Люди Церкви, которых я знал

Говорили мы и о богослужении. В этих беседах он, как и всякий человек, вспоминал о прекрасных днях и том замечательном времени, которое он проводил с теми, кого любил, особенно о старце Макарии:

– Он служил величественно, как иерарх, и голос у него был приятный и звучный. Все богослужения он совершал так, как будто с ним в церкви стояли тысячи, хотя нас было всего двое, или, самое большее, пятеро. Он никогда не служил спешно.

Он признавался мне, что ему трудно было с отцом Феофаном, который сокращал службы.

– Богослужение – наша школа, наша пища и питьё, наш отдых и радость. С его помощью мы легко находим то, что ищем, – Христа.

Пустынник Аполлос почил в январе 1966 года, но не на месте своих подвигов. Он совершенно ослеп и был вынужден перебраться в Камбос, где стал жить у своей скромной сестры. Таким образом, дверь кельи закрылась за старцем, и с тех пор рука монаха больше не отодвигала её засова.

Преподобный Аполлос, со всем дерзновением, которое ты имеешь пред Богом, непрестанно моли, чтобы вновь наполнилась людьми келья, которую ты охранял сорок пять лет. Аминь.

Монахи Артемий и Феоктист

Не могу не упомянуть и об этих двух отцах. В них был настоящий монашеский дух. Они напоминали лучшие времена монашества: скромные рясы, мозолистые руки, туго затянутые кожаные пояса, без нынешних серебряных блях. Весь их вид говорил о том, что они жили вдали от мира, что в них не было мирского духа. Тип исчезающий: не успеешь запомнить, как он уже уйдёт. Их общества искали как чего-то полезного. Они не говорили того, что сказал нам в 67-м году один известный святогорский монах: «Как это вы, студенты богословского факультета, не отыскали меня?» – но: «Уходите от нас подальше, нам нечего вам дать». Как раз этого «нечего» я и искал у этих монахов, и нашёл: их глубокое смирение. У обоих в глубине души было запечатлено имя их духовника: «Иеромонах Амфилохий, истинно любящий отец».

Артемий

Отец Артемий был из женатых. Он был человеком, перенёсшим много невзгод. Он терял свою спутницу жизни и раз, и два, а может быть, и три раза. Он был вынужден вступать в очередной брак, чтобы было кому присмотреть за его многочисленными детьми. Этот старец был из тех людей, которые готовы забиться в самую узкую щель, лишь бы скрыться от лица Господня. Но всякий раз, когда он наводил мосты к мирской жизни, Бог давал ему встряску, пока он, наконец, не обратился к служению Ему.

Он стал монахом в пожилом возрасте, но очень быстро приобрёл монашеский нрав и образ поведения. Страдания дали ему хорошее знание жизни. Он никогда не считал её чем-то постоянным, не ждал от неё неизменности: она была для него путём, полным обязанностей и ответственности. Его жизнь, лишённая комфорта, подготовила его к тому, чтобы стать собранным монахом: поступки его были осмысленными, а слова ёмкими.

В середине 50-х годов я видел его, когда он по праздникам приходил в монастырь Иоанна Богослова с корзинкой в руке. По нему было видно, что он живёт в келье монастыря и занимается земледелием. Впоследствии выяснилось, что он действительно прекрасный земледелец, обладающий большими познаниями в этой области. В церкви он обычно становился где-то в стороне; он стоял со скрещёнными руками и молился на торжественных богослужениях как забытый всеми гость. Позднее он стал жить у пещеры Откровения, когда там служил отец Павел Никитарас. Именно там я с ним познакомился и получил настоящее удовольствие от его монашеского устроения. От него нельзя было услышать ни шуток, ни болтовни. Единственным, что его интересовало, было то, спасётся ли он и удостоит ли Бог его ничтожество Своей милости. Он ощущал себя настолько бесполезным, настолько ниже всякого творения, даже бессловесного, что Бог, – как он говорил, – никогда не станет искать его среди Своих созданий.

Как-то вечером, когда он сидел возле пещеры Откровения на белой скамейке, я спросил у него о его жизни в миру. Он долго мне о ней рассказывал, но мне ясно запомнились две вещи: его плач и постоянное «Слава Тебе, Боже!»

По воскресеньям в святой пещере до того, как туда придут ученики церковной школы, он как-то пел песнопения воскресной полунощницы: Троичны Григория Синаита, «Господи, помилуй»… Я намеренно остался снаружи, чтобы насладиться прекрасным, как у ребёнка, голосом восьмидесятилетнего старца, который не огрубел от времени и тяжёлой сельской жизни.

Он очень любил Бога и молился о том, чтобы удостоиться совершить паломничество на Святую Землю, принести оттуда на Патмос благодатный огонь, а после этого умереть. Чтобы купить билеты для такого паломничества, он целых два года плёл из лозы замечательные корзины и продавал их, чтобы собрать нужную сумму. Он был человеком с чувством собственного достоинства, и денег ни у кого не просил. Одно удовольствие было смотреть на него, когда он плёл свои корзины, сидя на скамеечке перед церковью святого Артемия: у него была совершенно седая длинная борода и очень худая фигура, одна кожа да кости. Его вид напоминал древних монахов Египта, занимавшихся рукоделием. У меня не было фотоаппарата, чтобы запечатлеть эту картину, но в моём сердце она осталась навсегда. Кто отказался бы выпить воды из этих святых ладоней и не предпочёл бы их хрустальному бокалу? Это был урок без слов: достаточно было увидеть лицо этого старца.

Он удостоился всего, о чём молился: оказался на Пасху у гроба Господня и принёс благодатный огонь в своём сердце и в фонаре на остров Иоанна Богослова. В тот же год, не успело закончиться лето, как после короткой болезни он почил с сильной и живой надеждой на всеобщее воскресение, которую он и прежде выказывал каждое воскресенье в пещере Откровения, там, где в день Господень Христос возвестил Иоанну Богослову о победе Церкви.

Феоктист

Возьмём благословение и у этого старца. Он был высокого роста и очень сильный. Он говорил мне, что для измельчения камней пользовался кувалдой весом в двадцать пять килограммов. Гимназия на острове Калимнос построена из добытых им камней. В келье Кувари он сделал скамьи и сложил стены из таких огромных камней, сдвинуть которые не под силу никому. В 1940 году во время голода он своим искусством зарабатывал довольно много денег, которые многих спасли от голодной смерти.

В молодости он был беспокойным юношей и в поисках заработка добрался до Америки, но американский стиль жизни ему совершенно не понравился, и он его отверг.

«Американцы, – говорил он, – подобно туркам, начинают изменения с одежды, чтобы потом добраться до души».

Поэтому, когда он видел жителей Патмоса, одетых в американские куртки, которые присылали им родственники, то очень огорчался, а с одного юноши он её даже сорвал. Он опасался: «Американский стиль жизни очень скоро задавит всю землю. Люди позабудут свои традиции, свой собственный образ жизни, особенности своих мест, и даже на самом маленьком островке станут вести себя подобно космополитам».

Сегодня, спустя пятьдесят лет, это уже не опасения, а действительность.

«У Америки нет собственных природных сил, их дают ей евреи, которые ею помыкают», – так говорил старец, и его предсказаниям не было конца; он изрекал их так естественно, как будто говорил о прошедшем времени.

Должно быть, в великую схиму отец Феоктист был пострижен старцем Макарием, когда достиг определенного возраста, после чего он стал жить вместе с монахом Аполлосом. Его благоговение позволяет его назвать человеком молитвенного правила и богослужения. Кого бы он ни встретил, монахиню, или монаха, у каждого он спрашивал: