Люди, которых нет на карте

Помнит, что не умеет читать, говорит об этом врачу. На флаконе с таблетками ей рисуют солнышко и яблочко – значит, утром принимать после еды.

Ей назначили второй приём через два месяца. Сказала, что постарается запомнить. Потом попросила написать число на бумажке – отдать дочери, чтобы напомнила.

Спросили тут, страшно ли мне быть в Гватемале?

Отвечаю. Обычно нет, но один раз было.

Рассказываю. Я часто снимаю вне клиники, в соседних деревнях.

До некоторых можно дойти по нашей дороге, довольно прямо. До некоторых можно дойти через два горных серпантина и речку вброд. До некоторых по тропинкам, у которых просматривается протоптанное начало, а через несколько сотен метров оно исчезает, и я угадываю направление только по отлинявшим старым сосновым иглам.

Я почти всегда снимаю в одиночку. Потому что мало кто вытерпит моё долгое валяние по земле, остановки на поболтать с местными и вообще меня.

Я заблудилась под Параксаном – горной деревенькой, о существовании которой даже не знала. Заблудилась – это тот момент, когда обратная дорога уже не узнаётся в темноте, а ведущая вперёд не признаётся, куда она. Спросила дорогу до клиники у мужичка, который вышел отогнать лающих собак.

Он настоятельно предложил пойти к какому-то профессору, который отвезёт на машине. Я не хотела идти к профессору и повторила, что мне нужна пешая дорога. Он посмотрел на меня, вздохнул и сказал:

– Ну, если не боитесь, то вот есть одна дорога, через лес.

И вот тут я забоялась. Хотела уточнить, чего нужно бояться, но услышать ответ было ещё страшнее. Поэтому я просто пошла бояться в лес. Там было сумеречно и страшно, но обошлось без неприятных встреч. Через пару часов была в клинике и в полном порядке.

Много здесь думаю о беременности как о процессе.

Сначала тебе девять месяцев тяжело ходить, дышать и вообще жить. Потом ещё несколько долгих часов очень больно. А потом появляется оно – новое существо.

Существо, которое не умеет пока отличить салатовый карандаш от изумрудного и называет оба листиковыми.

Существо, которое очень сожалеет, что его деревня находится недостаточно высоко в горах и есть ещё поселения повыше.

Существо, которое, в отличие от своей бабушки, пока ещё не знает, что такое геморрой, но знает, что такое клопы – собственной спиной.

Существо, которое ужасно переживает, что бабушке поставят вакцину, и изо всех сил пытается увидеть процесс осмотра.

Существо, которое не понимает, что такое недостаточный вес, и думает, что быстро устаёт просто потому, что слишком сильно нажимает на карандаш во время рисования.

Существо, которое живёт и хохочет, несмотря ни на что.

Стоит ли это всего пережитого – вот на этот вопрос пока не нашла ответа, продолжаю искать. Пожалуй, где-то здесь прячется та самая, настоящая причина – панический страх беременности. Наверное, оттого этот страх живёт во мне, потому что засел где-то глубоко чёткий образ беременной матери – лежащей в сарае, на клочке сена, с огромным животом и в сползающем с этого самого живота драном коричневом пальто. Или не оттого…

Летисии пятнадцать лет.

Сегодня она впервые за свою жизнь пришла к врачу. На восьмом месяце беременности, с начавшимися схватками – ложными, как оказалось.

Прийти она решила не сама, тётя привела. Тётя же записывала за Летисию все рекомендации медиков, объясняла ей, что написано в направлении для госпиталя и что такое подпись. Девочка долго смотрела в лист, нарисовала в конце несколько линий.

Она не умеет ни читать, ни писать. Не знает, как называются внутренние органы женщины. Затрудняется посчитать, сколько недель беременна.

Я не стала спрашивать у неё, знала ли она, какие действия приводят к зачатию. Побоялась спрашивать, хотела ли она этого ребёнка и хотела ли того, что произошло с ней.

Сейчас ей было очень больно. Я не хотела дать ей даже намёк на то, что с ней что-то не так. Может быть, она действовала осознанно, а может быть, нет. Не важно.

Сейчас важно, что она сможет родить своего ребёнка в безопасности для себя и для младенца. Сможет выбрать, какой матерью ему быть. Надеюсь, сможет.

По какой-то иронии, в этот самый момент, когда наши врачи осматривали Летисию, за дверью сидела очередь школьников – из школы для бедных привезли целый класс на осмотр. Мальчишки и девчонки по двенадцать-шестнадцать лет.

Они хохотали и рассматривали витамины, которые получили в клинике. У большинства из них был недобор в весе, у некоторых были надеты разные носки, у кого-то дырявые футболки. Но они все умели читать и не собирались становиться родителями, по крайней мере, в ближайший месяц.

В отличие от Летисии, которую под руки вывели и повезли в госпиталь.

Десятый час вечера. Лежу в кровати, почти сплю. Звонок. Выгребаюсь из-под одеяла и несу себя в консульту. Ночью мы принимаем только неотложных пациентов.

Лиза уже впустила и принимает – мужчина лет пятидесяти с приступом панической атаки.

– Доктора, у меня сердце выпрыгивает из груди, дышать трудно, что-то стучит в голове. Я умираю, да, я сейчас умру, доктора?

– Нет, вы не умираете. Да, у вас немного повысилось давление, у вас чуть чаще бьётся сердце, но не настолько, чтобы умереть. Вы не умираете.

Ищет в базе историю болезни, находит. Мужчина здесь не в первый раз, уже приходил с похожей жалобой около четырёх месяцев назад. Рассказывает, что тогда у него умерла корова. Ему стало так плохо, что он почти перестал спать, начались приступы удушья и страх смерти.

В нашей клинике ему подобрали антидепрессанты, и после их приёма на какое-то время он снова смог спать нормально. Сейчас симптомы вернулись.

Замолкает, смотрит в кирпичный пол.

Я тоже смотрю в пол и думаю.

Думаю о том, как хорошо, что в эту дождливую ночь у его юных сыновей нашлись силы и машина привезти его сюда. Думаю о том, как ему повезло, что в такой тяжёлый момент рядом с ним сидит эта красивая девушка и из каких-то несуществующих последних сил самым твёрдым голосом обещает, что сейчас он не умрёт. Думаю, что, собираясь сюда, меньше всего ожидала встретить жалобы на душевную боль, а вот же – почти каждый пятый пациент с ними. Неумело, по-детски формулируют они эти жалобы.

– Доктора, я работаю, и мне так грустно, что не могу дальше работать.

– Доктора, я проснулась, посмотрела на одежду и не смогла одеться.

– Доктора, я подумала о сыне, который умер, и мне стало больно.

– Доктора, я не хочу кормить своих детей. И себя не хочу.

– Доктора, я умру, да?

Они выходят из клиники с пакетиками таблеток и уверенностью, что умрут не сегодня.

Они выходят жить. Хотя бы сегодня.

Собираясь ехать фотографом в Гватемалу, я взяла с себя слово – быть жестокой к своим снимкам. Делать лучшие. Оставлять лучшие. Слово не сдержала сегодня, на третий месяц.