Люди как боги (илл. С. Цылова)

— Хочу поставить им осмысленный вопрос и получить осмысленный ответ. Иного метода разговора с ними, кроме экспериментов, у нас нет. Ты сможешь провести такую аннигиляцию, Голос, на достаточном отдалении от «Овна»?

— Расстояние мне не помеха.

Олег приказал «Козерогу» и «Змееносцу» удалиться от «Овна» на границу оптической видимости, два оставшиеся грузовика были отведены еще дальше. Внешне Олег оставался спокойным, но я знал, что он нервничает. Если бы противники снова генерировали луч, отдалившиеся звездолеты остались бы в целости и погиб бы один «Овен», и без того назначенный на уничтожение. Но не захотят ли рамиры в раздражении от новой акции сразу покончить с нами? «Слишком человеческое», — твердил я себе, отводя назойливые мысли о раздражении, о гневе рамиров, но никак не мог отрешиться от беспокойства. Я отправился к Голосу. В командирском зале распоряжался Осима. Осима имел задание — кружить в отдалении от «Овна» и панически удирать от малейшей опасности — и деловито держал корабль на заданном курсе и в тревожной готовности к бегству.

В рубке по дорожке вдоль кольцевой стены ходили Граций, Орлан и Ромеро. Голос порадовал нас, что эксперимент идет хорошо. «Овен» медленно вытлевает, превращаясь в пустое пространство. Большого противодействия нет.

— Как тебя понимать, Голос? Большое противодействие — это новый удар по эскадре. Мы и сами видим, что еще не уничтожены.

— Я ощущаю стеснение, Эли. Мои команды исполнительным механизмам чем-то замедлены. Разница в микросекундах, но я ее чувствую. Какие-то тормозные силы…

— Голос, замедли аннигиляцию, потом усиль, но постепенно. И проверь, как меняются тормозные силы.

Тормозные силы пропадали, когда аннигиляция затухала, нарастали, когда она усиливалась. В какой-то момент Голос пожаловался, что, если еще убыстрить процесс, механизмы перестанут подчиняться.

— Ты опасаешься взрыва? Или что будешь заблокирован?

— Я не МУМ, меня не заблокировать! Но исполнительные механизмы откажут в исполнении. — Он по-человечески пошутил: — Не провернуть рычага.

Я возвратился в командирский зал. «Овен» еще горел — сияющая, крохотная горошина. Она была видна так ясно, как еще ничего мы не видели в Гибнущих мирах: нас и погибающего «Овна» разделял уже не пылевой туман, а чистое пространство — в него постепенно превращался бывший звездолет.

В соседнем кресле Ольга тихо оплакивала корабль. Не думаю, чтобы когда-нибудь в прошлой жизни она плакала. У всех у нас разошлись нервы в эти дни. Я положил руку на ее голову и сказал:

— Ольга, радуйся! Гибель твоего звездолета открывает путь к спасению аранов.

— Если это шутка, Эли, то вряд ли ко времени.

— Это правда. Мы все-таки аннигилируем планету, из-за которой погибло две трети нашей эскадры!

И я рассказал друзьям свой новый план. Уничтожение звездолета с высветлением клочка пространства не встретило сопротивления. Не потому ли, что противники не допускают лишь быстрой аннигиляциии? Действия «Тарана» пресекли, с «Тельцом» жестоко расправились. А «Овен» истлел свободным простором — помех не было, кары тоже. Лишь когда Голос убыстрял процесс, он ощущал нарастающее сопротивление. Рамирам поставлен четкий вопрос, они дали четкий ответ: никаких взрывов пространства. Чем-то им мешают быстро протекающие процессы.

— Вероятно, они резко нарушают равновесие, — заметила Ольга.

Злополучная планета мчалась на той же орбите, средней между Аранией и Тремя Солнцами, куда мы ее насильственно выволокли. Было несомненно, что противникам безразлично местоположение планет, лишь бы они не взрывались. Взорвать планету легче, чем выпарить: удар боевых аннигиляторов, разлетающееся новое пространство — и звездолет может удаляться восвояси. Тлеющая аннигиляция не только требовала длительного времени, но и плохо шла без непрерывного катализирования извне. Планету нельзя было «поджечь» и оставить: тление вскоре затухло бы. Олег сказал со вздохом:

— Придется пожертвовать грузовым звездолетом.

— Двумя! — откликнулся Осима. — Полностью освободиться от буксирных судов! Как капитан боевого корабля, могу только приветствовать такое решение. Грузовики плохо управляемы в сверхсветовой области. И пока лишь запросто гибнут!

6

Эскадра покинула звездное скопление Гибнущих миров. Некоторое время мы еще любовались красочным зрелищем планеты, вытлевающей пространством. Я намеренно употребляю слово «красочное», а не «эффектное». Эффектности не было — ни ослепительного пламени, ни разлетающихся протуберанцев, ни вихря газа. Планета тускло засветилась — и только. Но когда мы удалялись, то видели окружающий ее ореол. Это было облачко новосотворенного пространства — медленно расширяющийся клочок чистого неба. Что могли — сделали.

И опять повторились знакомые пейзажи. Мы вырвались из пыльного скопления, кругом простиралось чистое пространство, густо и беспорядочно напиханное звездами. А впереди, впервые не экранированный туманностями, раскидывался гигантский звездный пожар — грозное ядро Галактики…

Раньше свободное время я проводил перед звездными экранами. Сейчас было что наблюдать, но я обращался к экрану урывками: меня все больше захватывала лаборатория Эллона, где конструировался конденсатор времени.

Внешне это было нечто вроде автоклава средних размеров. Но нацепленные на него электрические разрядники с питанием от аннигиляторов, вихревые трубы от гравитационных механизмов сразу давали понять, что сооружение не автоклав. Если, конечно, не проводить той аналогии, что в автоклавах проваривается и прессуется что-то вещественное, а здесь проваривалось и прессовалось само время.

— Работа закончена, адмирал! — воскликнул однажды Эллон. — В центре вот этого шарика клочок материи, объемом не больше водородного атома. Но вес этого крохотного куска больше тысячи тонн!

Я возразил, что теория отрицает возможность такого сгущения, если масса не превосходит довольно большой величины, что-то три или четыре солнечных. Он сверкнул неистовыми глазами.

— Что мне человеческие теории, адмирал! Пусть их изучают рамиры, они не продвинулись дальше вас в понимании коллапса. Поэтому и стараются овладеть энергией коллапсаров для трансформации своего времени. А мы трансформируем время в этом коллапсане. — Он подчеркнуто воспользовался новым термином. — И когда я включу его, частицы, которые вспрыснем туда, мы вышвырнем в далекое прошлое или еще более далекое будущее.

— А сами не отправимся вслед за частицами?

Он с презрением посмотрел на меня.

— Ты, кажется, путаешь меня с Жестокими богами? Я не такой недоучка, как они. Экспериментаторы! Сунулись в горнило, как пробка, вылетели в будущее, не удержались там и камнем покатились обратно! Для чего я, по-твоему, подключил к коллапсану выходы гравитационной улитки? Частица с трансформированным временем вылетит в дальние районы, но обнаружится там, лишь когда наступит заданное время, — в прошлом или будущем. Вылет в будущее проще, и я его опробую раньше.

Когда я выходил из лаборатории, он задал вопрос:

— Адмирал, ты доволен работой обеих МУМ?

— Нареканий нет.

— Тогда зачем они подчиняются парящему Мозгу? Мыслящие машины — человеческое изобретение, мозг, отделенный от тела, — наш способ управления. Тебе не кажется странным, адмирал, что я, демиург, упрашиваю тебя, человека, восстановить человеческое управление эскадрой?

Мне это не казалось странным. Я знал, что рано или поздно Эллон опять потребует отставки Голоса. Недоброжелательность к дракону была у Эллона с первых дней их знакомства, теперь она превратилась в прямую ненависть. Демиург, уверен, рассматривал трансформацию Бродяги в Голос как возвышение над собой, проделанное к тому же его руками — непомерное самолюбие Эллона страдало.