула головой и поплелась вон из больницы.

Глава 3. Дмитрий. Санкт-Петербург

Жизнь Дмитрия вновь потекла по тому же руслу, что и до приезда Марины. Через год, после ее отъезда, он будто бы забыл о своем мимолетном романе и не вздрагивал, услышав где-нибудь имя Марина.

1997 год в семье Александровых ознаменовался радостным событием. Младший брат Дмитрия Роберт закончил университет. Рабочее место его уже ожидало у брата. Вера Дмитриевна, их мама, спустя столько лет, смирилась со смертью мужа и смотрела на жизнь спокойнее. Она осталась жить все там же в Энске, предпочитая его неторопливую жизнь, бурному и «неадекватно реагирующему» Питеру. Братья отличались не только внешностью, но и характерами. По сравнению с Дмитрием у Роберта не было железной хватки брата. Он шел по его стопам, и ему не приходилось вгрызаться зубами в эту жизнь. Роберт с улыбкой закончил учебу. Дальнейшая жизнь у него тоже почему-то вызывала смех. И он зазвучал с его появлением в конторе, в коридорах и кабинетах. Характеру Роберта была присуща непосредственность и веселье, поэтому никакие доводы брата, что на жизнь надо смотреть серьезнее, не могли изменить Роберта в своем мнении, что с каждым днем живем все лучше и веселее. «Потому, – заявлял он своему старшему брату, которому определенно было не до улыбок, – надо смотреть на мир, смеясь, с прищуренными, как у китайца глазами. Чудовищную серьезность в неразрешимых быстро делах надо разбавлять моим непредсказуемым весельем, не то вы закиснете, – было неоспоримое мнение Роберта». И никто не жаловался на его выходки, потому что они были своевременны и разряжали накалившуюся частыми дискуссиями атмосферу офиса. Попытка Дмитрия, заставить брата не входить в его кабинет бесцеремонно без стука, потерпела фиаско, сколько он не делал ему замечаний. Роберт не хотел уведомлять о своем приходе «поскребыванием двери».

– К тебе я, как к себе домой, захожу, – отшучивался он, на постоянные высказывания брата, об отсутствии у него элементарных правил этикета.

Дмитрий, после двух недель бесцеремонного хлопанья дверью, просто плюнул на это и перестал реагировать, он даже не поднимал голову от стола, когда в дверь вламывались без предупреждения.

«Кроме тебя, братишка, никому не придет в голову, без стука ко мне войти», – сказал он Роберту, сделавшему по этому поводу замечание: «К чему все эти церемонии, если, на вошедшего, ты не обращаешь внимание».

– Стучи, тогда обращу, – емко добавил Дмитрий и уткнулся вновь в бумаги.

Утром 2 сентября в кабинете Дмитрия раздался звук, открывшейся двери.

Это вновь влетел без стука Роберт, к обычному хлопанью двери, на этот раз присоединился громкий шелест газет.

– Чего тебе? – буркнул Дмитрий, не отрывая голову от стола, и рассматривая лежащие перед ним документы.

– Ты не читал вот это, – ткнул ему под нос газету брат.

– Ты, бездельник, – прорычал Дмитрий, злясь, что его отрывают от работы, и смахнул газету на пол, – чтобы получить сведения, мне не надо собирать сплетни по газетам. Я сам могу заняться изданием желтой газетенки, – он хлопнул рукой по бумагам, – все новости бомонда на моем столе.

– Ты не читал, а уже ругаешься, – возмущенно протянул Роберт.

Он поднял газету с пола и ткнул пальцем в одну заметку:

– На, вот, полюбуйся.

Дмитрий, чтобы отвязаться от брата поскорее, стал читать громко вслух:

– Продажа «Ретро» банка Александру Семгину, владельцу Санкт-Петербургского банка Фьорд, в ближайшее время не состоится, и ранее намеченное слияние банков откладывается на неопределенное время или до вступления в наследство наследников Михаила Топоркова, владельца генерального пакета акций банка.