Люди Истины

После третьей чаши вина Два Фельса уже хохотал и кричал, брызжа слюной. Все, все висело на волоске, но старина Два Фельса еще свое дело гнет туго. Получилось, братья мои, получилось, страшный старец на горе поверил! Поклялся: исполнит все обещанное! Два Фельса теперь будто заново рожденный! Теперь, братья, у сынов Сасана будут свои крепости, своя земля, на которую никто не сможет прийти и силой наводить порядки! Теперь ни один эмир и бек не посмотрит на вас свысока, братья мои! Пейте, братья, пейте, гуляйте, – вы теперь сила этого мира!

Когда минула полночь, один из разбойников вдруг заметил, что Два Фельса не спит, а смотрит остекленелыми, неподвижными глазами в пламя очага, и на губе его висит застывший потек слюны. Разбойник потряс своего вождя за руку. Ущипнул. А потом истошно завопил.

Сыны Сасана бросили тело Халафа в харчевне, прямо там, где суд Аллаха настиг его старость и больное, измученное тело. Сами, охваченные внезапным ужасом, бросились бежать в ночь, – не забыв при этом прихватить подаренное и снять с трупа золотые браслеты и цепи. За них они передрались на рассвете в сухом овраге у дороги, и трое из них остались там, подтекая кровью на рыжую глину, – так что душа брата Халафа отправилась в уготованное ей место не в одиночестве. А нагое его тело хозяин харчевни, ворча, сволок на бедняцкое кладбище и закопал, завернув лишь в старую, дырявую холстину. Шелковые одежды и оброненную ворами золотую серьгу он забрал в уплату за ночной кутеж.

Так сын Сасана и отец Зейда, брат Халаф Два Фельса, проклинаемый и благодаримый даи Луристана, бунтовщик и преступник, обложивший данью все караваны Великого шелкового пути и базары Машрика, в богатстве и могуществе превзошедший многих беков и эмиров, покинул этот мир таким же, каким пришел в него.

15. Последняя встреча

Шли годы, и Хасан все более уверялся в том, что сделал правильный выбор. Что Милостивый и Милосердный снизошел к нему в ночь сомнений и поиска и подсказал единственно правильное. Привезенная Халафом женщина в должный срок родила здорового, крепкого мальчишку, названного в честь пророка Мухаммедом и росшего не по дням, а по часам. Через полгода после родов Кийа сделал ее своей женой, и она родила ему еще трех сыновей, сильных и похожих на отца. Но в первом ее сыне явственно виделась чужая кровь: в волосах, в разрезе глаз, в странном оттенке светлой, чистой кожи. И учился мальчишка с необыкновенной быстротой. Говорить стал в год, а в пять уже читал ал-Коран.

Хотя Хасан и Кийа хранили молчание, а Зайна, даже выучив местное наречие и любя поболтать, молчала о своем прошлом, – все равно пошел слух о том, что в Алух-Амуте скрывается наследник истинного имама Низара. По совету Хасана Кийа не стал ни прятать мальчишку, ни особо выделять, – ни тем более сообщать, что Кийа не его отец. Мальчуган играл во дворе с детьми, шлепал по лужам, гонял котов и все норовил вытащить из ножен отцову саблю. Многочисленные паломники и гости, съезжавшиеся в Алух-Амут вопреки смертельным опасностям, смотрели благоговейно на скалу, на пещеры, пронизавшие верх утеса, будто ходы термитник, на каналы, высеченные в камне, на глубокое озеро, собиравшее дождевую воду, на сады. Просили разрешения заглянуть в пещеры. Наверное, думали, что где-то в их глубине, сокрытая камнем, и прячется Истина. А земное ее воплощение тыкало пятками в лепешки навоза, хохотало, попав камнем в ворону, и ровно никто, кроме мамы и нянек, на него внимания не обращал.

В Алух-Амут съезжалось много людей. Искатели Истины или добычи, даи в поисках совета и наставления или с докладом о делах, те, кто предлагал новым хозяевам Рудбара и Дейлема свои руки и голову, купцы. И те, кто проиграл, лишившись всего в кровавом хаосе, которым стало теперь некогда слаженное и сильное государство, созданное Низамом ал-Мулком. Хасан охотно предоставлял убежище всем, кто о нем просил, – даже былым врагам. И число его друзей неуклонно росло. Его край был островом спокойной силы среди предательств, набегов и непрекращающейся резни. И остров этот все рос.

Молодой султан Баркиярук непрестанно воевал на всех своих границах, да и внутри них. Эмир Рея Амир Хабаши, покровитель раиса Музаффара, поддался на его уговоры принять помощь от людей Истины – и передать раису в управление ключевую крепость Дамгана, Гирдкух. Музаффар тут же укрепился в ней, как барсук в норе, сделался главой целого княжества, и вскоре обе противоборствующие стороны стали искать его благоволения и поддержки. Хабаши даже отдал ему на сохранение всю свою казну, – и вскоре погиб в бою с войском Мухаммеда Тапара. Баркиярук ненадолго пережил своего эмира, и на престол с помощью своего брата Санджара сел Мухаммед Тапар, – но мудрый раис не только не утратил своих владений, а, напротив, приумножил их и был весьма ценим как султаном, так и его братом, атабеком Хорасана.

Под руку Хасана попали Арранджан и Зира, весь Дамган, множество крепостей в Гиляне, Мазандеране и горной Сирии, Кухистан и даже крепости Мансуркух и Устанаванд вблизи Рея, столько лет бывшего ему домом. В каждом городе от Египта до Хинда были люди Истины, готовые приютить и помочь – и расправиться с неугодным. Они не упускали малейшего шанса завладеть замком, крепостью, хотя бы просто башней на скале, – хитростью, подкупом, переманиванием на свою сторону угрозами, и даже силой. Хотя Хасан не одобрял, когда люди Истины без крайней нужды принимались воевать открыто. Слишком велики тогда были потери, – ведь настоящих воинов среди них было немного. Крестьяне, городской люд, кормившийся делом своих рук, – вот кто были воины Истины. Они бились храбро, но на поле битвы одной храбрости мало. Однако пришлось смириться с потерями, когда в очередной раз взбунтовались правители Ламасара, то подчинявшиеся Хасану, то угождавшие его врагам. Кийа, заслав своих людей в крепость, коротким ночным штурмом взял ее, вырезав большую часть защитников и положив две сотни своих людей. Но дело стоило того: Ламасар закрывал вход в ущелье Алух-Амут и был большой, мощной крепостью, где могли разместиться тысячи воинов и лошадей. Теперь вся долина превратилась в неприступную цитадель, надежное убежище и дом людей Истины. Хотя Хасан отнюдь не настаивал на том, чтобы подчинять весь этот дом строгим правилам, обязательным для посвященных и принесших клятву. Никто особо не следил за исполнением шариата, и во многих деревнях открыто вернулись к вере людей Огня, лишь прикрывая ее словами Корана. Налоги были невелики, усобицы под Хасановой безжалостной властью прекратились, – он жесточайше карал за набеги на своих же братьев по вере и убийства их, считая это тягчайшим преступлением. Зато горцы теперь часто ходили в набеги на окрестности, населенные чужими, не верящими в Истину, – а значит, худшими, чем скоты, злобными и заблудшими, не видящими настоящего света. Под Хасановой рукой жилось легко, – и горцы чуть не молились на него.

Но жизнь его самого легкой не была. Он почти не покидал своей кельи, и всякий его день был заполнен работой. Ноша власти была тяжела, тяжела непомерно. И в особенности потому, что всякая часть его державы, состоящей из десятков разбросанных твердынь, все время воевала. А Хасан был как игрок в шахматы, не видящий своей огромной доски, но держащий ее в неутомимой памяти всю до последней мелочи. Всякий даи мог действовать на свой страх и риск, но о делах важных, о союзах с султанами и эмирами, о начатых войнах, захваченных и потерянных крепостях всегда доносили Хасану. А он передвигал фигуры на своей доске и слал краткое, в несколько слов, повеление, исполнения которого требовал неукоснительно. Таким было его мастерство, что, играя против хозяев многотысячных армий лишь страхом, надеждой и деньгами, он побеждал. Он выиграл Сирию, обратив ее хозяина, властителя Алеппо тюрка Ридвана, к лицу Истины. Ридван, сам шиа, под натиском из Египта признал власть лжеимама Мустали, – и на него немедленно ополчились все соседи-тюрки. Объявилась и новая страшная напасть. Из Рума пришло войско варваров-франков, нечистых и закованных в железо. Сперва поход их приняли за обычный набег, – но они шли и шли на юг, к великому Иерусалиму, и даже знаменитое боевое умение тюрок не смогло их остановить. Ярость варваров была столь велика, что десяток их на тяжелых, неуклюжих конях развеивал по ветру сотню отборных султанских гулямов. В отличие от тюрок, франки умели и брать крепости, и строить их. И тут же закреплялись на захваченной земле. Ридван ухватился за руки людей Истины как умирающий, жадно и неразборчиво. Дал им земли и крепости, – на пограничье с франками. Разрешил им проповедовать в своих городах и даже построить в Алеппо молитвенный дом. Хотя многие его придворные оставались суннитами и сопротивлялись, как могли, нигде кроме Дейлема Истину не возвещали так открыто и спокойно.

Одержал Хасан и другую победу, столь же важную, но наполнившую его сердце печалью. После смерти Халафа по прозвищу Два Фельса сыны Сасана не умерили ни своей дерзости, ни жадности. По-прежнему они прельщали простаков и алчных, по-прежнему устраивали резню и грабежи и за деньги соглашались убивать и разорять кого угодно. Кийа их не терпел и, несмотря на запрет Хасана, старался вывести под корень эту породу в своих владениях. Это было тем легче, что сыны Сасана не особенно и стремились укрепиться в горах, где жизнь была суровой, а добыча – скудной. Но в богатых торговых городах власть их была велика. Их нанимали вельможи и богатые торговцы, их боялись правители городов. И многие низшие даи, подчиняясь Хасану, служили и им.

У них появился новый глава, сумевший, как и Два Фельса, подчинить себе их буйное братство, дать им общую цель, заставить действовать по плану. Хасан с горечью и ужасом узнал, что глава этот – Ахмад, сын верховного даи всего Ирана, рыжебородого веселого ибн Атташа. Хасан не хотел верить. Послал к нему гонца с письмом, позвал в Алух-Амут. Но гонец принес такой ответ, что Хасан, прочтя его, лишь грустно покачал головой. Ибн Атташ не верил в Хасана. Но, не в силах помешать ему, отдал власть верховного даи сыну. А сын обнаружил, что руки его пусты и власть его – всего лишь имя. Он хотел отказаться, отдать пустой титул Хасану, который уже имел всю власть, должную стоять за ним. Но брат Халаф успел к нему раньше. Узнав о том, Хасан сжал кулаки и проклял себя за то, что не послушал совета Кийи. Два Фельса из могилы отомстил ему за свой страх и смерть. Ведь Хасан словами убил сына Сасана. Почти так же, как когда-то Омар Хайям убил шута, пытавшегося его унизить. Хасан прочел в лице вора болезнь – и добавил к ней страх и тяготы поспешного бегства с гор. Он нарушил свою же клятву не предавать и не убивать братьев – и теперь нес наказание. За убитого Аллах отобрал того, кого Хасан считал вернейшим из верных. Два Фельса искусно раздул гордыню и ярость, и юноша, когда-то восхищавшийся Хасаном и укорявший отца за бездействие, посчитал хозяина Алух-Амута злодеем, укравшим положенные законному наследнику власть и силу. Немногие даи признавали Ахмада, который не унаследовал ни силы духа, ни обаяния и учености своего отца. Но Два Фельса привел к нему фальшивых проповедников, искусных в разжигании ярости, привел воров и наемных убийц, – и заставил их его слушаться. Власть – ярче золота, пьянее дурмана. Молодой Ахмад ощутил ее, такую сладкую в молодости, – и понял, чего лишил его Хасан.

Хасан предложил ему помощь и совет. Ахмад презрительно отверг их. И написал, что если Хасан не хочет ни ссориться, ни отдавать присвоенное, то так тому и быть: он, Ахмад, тоже не подымет руку на брата, пусть и лживого, и самонадеянного. Ахмаду не нужно то, чего он добьется не сам, своими руками и умом. По слухам, Хасан обзавелся наследником самого имама, так? А быть может, он еще переименует Алух-Амут в ал-Кахиру? Нет, Ахмад докажет свое право на наследство отца силой. Ахмаду ни к чему горные гнезда, никчемные, охраняющие лишь самих себя, и лживые свидетельства.