Люди Истины

Хасан ответил, что вопрос кажется ему бессмысленным. Он не представляет, как может слабый оказаться на троне праведных халифов, ведь там может быть только один – сам истинный имам.

Ибн Кушейри улыбнулся тонкогубым ртом и перевел разговор на достоинства древней бедуинской поэзии, открывшей миру настоящие, не превзойденные до сих пор богатства арабской речи. На прощание одарил гостя не дорого, но увесисто: отрезом грубой шерстяной ткани, мерой фиников и мерой муки, тремя кувшинами масла, медным кумганом. Снабдил ослом, чтобы везти подарки, и колченогим, едва ковылявшим слугой, чтобы проводить до дому.

– Конечно, ал-Кахира – город на диво спокойный, злодейств в нем почти не бывает, – пояснил ибн Кушейри заботливо. – Но не следует искушать духов ночи, вселяющих сомнение в умы. Мало ли кому захочется покуситься ночью на путника с изобильной поклажей? А со слугой – оно и спокойнее. Мало кто отважится напасть на двоих сразу.

Хасан не сомневался в том, что желающие отыщутся обязательно, и от самых ворот ибн Кушейри держал руку на рукояти ножа. Но все равно чуть не опоздал.

Нападавших было трое, и орудовали они не ножами, а короткими тяжелыми дубинками из твердого дерева. Хасан и заметить не успел, как вынырнули они из проулка – три беззвучные темные тени. Вздохнув удивленно, рухнул наземь колченогий слуга. Хасан, выхватив кинжал, прыгнул, полоснул. Услышал вскрик – и тут же будто лошадь лягнула под плечо. Сразу онемела рука и глухо звякнул о камень выпавший из ладони кинжал. Следующий удар Хасан принял спиной, вовремя повернувшись. Из легких вышибло воздух, и перед глазами заплясали дрожкие огоньки. Мелькнуло: убьют. И сразу: нет, как смеют, ведь знают, что он – даи Мазандерана и Дейлема! А левая рука уже, своим будто умом, вытянула вторую полосу шерской стали. Нападавшие явно не подозревали, что его левая рука проворнее правой. Первого Хасан поймал на замахе. Почувствовал, как сталь вошла в мягкое, услышал удивленное: «Ох!» Тут же, пригнувшись низко, отпрыгнул, выставил острие вперед. Кто-то, шипя, навалился на него, перекатился, а потом страшной силы удар в бок отшвырнул Хасана к стене. Кинжала не выпустил, но что толку? Встать не мог, барахтался, как полураздавленная букашка, хрипя, стараясь вдохнуть. Все, конец. Если не убьют – искалечат. За то, что ранил, – поломают ноги, ребра. Разобьют руки. Сейчас.

Но никто не спешил добивать его, и ледяной ужас, прихвативший за глотку клещами, чуть отпустил. Хасан управился сесть, привалился к стене спиной. Увидел: темные тени у стены напротив зашевелились, раздался глухой стон. Вот одна поднялась. Помогла другой.

– Берите осла, – выговорил Хасан хрипло. – Берите осла и уходите. Я не стану доносить на вас.

Тень разогнулась, и придавленный, полный боли голос прошипел: «Твой долг ослом не покроешь, святоша!»

А Хасан вдруг, будто камень с обочины, подобрал внезапно подвернувшееся воспоминание. А вдруг? Спасение часто лежит в местах, о которых и не подозреваешь.

– Мой долг таким, как вы, покрывают братья Сасана, – сказал он. – Два Фельса мне должен за полдела.

Тень хрипло выругалась на непонятном языке. Потом добавила: «Ты не думай, святоша, что ты просто так выкрутишься. В другой раз и второй пыряк тебе не поможет». Но в словах его слышалась не угроза, а скорее страх.

Хасан, держась за стену, встал. И сейчас же тень подалась назад, зашипев.

– Убирайтесь! – приказал Хасан.

Тут с земли поднялся колченогий слуга. Вместе с разбойником они погрузили на осла распростертое на земле тело, скинув мех с финиками, чтобы освободить место. Слуга повел осла под уздцы, а разбойник, шипя от боли, помог оторваться от стены еще одному, скорчившемуся беспомощно.

– Мы еще встретимся, – пообещал из темноты переулка змеиный, искаженный болью голос.

Хасан выждал немного. Увидел, что его кинжал так и остался лежать посреди улицы, льдисто посверкивая в лунном свете. Подобрал его, присев на корточки. Потом долго не мог встать. Пришлось на четвереньках подобраться к стене, чтобы встать, держась за нее. А поднявшись, побрел домой, стараясь не падать, когда на месте стены внезапно оказывался провал улицы. В квартале дейлемитов Хасану посветил в лицо лампой ночной сторож и охнул удивленно, узнав: «Господин Хасан, что с вами? Вам врача?»

Наутро весь квартал гудел, как взбудораженный улей. Там и в самом деле жило много персов, луров, мазандеранцев и самих дейлемитов, прочней и дольше других державшихся за Истину после прихода тюрок. Их даи – к тому же земляка – избили до полусмерти, чуть не искалечили! У дверей Хасана толпились люди. Многие трясли кулаками, грозя непонятно кому. Разошлись, только когда тощий врач-сириец, пропахший полынью и терпентином, объявил, показавшись на пороге: «Жизнь почтенного хаджи вне опасности! Через три дня он будет на ногах!» Но до самого вечера в дом Хасана шли и шли гости: слуги от знатных, посланные осведомиться о здоровье и о том, можно ли чем помочь, а иногда и сами знатные, со слугами и подарками, и незнатные – школяры, соученики в Дар ал-Илме, купцы из Ирана, ремесленники, дейлемиты-наемники из войска и даже совсем непонятные, разбойного вида типы с золотыми серьгами в ушах, похожие на работорговцев. Наконец Хасан, вконец обессиленный, измотанный болью в боку и плече, выпроводил последнего визитера. И попросил пожилого дейлемита, вызвавшегося помогать Хасану во время болезни, никого больше не впускать.

Почти тут же раздался вкрадчивый, осторожный стук, тихий, но странно настойчивый, внушающий уверенность: добром ли, худом ли, но впустить стучащего придется. Дейлемит, глянув на Хасана тревожно, открыл дверь.

– Ба, сколько ветер пыль носил, сколько верблюд песок топтал, а мы снова встретились! Салям, хаджи! – В комнате сразу стало тесно от чудовищной, расплывшейся, трясущейся туши пришельца.

– Два Фельса, – пробормотал Хасан слабо.

– Ха, хаджи вспомнил меня! Какая честь! – объявил толстяк зычно и тут же, повернувшись к дейлемиту, приказал: – Чаю нам!

– Фарбод, пожалуйста, завари чаю, – попросил Хасан.

– Стой! – Жирный проходимец поднял руку. – Вот тебе пять дирхемов. Принеси нам чайник лучшего навару от старого ал-Асира да еще шербета вишневого прихвати.

– Но это же так далеко! – изумился дейлемит.

– Вот именно, – сказал Два Фельса, приятно улыбаясь.

Дейлемит быстро исчез за дверью.

– Прошу прощения, что оставил вас без слуги, уважаемый хаджи. Но это ненадолго. Чай у ал-Асира в самом деле самый из самых. …А я, с вашего позволения, присяду. У верблюда четыре ноги, и тот спит на брюхе. О-ох! – Под грузной тушей захрустел окованный железом сундук. – Много, много ходит слухов про мудрого даи из Персии. Ах, ученый Хасан, какой важный, уважаемый человек! Даи всего Дейлема и Мазандерана! Спас бедного сына Сасана! А как железом крутит! – Толстяк хихикнул. И тут же сменил тон на почтительный, заискивающий даже: «Не обижайтесь на меня, пожалуйста, хаджи Хасан. До меня дошло, что вы меня помянули, и вот я, рад услужить».

Хасан вздрогнул.

– Ах, вы не подумайте плохого, – залебезил толстяк. – Сыны Сасана, – не сборище ночных головорезов, нет. Мы вольные люди, но есть у нас слабинка, падки мы до легких заработков, ну, и каждый своим умом крепок. Не все ведь слышали, какой хаджи Хасан бодрый человек и какой проповедник замечательный. Ах, не все. Но будьте уверены, безнаказанным такой проступок не останется. Их накажут. Обоих!

– Их было трое, – выговорил Хасан.

– Ах, – толстяк развел руками. – Жизнь, она такая. Кто-то рождается, а кто-то, увы… В особенности если не перевязать вовремя. Хорошо у проповедничков железо режет-то, хорошо. Хинское небось, а? Или из Шера? Знатная там сталь, ох, знатная. До кости пробирает, сверху донизу раскроит. И работают двумя руками святоши ох как хорошо. Почище кушанских живорезов.

– Зачем ты пришел, отец Зейда? – спросил Хасан резко. – Разбираться с долгами крови?

– Зачем вы так на бедного побирушку, – толстяк даже носом шмыгнул, – дело-то не в этих прощелыгах, поделом им, раз нарвались, недотепы, с ибхамами против ножа не совладали. Тут большое дело видно, потому к вам бедный Два Фельса и пришел. Мы долго к вам присматривались, пока не решили – хороший вы человек, подходящий. Вы уж меня послушайте, хаджи, наберитесь терпения. Потом не пожалеете, клянусь. Мы вот всем говорим: мы, дети Сасана, – вольные люди. Ни эмира над нами, ни халифа. Идем куда хотим, делаем что хотим, простаков облапошиваем. На словах оно вроде так, и если посмотреть снаружи, вполглаза, похоже. А на деле у нас-то хозяев побольше будет, чем даже у пахотника какого-нибудь. Свои начальники у нас, а то как стадо в узде держать? Ведь если узду отпустить, кто угодно сыном Сасана захочет стать, и братство наше развалится, неучами и неумехами переполненное, и смертоубийство между нами учинится. А еще нам среди сильных и властных друзей надо иметь, ведь мы не трудами праведными живем. Да и среди простецов опора нужна, – от них ведь нам укрытие и прокорм, когда дела нету. Ох, тяжелая наша жизнь. Но и мы – люди непростые, сноровистые, – толстяк подмигнул. – Ходим от Андалуса до Хина, много можем. И помогаем тем, кто нам помогает. Говорят, что мы к народу честному присосались, – а мы как те пиявки, которых лекари ставят. Кровь, может, и сосем, но оттого выздоравливают. Ведь нам что нужно? Спокойствие, и чтобы никто войском ни на кого не ходил. После войска финика горелого не подберешь, и нигде от него не спрячешься, – крепостей-то у нас нет, чтобы осады выдерживать. Говорят: мы разбойные, а мы самые что ни есть мирные. Ведь если мир, народишко жиреет, с него и пожива жирнее.

Толстяк закряхтел. Вытер рукавом пот со лба. Хасан смотрел на него терпеливо, стараясь отогнать сонливость.

– Вот, уважаемый хаджи, – сказал толстяк назидательно, – любим мы спокойствие. А в этой-то стране ох какое беспокойство зреет. Вы и сами, должно быть, увидели. Армянин-то – крутой парень, ох, крутенек. Все по-своему сделать норовит. А нам так при старике Мустансире хорошо, мы первейшие ему верные. А без него будет как? …Эх. Вон, в Конье, наших со стены вывесили, как селедок вялиться. А в Иране вашем что делается? Не продохнуть от тюрок этих. …В общем, вижу, утомил я вас, хаджи. Так я прямо к делу. Мы вам помочь можем, в задумках ваших. Конечно, не в том, чтобы одного богослова в отместку отходить, ну так вы же умный человек, вы, наверное, про такое и не думали. В других задумках. В больших. Насчет будущего спокойствия. И всяких свежеобрезанных начальников, понимаете? Мы поможем, не сомневайтесь. У нас хорошие связи. С большими людьми. Оч-чень большими. Которым мы помогаем. И которые тоже готовы помочь тем, кто поможет им. Что на это скажете?