Любой каприз за вашу душу. Нью-Йорк
Шрифт:
Вспоминать вчерашнее бегство из ЛА мне не хотелось, но не вспоминать – не получалось. Обида на Бонни жгла, поднималась к горлу слезами, а под понимающим взглядом Кея и вовсе становилось худо – я же могла послушать его совета, надеть платье, побрызгаться лемонграссом. И ничего не сделала. Влюбленные девушки не ходят на свидание в вытянутых джинсах и туристической майке за доллар.
Но Бонни… кто ему дал право на меня орать? Я ничего плохого ему не сделала! И вовсе я ему не навязывалась…
Черт. Не хочу об этом думать. Ни сейчас, ни потом. Вообще никогда! Мне надо роман дописывать,
– Роуз, ты так на меня смотришь, словно у тебя в руках скальпель, – усмехнулся Кей, когда мы допивали кофе. – Мне пора начинать бояться?
Опять тепло, нежность и забота. Так трудно поверить, что это – просто так, а не потому, что ему что-то от меня нужно. Трудно, но надо. Потому что я хочу немного счастья, а быть счастливой, подозревая подвох на каждом шагу, невозможно.
Все. Хватит сожалений, обид и прочей чуши. Кей – самый лучший на свете мужчина. Мой мужчина. Заботится, поддерживает. Любит.
Он сам сказал. Сегодня утром. Я помню.
– Ну что ты, я совершенно не опасна, – улыбнувшись, я похлопала глазами, одновременно вертя в руке столовый нож а-ля миссис Смит.
И сама себе поверила – что все хорошо. Все же Кей умеет согреть. И не только согреть.
– А я, как назло, без бронежилета… – он смотрел на меня так тепло, что последние остатки дурацкой обиды растаяли. Мир снова стал светлым и прекрасным, а моя улыбка – искренней.
– Клоун.
– Чш! Не пали контору! – Кей с хулиганским видом прижал палец к губам.
– Ты… – я рассмеялась, качая головой. Смешной. Прекрасный. Откровенный и полный загадок. Сексуальный и нежный. Невероятный. – Киммерийский варвар.
– Мне нравится, когда ты смеешься. У тебя ямочки, – он тронул пальцем мою щеку, – вот тут.
Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза. Сейчас Никель Бессердечный не прятался на дне глаз, и Кей не играл «правильную» роль. Он просто смотрел на меня, и я верила – он меня понимает. И не обидит. Пусть у нас будет сказка без тайной комнаты и отравленных яблок! Да, я помню, что обещала ему сегодня утром, и помню шквал эмоций – совсем не похоже на холодно-сдержанного аристократа.
Помню, и если он попросит – сделаю. Позвоню Бонни. В конце концов, иногда стоит засунуть свою обиду в дальний карман и поступить так, как нужно.
– Если тебе это так важно…
Но он покачал головой.
– Я не буду тебя просить делать то, чего ты не хочешь, Роуз. Ты взрослая девочка и сама решаешь, кто тебе нужен. Кто, как и когда. Если тебе нужно подумать и разобраться в себе, думай и разбирайся.
То есть не будет? То есть – думай?.. А где же Никель Бессердечный, всегда получающий то, что хочет?
И прекрасно меня читающий. Как открытую книгу.
– Я хочу вас обоих, Роуз. Но только так и тогда, как этого захочешь ты сама. Никакого долга перед Отечеством, только свободный выбор. – Кей подался ко мне, накрыл мою руку своей и без улыбки добавил: – Никаких решений за тебя не будет, Роуз. Я обещал научить тебя летать, а не посадить в уютную клетку. Но если ты захочешь что-то мне рассказать или о чем-то спросить, я всегда рядом.
– Да. Я хочу
спросить, Кей, – я тоже подалась к нему. – Если я не захочу никогда?– Значит, вы с Бонни не будете встречаться.
– Мы не будем, а вы – будете.
Я не спрашивала, я констатировала факт. И не ждала ответа. Но Кей улыбнулся самоуверенной улыбкой Никеля Просветленного и легко сжал мои пальцы:
– Ты передумаешь, Роуз.
Это прозвучало как «ты звала его сегодня, позовешь и завтра». Или как «ты все равно любишь его и никуда не денешься». Или как «я лучше знаю».
– Может быть, – пожала плечами я. – Но не сегодня.
И не завтра. И не послезавтра. Может быть, никогда. И мне плевать, что я веду себя, как обиженная дура. Ты обещал, что я решу сама – я и решу сама.
– Я подожду. – Он поцеловал мне пальцы. – Моя прекрасная колючка. Поужинаем на заливе?
– Хорошо. Но не слишком рано, мне сегодня писать главу.
– Машина будет к восьми, Керри поможет тебе с платьем.
Он так и не выпустил мою руку из своей, и мне не хотелось, чтобы выпускал. Кажется, я все же извращенка: мне нравится Никель Бессердечный. Его самоуверенность, лоск, несмотря на отсутствие рубашки, аристократические манеры, и что-то такое неуловимое, как обещание счастья. Вместе.
– Да, милорд. Я буду готова к восьми.
Глава 4. Бонни и Клайд
Десять лет назад, где-то в Восточной Европе
Бонни
Ничего так была драка. Вдвоем против пяти гребаных аборигенов, гребаного бармена и всего гребаного мира. А ведь он собирался подраться всего лишь с одним сумасшедшим англичанином! Везение, мать его!
Под Бонни рычал байк, мелькали желтеющие сады, разноцветные лоскуты полей и указатели на незнакомые города с непроизносимыми названиями. То ли Польша, то ли Чехия, а то и вовсе Черногория – хрен их разберет, да и какая разница! Ребра болели, разбитые костяшки ныли, левый глаз залило кровью из рассеченной брови.
Он все еще жив, мать же вашу.
Жив, абсолютно свободен и счастлив, дьявол бы драл эту гребаную Европу и эту гребаную свободу!
Еще газу, байк почти взлетает, плавный поворот – почти касаясь асфальта локтем, не успевая даже показать фак охреневшему дальнобойщику на фуре… Перед глазами мелькает бетон, визжат покрышки – и ему снова везет. Байк летит по узкой трассе, мелькает указатель: «До Чертовой Задницы три километра».
Сумасшедший англичанин все так же держится на два корпуса позади. Как привязанный.
Гонщик, мать его. Упрямый дебил. Кой черт занес его в эту задницу мира?
Неважно.
Они оторвались от придурковатых аборигенов, и ладно. Еще одна ночь, еще один день. Или два. Или несколько. Дальше заглядывать нет смысла.
Бонни затормозил перед магазинчиком, первым на въезде в город, а то и единственным. Городишко, почти деревня. Такая же, как на родной Сицилии: полсотни домов, церковь, школа, забегаловка, воскресный рынок, скобяная лавка… Все они одинаковые.
Сняв шлем, Бонни обернулся к англичанину. Тот припарковался рядом, тоже снял шлем, вынул ключи зажигания.