Люди долга и отваги. Книга вторая

И все же самая страшная зима, которая когда-либо выпадала на долю города, миновала. Ленинград жил, работал, держал оборону.

18 апреля в Доме партактива Дзержинского района собрались на слет лучшие бойцы и командиры пожарной охраны города. Гвардейцы огненного фронта получали заслуженные награды за беспримерную стойкость и непревзойденное мужество. Сергею Гордеевичу вручили именные мозеровские часы и… ключи от новой квартиры — две прежние были разрушены.

В тот же день он поспешил поделиться этой радостью с Лелей:

«Я жив и здоров. Поздравляю тебя с новосельем! Теперь у нас новый адрес: улица Пестеля, 14».

Он по-прежнему писал жене регулярно, порою не ведая, дойдет ли письмо до адресата…

Ленинградская быль той поры все еще оставалась сотканной из множества вроде бы незаметных, ставших привычными фактов и фактиков, на каждом шагу напоминавших: город все еще в кольце блокады. Однажды ранним утром Голубев проходил по Невскому. Его внимание привлекла женщина, только что вышедшая из булочной. Трудно было даже приблизительно определить ее возраст — настолько сильно сказывалось истощение. Она вела за руку мальчика, на вид лет двух-трех. Ребенок напоминал крошечного старичка с восковым личиком гномика из недоброй сказки. Непомерно большие на этом личике глаза смотрели на Голубева с такой недетской серьезностью и, как ему показалось, укоризной, что у него дрогнуло сердце. Повинуясь безотчетному порыву, он присел перед малышом на корточки:

— Как тебя зовут, мальчик?

— Виктор.

Он так и сказал — не Витя, а Виктор.

— А сколько тебе лет, Виктор?

— Сегодня исполнилось пять…

И снова все существо Голубева захлестнула горячая волна нежности, жалости, вины. Он торопливо расстегнул полевую сумку, вытащил сверточек — суточный паек хлеба и два кусочка фруктового сахара, протянул… В глазах мальчугана промелькнуло недоумение, даже испуг, но Голубев все совал ему в ручонки сверток, тихонько говоря:

— Ты возьми, Виктор… возьми, пожалуйста! Это ведь подарок на день рождения… Виктор — значит победитель. Победитель ты наш дорогой…

Малыш вопросительно взглянул на мать. Та сказала сдержанно, с достоинством:

— Дядя поздравил тебя с днем рождения. Нужно сказать «спасибо».

Всю дорогу до управления оставался Сергей Гордеевич под впечатлением этой встречи. Как необходимо, чтобы этот слабенький росточек жизни, опаленный беспощадным огнем войны, не погиб! Ведь он — надежда и наше будущее. Во имя его грядущей судьбы делают они сегодня нелегкое свое дело.

…В круговерти повседневных забот Сергей Гордеевич продолжал вечерами упорно осмысливать и систематизировать богатейший материал по тактике и новейшим методам борьбы с огнем в экстремальных условиях минувшей зимы. Все более зримо вырисовывались основные разделы будущей книги. Но вот однажды вечером посыльный принес ему пакет. Из издательства сообщали: вышла в свет его «Тактика пожаротушения», сданная в набор еще до войны. Когда он поделился радостью с Сериковым, тот сказал:

— Ну что ж, Сергей Гордеевич, прекрасно — получается своего рода эстафета. Теперь будем надеяться, что вашу «Тактику» дополнит и обогатит новая книга.

Прошло всего несколько дней после этого разговора, когда в предрассветной полутьме его кабинета вдруг зазвонил телефон. «Опять тревога!» — привычно подумал Сергей Гордеевич. Однако незнакомый голос был радостно возбужден:

— Товарищ Голубев? Говорит дежурный редактор ТАСС Бондаренко. Только что по радиотелефону из Москвы сообщили Указ Президиума Верховного Совета… Ленинградская пожарная охрана награждается орденом Ленина. Поздравляю!

А уже в семь часов утра радио принесло новое радостное известие: орденами и медалями награждены сорок работников МПВО и пожарной охраны города. Личное мужество и организаторский талант Сергея Гордеевича Голубева были отмечены орденом Красной Звезды.

…Большой зрительный зал клуба НКВД переполнен. Сюда собрались те, кто завоевал самую высокую награду Родины — орден, носящий имя бессмертного вождя, и один за другим поднимаются на сцену сорок самых отважных часовых города — колыбели революции.

Никто из присутствовавших в зале тогда не знал, да и не мог знать, что именно в этот день, 23 июля, Гитлер утвердил новый план. Директива под претенциозным кодовым названием «Фойерцаубер» — «Волшебный огонь» — предписывала «занять Ленинград и сровнять его с землей».

В ставке фюрера вынашивают дьявольский замысел сожжения города, а в то же самое время в Ленинграде вручают ордена и медали и собранные со всего фронта, со всех кораблей Балтийского флота музыканты разучивают Седьмую симфонию Дмитрия Шостаковича.

Девятого августа Сергей Гордеевич получил письмо от Лели. И вместе с долгожданным конвертом посыльный протянул ему еще пакет. В пакете был пригласительный билет в Большой зал филармонии на первое исполнение в городе Седьмой симфонии Шостаковича.

…Многое повидал на своем долгом веку этот беломраморный храм искусства. Но, пожалуй, никогда еще не была его аудитория столь однородной и столь необычной. Сергей Гордеевич оглядел ряды партера: гимнастерки, кителя, форменки… Вот белеет повязка на голове безусого краснофлотца… Опираясь на костыль, прихрамывает совсем еще молодой командир с четырьмя «шпалами» в петлицах… Голубев подумал: как же ты безнадежно устарела, укоренившаяся с древнейших времен в сознании людей истина: «Когда говорят пушки, музы умолкают»! Как бы подтверждая его мысль, донесся в зал отдаленный грохот разрывов, и почти тотчас же появился дирижер.

На Элиасберге — безукоризненно сшитый фрак… Белоснежная манишка… Он поклонился публике… И мгновенно гул канонады утонул в шквале неистовых рукоплесканий. Но вот поднята дирижерская палочка, зал затих — и началась Музыка.

Люди сидели не шелохнувшись, затаив дыхание, погрузившись в глубины своего «я». И любая взятая оркестром нота находила там чуткое понимание и благодарный отзвук. О чем рыдали скрипки, свистели флейты, звенели трубы? Это каждый чувствовал и переживал по-своему. Потому что обрушившиеся на страну тяготы и ужасы войны, муки и страдания родного города пропускал через призму собственного восприятия, через перипетии своей, неповторимой судьбы. И вместе с тем каждая такая судьба, при всей ее неповторимости, несла в себе то общее, одинаковое или похожее, что роднило людей, сплачивало их в монолит, приводило к единой мысли: «Мы — советский народ!» И об этом тоже говорила Музыка. Каждым тончайшим нюансом и каждым гармоничным аккордом она утверждала — такой народ победить нельзя! И потом, уже в финале, всю ткань эпического музыкального повествования пронизывал мажорный, жизнеутверждающий лейтмотив: «Любимый город! Ты, подобно сказочной птице Феникс, возродишься из пепла и станешь еще величественнее и краше!»

…На несколько секунд в беломраморном храме воцарилась звенящая тишина. И вдруг она взорвалась. То был не гром — оглушительный шквал оваций. Люди встали разом, будто их подняла какая-то неведомая сила. Потрясенный до глубины души, Сергей Гордеевич увидел слезы, застывшие в глазах соседа, немолодого пехотного майора. Он видел, как кулачками вытирает мокрое лицо девушка с двумя «кубарями» в петлицах и медалью «За боевые заслуги» на груди — вероятно, военфельдшер.

Выходя из зала, все еще взволнованный Сергей Гордеевич вдруг почувствовал, как кто-то мягко, дружески взял его за локоть. Обернулся — перед ним стоял писатель Николай Семенович Тихонов. Он был в форме, с тремя «шпалами». Глаза его смотрели возбужденно и весело:

— Что же это вы, Сергей Гордеевич, старых знакомых не узнаете?

— Извините, пожалуйста, Николай Семенович, не заметил. Это все Шостакович виноват, — пошутил Голубев.

— Понимаю, понимаю… Музыка действительно потрясающая. Я и сам еще не совсем пришел в себя. Вы сейчас на Мойку?

— Да, если хотите — заедем ко мне.

— Сегодня, к сожалению, не смогу. Но вот через пару дней, если разрешите, обязательно позвоню и напрошусь в гости. Я ведь продолжаю работать над книгой о пожарных Ленинграда, и многое из того, что вы мне рассказали, уже использовал. Спасибо вам от всей души за помощь, Сергей Гордеевич! Книгу эту я назову «Бойцы огненного фронта». А что же вы не расскажете о своей книге?