Люди не ангелы
Шрифт:
А Вера Николаевна, дородная и румяная, улыбчивая и предупредительно-внимательная, показывала ошеломленной Насте квартиру, доверительно, со щедрой сладостью в голосе рассказывала, что они с Арсентием со временем уедут в Будомир, а тут останутся хозяйничать Юра и Маринка. В Будомире Хворостянки намерены обзавестись собственным домиком в живописном месте, чтоб лес и речка рядом, и будет тот домик как дача всей их, пока небольшой, хворостянковской династии.
Настя только в кино видела подобные квартиры - с газом, ванной, всякими машинами для стирки и для уборки; даже кофе варит здесь какая-то хитроумная аппаратура. А книг и диковинных безделушек сколько на полках!
Только редкие вздохи напоминали, что нет полной радости в осуществляющихся мечтаниях Насти. После того, что случилось в клубе, черный камень не переставал давить ее сердце. Будто в кошмарном сне жила в последнее время. Проснуться бы и узнать, что не было клуба, не было страшных слов Павла Ярчука, не было пепельно-серого, искаженного ужасом лица Маринки, а затем ее страшных беззвучных рыданий дома.
Настя боялась, что дочь лишится рассудка. Да спасибо Юре. Целую неделю долгими часами сидел он возле Маринки, утешая ее, уговаривая. Доказывал, что Маринка не в ответе за отца, что, может, все сказанное Павлом Ярчуком неправда. А если и правда, то за давностью времени не стоит придавать этой правде значения, тем более что власовцы и полицаи, не совершавшие во время войны убийств, уже помилованы государством.
Понимала Настя, что оплакивала Маринка свою любовь к отцу, попранную им же, отцом, оплакивала свою прежнюю жизнь, светлую и чистую, а теперь замутненную позором... Легко ли сознавать, что отец, чей образ, созданный рассказами матери и своей, щедрой на доброту фантазией, с нежностью носила в своем сердце, оказался не героем, а жалким предателем.
И тревога не покидала Настю. В душе она уже раскаивалась, что уехала из дому, оставив Маринку наедине с еще не улежавшейся тяжкой бедой.
В передней раздался сиплый звонок, и Юра, помогавший матери накрывать стол, кинулся к двери. Вошел Арсентий Никонович, держа в руках сверток с бутылками.
– А-а, ты уже прискакал?!
– обрадовался он, с любопытством глянув из-за Юры в столовую, где сидела на тахте Настя.
– У нас действительно дорогие гости!
Передав Юре бутылки, Арсентий Никонович радушно поздоровался с Настей и, потирая руки, со знанием дела оглядел расставленные на столе закуски:
– Икорка - хорошо!.. Грибочки... лимончик... паштет... сальце... Отлично! Ставь, Юра, коньячок и боржоми, да воздадим хвалу земным благам!
– Может, моей "калиновки" попробуете?
– несмело предложила Настя.
– Самогонка?
– Арсентий пытливо посмотрел на гостью.
– Настойка, - Настя от смущения опустила глаза.
– Калиновая горилка.
– А что? Попробуем!
Вышедшая из кухни Вера Николаевна окинула мужа снисходительно-любящим взглядом и весело пожаловалась ему:
– Настасия Демьяновна не только "калиновки" привезла. Целый чемодан гостинцев: гусь жареный, колбаса домашняя, мед.
– И с ласковой укоризной сказала Насте: - Мы ж не в голодном краю живем. Зачем было везти?
– Так полагается, - извиняющимся тоном ответила Настя.
– Это не дело, - покачал головой Арсентий Никонович.
– Вы ставите нас в неловкое положение.
– Да мы ж свои люди! Какая неловкость?
– Настя смотрела то на Веру Николаевну, то на Арсентия Никоновича с чувством недоумения и легкой обиды.
– Ну, будем садиться за стол, - прервала спор
Вера Николаевна и прикрикнула на Арсентия: - Иди мой руки!Направляясь в ванную комнату, Арсентий Никонович незаметно подмигнул Юре. Юра понял отца и, спросив у матери: "Где штопор?" - вышел из столовой.
В сверкавшей кафельной белизной ванной комнате Арсентий Никонович предусмотрительно пустил воду и зажег газ. А когда зашел, прикрыв за собой дверь, Юра, начал разговор под плеск падающей струи и шум горелки:
– Что тебе известно об отце Маринки?
– Уже прослышал?
– Юра с горечью улыбнулся.
– Нам полагается знать все.
– Зачем же тогда спрашиваешь?
– Ты что, маленький?!
– Арсентий Никонович смотрел на сына со строгим недоумением.
– Если подтвердится, что он власовец, о твоей женитьбе на Маринке не может быть и речи!
Лицо Юры покрылось красными пятнами, а губы мелко задрожали.
– Почему?
– чуть слышно спросил он у отца.
– Чем же Маринка виновата?
– Не прикидывайся дурачком!
– у Арсентия Никоновича даже глаза побелели от негодования.
– Если тебе наплевать на то, что у тебя будет жена - дочь изменника Родины, так мне, работнику партийного аппарата, это небезразлично! Шутка ли: Хворостянко породнился с семьей предателя!
– Отец... Но я же люблю ее...
– Понимаю... Надо взять себя в руки. Хочешь - устрою перевод из Кохановки.
– Что ты! Люди засмеют!
– Будто людям нечем заниматься, кроме твоей персоны.
– Ты не прав, папа... Вот я в Кохановке без году неделю побыл, а что-то начинаю понимать. Неправильно мы живем.
– Интересное открытие, - Арсентий Никонович, намыливая руки, бросил на сына саркастический взгляд.
– Может, пояснишь?
– Понимаешь, там люди, кажется, меньше всего думают о себе.
– Это мужик-то о себе не думает?
– Арсентий Никонович весело захохотал.
– Во всяком случае, так мне кажется. Был я на фермах, на току, на свекловичных полях. И знаешь, как там работают? Будто им это одно удовольствие, хотя к вечеру на свекле бабы еле спины разгибают. Везде смех, песни. Даже если ругают бригадира или председателя - тоже с шуточками. У меня на строительной площадке мужики вроде не работой, а игрой заняты. А над скудными заработками своими только подсмеиваются.
– Привыкли, знают, что шиш получат, - хмуро усмехнулся Арсентий Никонович.
– Может, и так, - Юра пожал плечами.
– На меня с недоверием посматривают. Городской, мол.
– Ну, валяй, заслуживай у них доверие, - вытирая вафельным полотенцем руки, Арсентий Никонович смотрел на сына с уничтожающей иронией.
– Но их доверие путь в партию и на высокие должности тебе не откроет. За границу ты тоже не ездок со скомканной биографией.
– Старомодный ты какой-то, - со вздохом ответил Юра.
– Насколько я понимаю, когда принимают в партию, смотрят человеку в душу, а не в анкету его жены.
– Не все понимаешь, - Арсентий Никонович засмеялся тем неприятным смешком, который говорит о презрении к собеседнику или в лучшем случае о полном превосходстве над ним.
– А когда подписывают партийные документы, смотрят уже не в душу, а в анкеты.
– Очень жаль, если это так... Но я думаю, что не так. Теперь другие времена.
Арсентий Никонович ничего не успел ответить, ибо в ванную комнату заглянула Вера Николаевна.
– Почему вы так долго?!
– с напускным неудовольствием прикрикнула она на мужчин. Учуяв неладное, спросила упавшим голосом: - Случилось что-нибудь?