Люди книги

Последнее время Роза дель Сальвадор почти не спала. Огромный живот мешал ей принять удобное положение. Лицо болело от ударов, которые накануне нанес ей разгневанный отец. Даже когда усталость навалилась на нее и она задремала, ей привиделся страшный сон. Она увидела старую лошадь из своего детства, черного мерина с белой звездочкой на лбу. Это был слепой конь. Он работал на выжимке масла, терпеливо отмерял круги. Однажды лошадь захромала, и отец послал за коновалом. Роза помнила, как человек поставил на голову ее старого друга металлическую болванку, прямо на звездочку, и ударил огромным молотом. Она тогда была маленькой девочкой и очень плакала по лошадке. Но в этом сне конь не умер, он ржал, стонал, металлическая болванка вдавилась ему в голову, и по гриве текла кровь.

Роза проснулась в холодном поту от ужаса. Она села в темноте и прислушалась к ночным звукам. В крестьянском доме никогда не бывало полной тишины. Поскрипывали старые бревна, слышался прерывающийся храп пьяного отца, пищали в амбаре мыши. Обычно эти звуки ее успокаивали, но только не сегодня. Она положила руки на живот. Эти сны пугали ребенка. Она боялась, что он родится чудовищем.

Ну зачем она позволила себе полюбить еврея? Ведь отец ее предупреждал: «Не верь ему. Он говорит, что откажется ради тебя от своей веры, но так не бывает. В конце концов он обвинит тебя, и ты пожалеешь».

Ладно, если бы случилось только это. Обычная история для позднего брака. Теперь, похоже, никто из них не доживет до старости. Без выкупа, который отказался платить отец, ее мужа ждет костер. Она просила отца купить жизнь ее мужу, и он ее избил. Ее упрямый выбор всех их поставил в опасное положение, сказал он. Вся семья теперь подозревается в тайном иудаизме. Любой завистливый сосед с радостью избавится от соперника, производящего масло, любой жадный человек, глядящий на их прекрасные оливковые рощи, выдвинет против них обвинение. И повод может быть самый пустячный. Если, например, мать Розы подавится куском ветчины, а отец переоденет на пятницу рубашку, или она, Роза, слишком рано зажжет вечером свечи. Ее отец боялся, это было ясно. Каждый вечер он мучил себя, просматривал списки своих соперников, обиженных клиентов, родственников, которым не помог во время нужды. Он мог обвинить ее мать за то, что та давным-давно купила кошерное мясо, потому что на рынке его продавали дешевле, чем у христиан. В такие моменты Роза пыталась уйти, не попадаться ему на глаза. Однажды он ударил ее и сказал, что пусть лучше у нее будет выкидыш. Не нужен им ребенок с порченной, еврейской кровью. Роза винила себя в том, что и сама стала желать этого.

Она села, потянулась за одеждой. Воздух, вот что ей сейчас нужно. Скрипнула тяжелая дверь. Ночь была мягкой, влажная земля, казалось, пахнет весной. Она набросила на плечи покрывало, лампу не взяла. Ноги знали тропинку к оливковой роще, по которой она ходила всю свою жизнь. Она любила деревья, сильные бугристые стволы. Их могла обжечь молния или обуглить лесной пожар, тогда они стояли, точно мертвые, но из-под древесины вдруг пробивался новый зеленый росток, и старое дерево продолжало жить вопреки всему. Ей хотелось быть похожей вот на такую оливу. Она провела рукой по грубой древесине.

Она была там, среди деревьев, когда на дороге, ведущей из города, появились полицейский и судебный пристав. Спрятавшись в тени деревьев, она видела, как в доме зажглись ламы. Слышала испуганные крики матери, громкие протесты отца, когда пристав записывал домашнее имущество. Все, чем они владели, передадут в казну, если выдвинутое против них обвинение будет доказано. Она пригнулась к земле, плотнее завернулась в коричневое покрывало, чтобы не видно было белую ночную рубашку, насыпала на себя землю и сухие листья. Боялась, вдруг они осветят факелами рощу. Но ее отец, должно быть, сказал полицейскому какую-нибудь ложь о ее местонахождении, потому что тот не делал попыток обыска. Не в силах что-либо сделать смотрела, как увели ее родителей. А затем она побежала, странным, медленным бегом беременной, через рощу, через соседское поле. Она не пошла к ним за помощью: кто знает, может, они доносчики. За полем земля резко поднималась к Эсплугесу. Она могла спрятаться там, в пещере, куда она бегала к Ренато на тайные свидания. Зачем она с ним связалась? Зачем навлекла на всех несчастье? Ребенок внутри сжимал ей легкие, так что она едва дышала, когда карабкалась вверх. Острый камень оцарапал голую ногу. Ей было холодно, но страх гнал вперед.

Добралась до устья пещеры и свалилась, хватая ртом воздух. Почувствовав первую боль, подумала, что это колика, но боль повторилась — не сильно, но безошибочно, охватила ее, словно тугая уздечка. Она закричала: не потому, что было больно, но потому, что ее ребенок, ребенок, которого она не хотела, возможно, будущий монстр, готов был явиться на свет, а она была совсем одна и очень боялась.

Рути и Миха были вдвоем в кладовке, когда услышали, как хлопнула дверь. Переплетчик выругался:

— Останься здесь и молчи.

Он закрыл тяжелую дверь в кладовку и вышел, одернул кожаный передник, пряча под ним предательскую выпуклость. Скрывая раздражение, сделал для незваного клиента приветливое лицо.

Выражение его изменилось, когда он увидел, что в мастерскую вошел не клиент, а солдат. На столе лежала готовая Аггада, великолепная, с блестящими застежками и сияющим медальоном. Они с Рути любовались ею, пока их не охватило желание. Миха вежливо поздоровался и, встав между солдатом и столом, ловко затолкал книгу под груду пергаментов.

Но солдата книги не интересовали, и по сторонам он не смотрел. Взял со стола толстую иголку и стал ковырять ею у себя под ногтями. Грязь летела на страницы. Миха расстроено смотрел на лист приготовленного пергамента.

— Руфь Бен Шушан, — коротко произнес солдат.

Миха проглотил подступивший к горлу комок и ничего не ответил. Внутренняя паника отразилась в пустом взгляде, который солдат принял за тупость.

— Говори, придурок. Твой сосед, торговец вином, говорит, что она входила сюда.

Не было смысла это отрицать.

— Вы имеете в виду дочь писца? А, теперь понятно. Да, приходила по поручению отца. Но она ушла с… серебряных дел мастером… из Таррагоны. У ее семьи, кажется, с ним дела.

— Таррагона? Так она туда пошла?

Переплетчик колебался. Он не хотел выдавать Рути, но человеком он был трусливым. Если даст ложную информацию, и об этом узнают… Но если Рути найдут в кладовке, тогда ему будет еще хуже.

— Она… не говорила мне о своих планах. Вы должны знать, господин, что незамужние еврейки не разговаривают с мужчинами вне дома, разве только несколько слов, по делу.

— Откуда мне знать, что делают ваши еврейские шлюхи? — сказал солдат, но повернулся к дверям.

— Могу я спросить… отчего такой важный офицер заинтересовался бедной дочерью писца?

Молодой человек, как и большинство хвастунов, не удержался от возможности внушить страх. Он повернулся к переплетчику с неприятным смехом:

— Может, и бедная, но больше уже не дочь писца. Он на пути к аду вместе с остальным вашим проклятым народом, и она скоро к нему присоединится. Ее брата казнят, а она пойдет вместе с ним. Он сознался, что она соблазняла его вашей иудейской верой.

Мириам вернулась домой из миквы, приготовившись принять Давида как супруга. В прошлом году были признаки, которые сказали ей, что через несколько месяцев очистительный ритуал ей больше не потребуется. Мириам знала, что будет скучать по этому — по воздержанию и ожиданию возобновления супружеских отношений.

Предыдущие десять дней, с начала ее месячных, Давид и Мириам даже не прикасались друг к другу в соответствии с древними законами семейной чистоты. Сегодня они займутся любовью. Как бы ни ссорились они друг с другом, физический союз доставлял обоим взаимное удовольствие, несмотря на то, что тела их старели.