Любви все роботы покорны (сборник)

Когда же я к тебе привыкла, ты стал ласкать меня в поощрение.

Я очень быстро все усваивала: училась говорить, и читать, и просто вести себя по-человечески – в минуты, когда мне это было интересно. Если же я упрямилась… о, тогда упрямилась по-настоящему. И тебе приходилось поступать со мной, как с нашкодившим щенком.

Шли месяцы.

Я научилась многому. Прочла кучу книг о самых разных науках и запомнила их почти наизусть. Выучила несколько иностранных языков. Глотала классику с наслаждением. Я люблю рассуждать о серьезных философских проблемах. И, кажется мне, если бы смогла раскрыть себя, какая я есть, в обществе, проявить свой ум и талант, то люди восхитились бы мной. Но я никогда не бывала в человеческом обществе. Очень боюсь людей…

Если кто-то заезжает к нам в гости – это случается совсем редко, – я веду себя по-дурацки и говорю разный вздор. Так, как это было, когда пришел твой приятель, Андрей.

Я не боюсь только тебя. Я люблю тебя больше, чем ребенок любит родителей, и, оставаясь одна дома, изнываю от тоски.

И еще я очень люблю летать…

Три раза в неделю – по вечерам, уже в сумерки – ты выходишь со мной в сад и позволяешь мне раздеться: почему-то я не могу летать в одежде. Скинув все, что на мне, поднимаюсь вверх и кружу, кружу между деревьями, забыв о своей жизни в человеческом доме и даже о тебе. Но все-таки бессознательно, маленькой частичкой своего «я» ощущаю твой взгляд – он словно держит меня на привязи. И когда ты приказываешь спуститься, не могу не послушаться.

А в другое время мне не позволено выходить из дома.

Увидеть, как я летаю, некому. Мы живем за городом, и на работу ты уезжаешь на машине. Вокруг дома большой сад, а сад огражден забором. За забором, по правую сторону от дороги, начинается лес. С противоположной стороны – заброшенные огороды и пустующие дачи.

Здесь совсем тихо. Никто не ходит и не ездит.

Тем лучше. Ведь если бы к нам приезжало много людей, то кто-нибудь из них непременно сказал бы мне что-нибудь плохое, правда?

А вдвоем нам гораздо лучше. Никто не мешает нам любить друг друга, а мне – заниматься всем, что я так люблю… И летать, летать!

В возбуждении бегаю по комнате – от окна к двери, от двери к окну, – подпрыгиваю и, кажется, вот-вот полечу. Но я не могу взлететь к потолку. На мне одежда. А ты приказал мне не снимать одежды, когда тебя нет дома. Как жаль…

* * *

Звенит звонок. Это видеофон. Подбегаю к аппарату и по привычке отключаю экран, прежде чем нажать кнопку связи. Не хочу, чтобы меня видели посторонние, которые звонят. Я боюсь этого, как будто я – чудовище, как будто у меня изо рта растут уши, а на лбу – второй нос.

Женский голос:

– Макс, это ты? Если нет, то позовите его, пожалуйста.

Мелодичный, спокойно-уверенный, даже слегка иронический голос.

– Он еще на работе, – с трудом выдавливаю из себя я.

– А ты… его кукла, да? – Она чуть-чуть подчеркивает это слово: «кукла».

Молчу секунд десять.

– Кто это спрашивает?

– Его знакомая.

Короткие гудки.

У нее голубые глаза. Я почему-то в этом уверена. У нее прозрачные, сияющие, распахнутые, как окна в небо, глаза.

Я замечаю, что по-прежнему стою у видеофона и до боли стискиваю руки.

У меня глаза бесцветно-серые, невыразительные. Твои глаза – темно-карие, блестящие, пристальный взгляд их обжигает. Я пытаюсь сравнить себя, какой бываю в зеркале, с твоей внешностью – и с ней… звонившей по видеофону… какой она мне представляется. Но о ней знаю только, что у нее голубые глаза (откуда знаю?), а о тебе…

Темно-карие глаза. Умное, волевое лицо. Сильные руки. Широкая грудь, к которой так легко прижиматься, прячась от невзгод… И это все. Я не могу представить тебя целиком.

Я не знаю, какой ты.

Я не знаю, не знаю, не знаю!

Вбегаю в свою комнату и, захлебываясь в плаче, падаю на кровать…

* * *

– Познакомимся? – Она смотрит на меня, улыбаясь. Большущие, как у куклы, и по-кукольному невинные, ярко-лазурные глаза.

Я отступаю на шаг и прячу руки за спиной.

Она оглядывается на тебя:

– Нехорошо.

Ты сидишь, непринужденно раскинувшись на диване, и тоже улыбаешься – такой знакомой многозначительной улыбкой. В ответ гостье киваешь и сочувственно прищелкиваешь языком.

– Как, по-твоему, может быть, стоит ее наказать? – спрашиваешь ты.

– Я тоже так думаю. Но после, – отвечает она.

Ты бросил на меня взгляд, от которого захотелось куда-нибудь спрятаться.

– Садись вон туда, в угол, – слова прозвучали холодно, это приказ.

В углу стоял стул, и я сама не заметила, как очутилась сидящей на этом стуле. Было стыдно до дрожи, словно меня уже сейчас наказывают.

Гостья пересела на диван. Ты рассказывал ей что-то, а она смеялась переливчатым смехом и придвигалась ближе, ближе. Наконец ее голова легла на твое плечо; ты взял гостью за подбородок и впился в ее губы страстным поцелуем. Я хотела встать и уйти, но с ужасом поняла, что не могу пошевелиться…

И вот она уже лежит, хохоча и извиваясь, на твоем колене, а ты быстро и уверенно расстегиваешь ее блузку. Визг отдается у меня в ушах. Она визжит так, будто ее щекочет сотня мужчин.

Огромные, как арбузы, груди послушно сминаются под твоими руками.

Она на диване, полностью раздетая; упруго изгибается тело, роскошное, точно на фото в цветном журнале… это неправильно, у обычных женщин не бывает таких форм! Ты ложишься на нее и входишь медленно, с наслаждением. Она стонет и содрогается всем телом.

Еще чей-то крик. Это кричу я. Я просыпаюсь.

* * *

– Ненавижу ее! Ненавижу!

– Успокойся, птичка моя… Это был сон.

Я билась и кричала; темнота душила меня, и душило одеяло. Я пыталась сбросить его, но ты не давал – крепко стискивал меня под одеялом и прижимал к себе.

– Тихо, тихо. Все в порядке.

– Она такая… такая… Мне жарко, убери одеяло! (Одеяло тут же исчезло – ты стащил его с меня и бросил на стул.) У нее голубые глаза! И волосы… я знаю, какие они, они золотистые… Она высокая, у нее розовые полные плечи, большая грудь… Отпусти меня! Я ее ненавижу!

Выдохшись, затихла. Ты по-прежнему удерживал меня, прижимая к себе, но молчал, и молчание это показалось мне жутким. Ну, говори же, упрашивала тебя мысленно, что угодно говори, только не молчи.

Я перестала вырываться, и твоя хватка мало-помалу ослабла. Я включила ночное зрение. Ты лежал на боку, придерживая меня левой рукой, и смотрел поверх моей головы куда-то в стену, как смотрят в потолок, когда думают о своем.

Молчание длилось.

– Скажи… – Мой голос прозвучал спокойно. Так со мной бывало редко, в минуты наисильнейшего ужаса – все на свете становилось безразлично. – Скажи: может, ты соврал мне, что она умерла? Может, она просто ушла от тебя?