Люди, которые всегда со мной

– Ни говорливостью, – в тон ему продолжила нани. – Ты такой говорливый, аж уши закладывает. Как та маслобойка, которая издает громкий звук. А знаешь, почему она издает громкий звук? Потому что пустая!

Я, растянув в широкой улыбке рот, слушаю их перепалку. Они всегда так – сначала обмениваются колкостями, а потом, угомонившись, принимаются мирно разговаривать. О соседях, о последних новостях, о жизни. Если бы нани и уста Саро не были такими старенькими, то, наверное, поженились бы. Очень уж они похожи друг на друга – не внешностью, нет, лицом уста Саро некрасивый, а нани, наоборот, красивая. А вот характером они так похожи, словно друг другу приходятся братом и сестрой.

Пока я думаю об этом, нани припоминает уста Саро его грехи:

– А помнишь, как ты напился в день помолвки сына Косого Цатура? Залил зенки так, что их осла дядей называл!

– А тебе что, обидно, что я не твоего осла дядей называл?

Уста Саро раскурил трубку, передвинул свой стул так, чтобы табачный дым уходил в другую от нас сторону. Отпил глоточек кофе, зажмурился:

– Ооооохай! Хорошо-то как, Господь-джан!

– Курить бросишь – еще лучше будет. – Нани собрала в ладонь крошки со стола, кинула их за перила балкона – птицам.

– Нет, Тамар, курить бросать я не буду. Если уйду раньше тебя, скажи, чтобы положили со мной кисет и трубку. И чтобы сделали дымоотвод на моей могиле. Я там заживо угорать не собираюсь.

– И-их, балабол! – махнула рукой нани.

– Уста Саро, какой же ты шутник! – хихикаю я.

– А с этими женщинами по-другому нельзя, – подмигивает уста Саро, – если относиться к ним серьезно, то и недели не протянешь. Вот я и отшучиваюсь постоянно. А знаешь почему? Потому что шутка продлевает жизнь.

Нани отрывает кусочек кизилового лаваша, протягивает мне – хочешь? Я отрицательно мотаю головой – нет, не буду. Она пробует лаваш, зажмуривается, передергивает плечами.

– Совсем кислый. У кого брал?

– Сам сушил, – уста Саро выдыхает облачко дыма, отпивает глоток кофе, – купить каждый дурак горазд, а вот приготовить!

– Что же сахара пожалел?

– Я специально. Мне кисленькое больше нравится.

– А у меня зубы сводит от кислого.

– Так у тебя зубы. А у меня протез.

– Желудок у тебя тоже протез? Изжоги не боится?

– Изжоги у меня давно уже нет. Вот как преставилась моя Ноя, так и прошла изжога. Не пойму, то ли на жену у меня была изжога, то ли на ее готовку.

Нани какое-то время пытается сохранить невозмутимое выражение лица, но потом у нее начинают прыгать уголки губ и она срывается в хохот.

– Ноя-джан, не обижайся на меня, – хватается за бок, за сердце нани, – ох, ах, аж колет в груди.

– А зачем ей на нас обижаться? – не унимается уста Саро. – Я же не вру. Всем была хороша моя Ноя, вот только солить и перчить так и не научилась. Говоришь ей – Ноя, ты просто готовь, мы сами посолим себе обед. Так нет, она все сделает по-своему. Пересолит и переперчит так, что аж глаза слезятся.

Отсмеявшись, нани с уста Саро вдруг резко грустнеют. Сидят какое-то время молча, размышляют – каждый о своем. Нани задумчиво перебирает в руках край косынки, наматывает его на палец, потом обратно отматывает. Уста Саро пускает колечки дыма, смотрит, не отрываясь, мне куда-то за спину. Я оборачиваюсь, чтобы разглядеть, что он там такого увидел. Но за моей спиной ничего интересного нет. Только тень от голой виноградной лозы прыгает по стене и по дощатому полу.

Сразу становится так тихо, что слышно, как далеко внизу по каменному подолу ущелья бежит речка. Я выглядываю во двор – посмотреть, чем занимается Боцман. Его нигде не видно – видимо, устав перелаиваться с эхом, он убежал за дом – там сейчас солнечно, можно подремать, греясь в скудном осеннем тепле.

– Нани, ай нани, – решаю прервать затянувшуюся тишину я, – а почему на твоем динге не осталось монет? И куда они подевались?

Нани кладет руки на стол, ладонь к ладони, на фоне темной скатерти ее кисти выделяются двумя маленькими светлыми пятнами, я вдруг замечаю, что они очень похожи на те глиняные миски с оббитыми краями, что хранятся на чердаке ее дома.

– Это не мой динг, – говорит она. – А монет на нем нет потому, что их пришлось продать, чтобы покрыть долги.

Я хочу спросить, чей это динг, если не нани, но незнакомое слово «долги» сбивает меня с мысли.

– А что такое долг?

– Вот если ты возьмешь у меня яблоко и скажешь – нани, я беру его в долг, это означает, что ты мне должна будешь через какое-то время вернуть такое же яблоко.

– А что это был за долг, из-за которого пришлось монеты продавать? Ты взяла у кого-то монеты?

– Нет. Твой прадед задолжал денег.

– Кому?

– Магазину.

– Это как?

– А вот так. Вырастешь – все узнаешь, я сейчас тебе подробности рассказывать не буду.

– Я уже большая!

– Прабабушка права, есть вещи, которые тебе рано знать, – вклинивается в разговор уста Саро.

Я упираюсь спиной в деревянные перила балкона, обиженно складываю на груди руки.

– Вот если бы я спросила папу или бабушек спросила, они не стали бы мне говорить, что я маленькая. Они на все вопросы отвечают сразу!

– Оно и ясно. У бердцев принято говорить все в лоб. – Уста Саро откладывает трубку, подзывает меня движением руки. – Ну-ка подойди, джигяр-балам [21] .

21

Дитя – душа моя (арм.).

– А вы что, не бердцы? – Я упрямо не двигаюсь с места.

– Нет. Мы не бердцы. Я из Муша, а прабабушка твоя из Тифлиса. Там, откуда мы родом, одни были порядки, а здесь – другие. Да, Тамар?

– Да, – нани тоже протягивает мне руки, – подойди ко мне.

– То есть как? – От удивления я приросла ногами к полу. – Ты не в Берде родилась, нани?

– Нет, не в Берде. Я переехала сюда, когда мне было шестнадцать лет.

– Почему?

– Так получилось. Переехала, жила у своей тетки. А потом вышла за твоего прадеда замуж.

– А где сейчас твоя семья? Так и живут в Ти… где ты родилась?

– В Тифлисе. Все умерли. Осталась только я. Ты подойдешь ко мне или нет?

Мне становится очень жалко нани. И я с разбега кидаюсь в ее объятия.

– Зато у тебя есть мы, нани. Теперь мы – твоя семья.

– Знаю, джигяр-балам, знаю.

Я обнимаю одной рукой нани, а другую протягиваю уста Саро, чтобы и его обнять. Он гладит меня по ладошке, целует ее. А потом быстро рисует пальцем на месте поцелуя крест. Я сердито отмахиваюсь, но уже поздно.