Любвеобильный джек-пот

– Все хорошо, Сережа. Я недолго... Я скоро... А он что же, по-прежнему молчит?

– Да. Молчит. Молчит и ревет иногда.

– Он плакал?! – внутри запекло и заныло так, что впору реветь было самой. – По какому поводу?

Тишаков вдруг замялся, и она уже настойчивее переспросила:

– Почему он плакал, Сережа?! Его что, били???

– Да ну что вы, Лия Андреевна! Кто бы посмел?! – возмутился Сергей Иванович. – Нет, не били... Просто он просился увидеться с вами... Может, что-нибудь хочет рассказать.

– Ага, так значит. Ладно, открывай, – ей еле удалось подавить собственный сарказм.

Сразу все встало на свои места, и стал понятен благородный порыв Тишакова. А она-то голову ломала, с чего это Сергей Иванович вдруг решил ей свидание с подследственным устроить? Дело-то простое, оказывается. Надеется с ее помощью выйти на след преступной группировки. Она разговорит мальчишку, узнает адреса, имена, фамилии, ну а там и он подключится.

Молодец, Тишаков! Далеко пойдет! Только не выйдет у него ничего. Не виновен ее Санька. Она могла памятью погибшего Филиппа Ивановича поклясться, что Санька не виновен. Доказать бы ей вот только собственную убежденность. Доказать, а потом забрать этого шалопая отсюда. И уже не отпускать от себя никуда и никогда. И никакого ожидания возле кованых ворот детских домов. Никаких воскресных встреч. Только вместе и всегда, и никак иначе...

Дверь Тишаков открыл быстро, без скрипа и лязганья металлических засовов. Впустил ее, и тут же дверь захлопнул громко и со значением.

Лия переступила порог и замерла у входа, оглядываясь.

Здесь ей еще бывать не приходилось. Здесь обычно встречались со своими клиентами адвокаты.

Комната три на три. Зарешеченное без занавесок окно. Замалеванные темно-синей краской стены. Протертый до дыр линолеум на полу. И стол, разгородивший комнату пополам. По одну сторону, под самым окном с решеткой, сидеть должен был заключенный. По другую... теперь вот она.

– Здравствуйте, Сушков, – обронила она коротко и строго и, шагнув вперед, поскорее уселась к столу, не дай бог было упасть или споткнуться, ноги совсем не держали. – Как твои дела, Сушков? Как здоровье? Тебя не обижают? Может быть, просьбы какие-нибудь имеются? Слышала, что ты от адвоката отказался. Хотел видеть меня. Так смотри...

Коротко стриженная белобрысая лопоухая голова опустилась еще ниже. Еще немного и точно уткнется в стол лбом. Плечи под темной ситцевой курткой сведены. Рук и вовсе не было видно. Он точно на них сидел теперь, была у него такая привычка подкладывать ладони под себя.

– Сушков! – повысила Лия голос, чтобы только не молчать. Стоило ей замолчать, и она точно задохнется от горя, дышать-то совершенно стало нечем. – Посмотри на меня!

Санька не подчинился. Шмыгнул носом негромко и все так же продолжал сидеть с низко опущенной головой.

– Что за дела, Сушков?! Мне передали, что ты хотел...

– Я так не говорил... – вдруг раздалось писклявое от самой столешницы, исписанной шариковой авторучкой местной клиентурой.

Лия опешила. Это что же, Тишаков решил по-своему обыграть ситуацию? Заранее подготовил ее, чтобы она... Черт, как противно!

– Как не говорил?! – пробормотала она совсем тихо. – Мне сказали, что ты хотел меня видеть. И даже плакал. Разве не так?

– Я так не говорил, – снова произнес ее неусыновленный сын, все таким же писклявым дребезжащим голоском.

– Хорошо, я сейчас позову Тишакова, и мы у него спросим, что ты говорил, а чего нет! – рассердилась вдруг она, время-то шло, а они ни с места.

И тут он поднял голову и посмотрел на нее. Посмотрел своими неподражаемо синими глазищами, в которых плескалась теперь такая мука, что ее хватило бы на сотню ее страданий. И она заревела тут же. И бросилась к нему через стол, обхватила его непутевую лопоухую голову и прижала к себе, и зашептала:

– Что же ты наделал, дурень ты мой?! Ну что ты наделал?! Зачем ты сбежал тогда?! Зачем?! Я же документы уже все подготовила! Хотела усыновить тебя. Приехала в детский дом, а тебя уже нет! Я же чуть с ума не сошла. А потом эти кражи... И ты снова исчез... Санька, ну что же мне с тобой делать-то?! Дурень ты чертов!!!

Он начал мотать головой так сильно, что дважды ударил ее макушкой по подбородку. И мычать начал глухо и неразборчиво. Как глухонемой, ей-богу.

– Что ты, Саня?! Что?! – Лия попыталась было поднять его голову, но он не дался, уткнувшись лбом ей куда-то под мышку. – Ну, чего ты, дурачок?! Ревешь что ли?!

– Я не говорил, – еле выговорил он, странно заикаясь.

– Да что ты заладил, честное слово! Не говорил, не говорил!!! Чего не говорил?!

Слезы текли и текли из глаз. Ее руки мяли, терзали его худые лопатки, гладили по острым плечам, рукам, которые снова покрылись цыпками, сколько она билась, когда выводила их. И говорить о чем-то вдруг показалось ей бессмысленным. Сидеть бы вот только рядом, да не расставаться.

– Я не говорил, что ты ментовская сука! Я не говорил этого, – снова принялся он заикаться через раз и реветь теперь уже принялся без стеснения; сам ревет, глаза об ее свитер трет и повторяет без конца: – Я этого ничего не говорил. Это козлы эти все придумали! Я бы никогда... Никогда, ма, так про тебя не сказал бы! Это все суки эти... Нарочно... Знали, что ты моя... что ты ко мне... И нарочно все! А я не говорил так. И не врал тебе ни фига, поняла?!

И тут вдруг он выдернул свои руки из ее ладоней, обхватил ее, сцепив ладони в замок за ее спиной, прижался и заревел громко, как двухлетний.

Дверь распахнулась, как по команде. Предприимчивый Тишаков подозрительно оглядел их. Выразительно постучал указательным пальцем по циферблату часов на своей левой руке, и без единого слова снова исчез в коридоре. Все ясно, им добавили времени. И его требовалось не терять.

– Саня, успокойся, детка. Ну... Ну, давай, давай, успокаивайся. – Она потрепала его по спине, обхватила голову двумя руками и силой оторвала от себя, заглянув в зареванные детские глаза. – А ну-ка, давай, приходи в себя, малыш. И давай думать вместе, как тебя отсюда вытаскивать.

– Ма... Ма... Ты мне веришь?! – Его опухшие губы вздрагивали и судорожно кривились, а голубые глазищи смотрели честно и умоляюще.

– Верю, детка. Я единственная, кто еще верит тебе! Я знаю, что ты ничего дурного не сделал. – Лию захлестнула волна жалости, и она снова едва не расплакалась.

– Я не об этом! Я о том, что я ведь ничего гадкого не говорил о тебе, понимаешь!!! – снова воскликнул Санька и упрямо боднул воздух стриженной почти налысо головой. – Седой ляпнул этому менту длинному, что в коридоре сейчас. Нарочно ляпнул, жаба его задушила, что ты ко мне... Ну, что ты со мной... Короче, он изгадил все! Я и уехал тогда, когда вышел. Сразу уехал. Стыдно мне было. А тебе гадко, наверное... Ты же видеть меня не хотела. Я же знаю. Я бы тоже так, если бы ты так обо мне... А я не говорил, и Седому потом в зубы дал...

– Саня, я все поняла! Поняла! – Лия улыбнулась сквозь слезы.

Если бы не зарешеченное окно, не засов на двери, не поджидающий окончания свидания оперативник, мающийся в коридоре, она бы сейчас была абсолютно счастлива.

Санька... Ее Санька все это время мучился оттого, что кому-то пришла в голову гнусная идея испоганить то, что между ними возникло. Это же здорово было! Здорово!!! Это и было настоящее счастье, другим которого не дано постигнуть.

Она же говорила, пыталась доказать всем, что он хороший, а ей не верили. А над ее и его чувствами посмеялись и надругались.