Люди из ниоткуда. Книга 1. Возлюбить себя

Разбившись на группы явно по симпатиям и бывшему социальному положению, они стали нерадивым и неряшливым Мамаем левее нашей точки метров на восемьсот. Обдирая в хлам окрестный лесок, они лепили, как могли, подобие шалашиков, абсолютно не защищающих от дождя. Эдакие бобровые хатки в исполнении однолапого гриззли.

Это неприспособленное к жизни без удобств стадо перемесило в тесто вокруг всё, до чего смогло дотянуться. Орда, не умеющая оставаться чистой без груды прибамбасов. Не умеющая толком ни напиться без крана, ни пообедать без холодильника. Ни даже, простите, навалить кучку, не замарав при этом задницы по самую шею. Стон и плач в хлам и вдрызг поверженных со зла похмельным Зевсом Помпей стоял по окрестностям.

С известными предосторожностями выбираясь попарно ночью наружу, мы слушали всю ту какофонию стенаний, плача, проклятий и мата по адресу нерасторопности властей, по адресу друг друга, как и всю ту нескончаемую хулу на Бога и небеса. Словом, всё, что так охотно списывают на «немилосердность обстоятельств».

Общий смысл хора с оркестром сводился к «что ж я маленьким не сдох?!».

Сделавшись по первах подобием разлюлисто-малинистого пионерского лагеря, ожидающего обещанных по путёвке кашки, ухода и купания, эти идиоты не додумались ни до чего лучшего, как тут же назначить передел имеющегося у некоторых жалкого имущества. Сильные попробовали на зуб слабых. Пытаясь заставить вновь быть у себя на побегушках. Трудовой класс сражался с классом «начальственным» за всё сразу — и ни за что конкретно. И при этом сам весьма неумело и по-глупому воровал потихоньку у ранее имущего.

Тряпки, кепки, чистые платки, целые и непахнущие носки…

Всяческие побрякушки в виде перочинных ножиков и слипшихся конфеты не раз перекочевали по разным ртам и карманам. И в считанные дни некогда благополучная и модная людская тусовка превратилась в сборище бомжей. Что по внешнему виду, что по повадкам и психологии.

А затем начались окончательные брожение и раскол. Даже в такой ситуации плелись интриги и облапошивались ближние. Всё это, будучи обнаруженным, порождало новые скандалы и кровавые разборки. Ор и вопли пылающих «благородным гневом», привыкших к поклонению и восхищению их сомнительными обвислостями дам, потрясали при этом окрестности.

Именно они, — эти ранее весьма состоятельные, а ныне оборванные и грязнющие, но всё ещё не понимающие ещё своей нынешней повальной нищеты, привыкшие к унижению других фурии, — становились причинами многих драм, науськивая мужчин друг на друга за сущую ерунду. Через некоторое время новые «выбывшие из игры» пополнили количество жертв наводнения, будучи сброшенными в овраги и балки. Время от времени поляну охватывала массовая истерика. Словно в корчах, в ней билась в основном женская половина, очевидно, представившая себе, во что превратится подаренный мамой французский пеньюар, оставленный по недосмотру в затопленной ванной…

Горячие пальцы рвали на себе волосы, лица окружающих и нервно тискали воротники блузок. Которые с каждым часом грели что-то всё меньше и меньше. Вся эта свалка человеческого мусора орала и дралась, гадила и выла, била с остервенением своих и чужих детей, едва те подавали голос на «хотения» и ударялись в жалобы.

Рвала из рук и изо рта соседей торопливо запихивающиеся туда куски, если таковые вдруг обнаруживались. Хвалёное «достоинство» и напускное «величие» человеческой расы не продержались и трёх суток.

«Люди» превратились в массу дикарей. Первобытных и кровожадных.

…- Критерии моральных ценностей, присущих цивилизованному обществу, выработаны в течение тысячелетий, когда постепенно, но верно и надёжно, в человеке умирали и отживали своё примитивные, низменные инстинкты, свойственные первобытному сообществу…

— То есть, Виктор Семёнович, настоящее, современное нам сообщество представляет собою эдакую коллекцию, сонм собранных по крупицам добродетелей, с готовностью принимаемых индивидуумом табу, условностей, этических норм и концепций, результатом культивирования которых призвано стать преображение человечества в высоко духовное сообщество, могущее и готовое совершить качественно новый скачок в будущее, где нет места жестокости, преступным наклонностям и примитивизму того же неандертальца?

— Абсолютно верно, абсолютно. Именно к такому сочетанию моральных качеств и зрелости мышления пришла на сегодняшний день общепланетная человеческая семья. Особенно на этом фоне, со своими давними традициями человеколюбия, доброты, самопожертвования и бескорыстия, добросердечия и жертвенности, выделяется наша страна. Моё мнение, что те немногие исключения из правил, говорящие о наличии в обществе отдельных преступных элементов, представляют собою не более чем некоторые издержки, болезни бурного роста, которые вполне искоренимы государством и другими институтами в недалёком будущем. Можно с полной уверенностью сказать о том, что общество заметно, коренным образом «очеловечилось»…

…Не могу без горького смеха вспоминать, с каким вожделением и торжеством они ловили и распинали затем над костром несчастного одинокого ёжика, имевшего несусветную глупость и несчастье среди ночи перебегать по своим делам полянку у них перед самым носом. Джордано Бруно испытал, я думаю, гораздо меньше мучений…

Сожрав, наконец, последнее, что удалось найти или что совершенно случайно завалялось в карманах, народец совсем сбрендил и схватил друг друга и немногочисленных окрестных жителей за глотку.

Резня по округе началась уже буквально спустя пару дней после наводнения. Нося характер от тихой поначалу до всё нарастающей. Пока не превратилась в постоянное увлекательное занятие для масс.

Вылакав из бассейнов аборигенов всю привозную воду, перебив и кое-как разорвав меж собой не успевшую спрятаться домашнюю живность, благодарные «гости» бросили свои навесы «под пальмами», построенные вначале из побуждений типа благородных, и попросту выгнали на улицу, а то и «завалили», многих окрестных хозяев, не имевших оружия. И не оказавшего организованного противостояния.

Вся эта дружная кагала с подходящими случаю торжеством и помпой поселились в их домишках. Без зазрения совести убив чужих детей и уложив в их ещё не остывшие постельки собственных.

При этом некая активная группа на короткое время заняла и мой, стоящий прямо сверху убежища, дом. Благородство и человеколюбие кончилось в одночасье одним прекрасным утром по совету бурчащего не на шутку желудка. Не ведающий жалости и пощады солитёр звал хозяев на «подвиги».

Многих же местных сгубило наивное «человеколюбие».

Даже имеющие стволы, не все пустили их по прямому, — желательному и настойчиво рекомендуемому в таких случаях, — назначению. Что было абсолютно равносильно самоубийству. Уж лучше бы они предварительно сами пустили себе и домочадцам пулю в лоб. Одержимые столь неуместным в такое время сочувствием, они и не представляли себе, что нужно не призывно открывать ворота, а именно стрелять в ближнего.

Стрелять точно, часто и густо, не дрогнув рукой. Стрелять до тех пор, пока перед забором не будет свободного места, куда мог бы упасть очередной труп. Чтобы они так и стояли, — мёртвыми, ровными рядами. Взявшись для эстетики и красоты линий за руки. Закончив патроны, рвать их зубами, но не допускать близко ни одного, — ни к своим детям, ни к своим родным озверелую толпу. А не кормить их и, уж тем более, не приводить их самому в свой дом.