Люди разбитых надежд: Моя исповедь о шизофрении
Шрифт:
Когда мы добрались до палаты, офицеры развернулись, чтобы уйти. Они понимали, что сделали все, что могли и что им уже пора. Они знали, что где- то здесь запрятана игла. И не ошибались.
На этот раз я схитрила. Я позволила им окружить себя, как стая хищников окружает свою добычу. Я спокойно прошла с ними в свою комнату, сама закатила рукав и подчинилась игле.
Через несколько дней меня зашел навестить Бобби. Я была слишком утомлена, слишком больна и разбита, чтобы встать из кровати. Он хотел прогуляться по лабиринту, но об этом не могло быть и речи. Он предложил сигарету, и мы молча курили. Потом, с особым блеском в глазах он сказал мне, что я нарушила порядок, покинув палату; это может вызвать серьезные неприятности. Они хотели бы видеть меня сейчас. Бобби смеялся, рассказывая, какую панику вызвал этот эпизод среди
Он сидел на краю кровати, вдруг взял и бросил зажженную сигарету мне в лицо. Окурок упал на постель рядом со мной. Я не обожглась, и только маленькая коричневая дырочка на простыне свидетельствовала о том, что произошло. Но он мог таким образом устроить пожар. Я была оскорблена.
За этим эгоистическим чувством я не сразу поняла, что у Бобби что-то нехорошо. Он приходил в больницу не для того, чтобы ободрять нас. Он был здесь не в роли искреннего друга. Бобби был здесь потому, что так было нужно. Он был болен. И я должна была понять, что не только я могу быть обижена.
Все время меня посещает мой психиатр. Он встает в дверях и громко обращается ко мне: «Как вы чувствуете себя сегодня?» «Просто прекрасно, отвечаю я. — Когда вы меня уже заберете из этого ада?» Он записывает что-то на маленьком кусочке бумаги и идет прочь. Мы с Бобби прогуливаемся вместе по коридору — лабиринту. Он держит меня за руку и представляет своим знакомым, которых мы встречаем. Думаю, мы заключили перемирие после инцидента с сигаретой. Бобби очень любезен с врачами. Это немного беспокоит меня, поскольку он всегда предупреждал меня относительно них. Я и самая знаю, на что они способны. Бобби сказал, что ему кое-кто симпатичен. Особенно нравится одна сестра с длинными красивым волосами, которые она заплетает в косу и украшает лентами. Она очень красивая. Бобби говорит, что он может «в самом деле сблизиться с ней» (ага, еще чего).
Врачи до сих пор не позволяют мне носить обычную одежду и я, как и раньше, хожу закутанная в синий халат. Но в эти дни это было не так важно, потому что я видела других людей в такой же одежде. Выглядели они странно, но не казались сумасшедшими или с необычным поведением. Иногда кто-то из них улыбался, и я ощущала тепло в душе. Мы товарищи в синем. С нами все хорошо.
У Бобби есть собственная комната и, что чудесно, собственное стерео. Он говорит, что у него множество привилегий, поскольку он пробыл здесь довольно долго. Он утверждает, что врачи используют его для какого-то эксперимента. Я не думаю, что ему можно верить. Мы с ним сидим на полу перед стерео, часами слушая его любимые рок-группы. Довольно удивительно, но все песни могут напрямую относиться к нашим судьбам. Мы подпеваем каждой песне, замирая на каждой лирической ноте, будто наша жизнь зависит от нее.
Врачи несколько встревожены нашим поведением. Они постоянно заходят к нам и просят выключить музыку. Скорее всего, мы мешаем им сосредоточиться. Бобби действительно сроднился со своей музыкой. Он привстает, стройный и сильный, с бледным лицом и громко выкрикивает слова одной грустной песни, которая наиболее близка ему. Бобби выглядит драматически. Он полностью растворяется в музыке, и однажды я видела, как по его щеке покатилась слеза. Он быстро смахнул ее и отказался об этом говорить.
Зашла семейный врач. Она села на полу возле меня перед стерео Бобби и попробовала пошатываться в такт музыке. Я засмеялась и сказала, что она не должна сидеть на полу со своими пациентами. Если бы мой психиатр увидел ее в таком виде, он бы ее высмеял.
Ко мне зашла сестра и сказала, что уже время присоединиться к общему курсу лечения. Она протянула мне лист бумаги с рекомендациями врача. Это было расписание занятий, которые я должна была посещать время от времени вместе с другими пациентами. Первым занятием, на которое я пошла, была физкультура. Меня сопровождала сестра. Занятия происходило в комнате для посетителей. Мы опоздали и пришли, когда занятие было в самом разгаре.
Мужчины и женщины прыгали по кругу.
Из старого магнитофона, который стоял на стуле, звучала песня, трубя о «дружбе, любви и мире» (где-то семидесятых годов, правда ведь?). Инструктор сказал нам взяться за руки и идти по кругу. Сестра подтолкнула меня и вложила мою руку в чью-то вспотевшую ладонь. Мы шли по кругу и кто-то подпевал музыке.Мне было неуютно и стыдно, поскольку все были одеты. Я посмотрела на свои голые ноги, густо покрытые жесткими волосами. Я до сих пор не могла пользоваться бритвой — они не доверяли мне. Я пристально смотрела на волосы, желая, чтобы они исчезли.
Я глянула на лица моих товарищей по несчастью. Двое улыбнулись мне в ответ. Вместо зубов у них были клыки. Кровь капала из ртов. Они продолжали улыбаться и их оскалы ни разу не вздрогнули. Чтобы не видеть этого, я перевела взгляд на их ноги и уперла его в пол. Змея свернулась кольцом прямо передо мною. Я попробовала оттолкнуть ее большим пальцем ноги, но она подняла голову и открыла рот, будто собиралась укусить. Прозвучал хриплый, сдавленный смех. Я старалась не обращать на него внимания.
Инструктор попросила нас стать один за одним, оставляя пространство для движений, и делать глубокие коленные выпады. Я делала выпады только наполовину, поскольку мне мешал халат. Я ощущала себя глупо. Все это было просто глупо. Мы были людьми неприспособленными к жизни, танцующими в кругу, будто это была самая обыденная вещь в целом мире. Другие люди сидят в офисах, принимают решения, печатают, рисуют, руководят; а здесь были мы, группа удивительно одетых людей (некоторые из нас совсем не по моде), которые прыгали так, будто это было очень важно. Занемевшими голосами мы пели о мире и любви.
Я попробовала стрясти руку инструктора. Я не могла расслышать, что она говорила. Я слышала только звук моего собственного дыхания, который становился все более громким, так что его могли услышать все. Сестра подошла, обняла меня и вывела из круга. Я чувствовала себя примерно так, как Джеймс Браун, известный рок-певец, которого забрали со сцены, когда он перешел границу дозволенного.
Я проклинала все и всех в этой комнате, в больнице, во всем мире. Я проклинала моего врача (который случайно оказался рядом). Я проклинала сестер, которые старались схватить меня. Я подвергала сомнениям их нравственность и интеллект. Пол поднялся вверх, потолок упал вниз. Стены вибрировали. Я проклинала и кричала, используя слова, которые когда-то использовала Ариан. Все приближавшиеся ко мне были с искривленными лицами. Кровь и слюна капали из их ртов. Некоторые лица были без глаз и носов. Они старались что-то говорить мне, но я не могла их слышать. Гул в моей голове поглощал их голоса. Образы мгновенно вспыхивали в мозгу, будто перед моими глазами прокручивалась кинолента, преисполненная ужасов, злодеяний и крови. Я была неспособна контролировать себя. Они отвели меня в мою комнату. Ошеломленная, я села на край кровати и замерла. Скользкие змеи ползли вверх по стенам. Сейчас они остановятся, чтобы посмеяться надо мной, и поползут дальше. Проклятые змеи знали. Они знали. Они свисали с потолка и насмехались надо мной. Наконец под воздействием моего взгляда они попадали наземь. Это принесло мне некоторое облегчение. Теперь мне просто надо знать, как заставить их исчезнуть. Пришлая сестра со стаканом липкого зеленого сиропа. Подчеркнуто медленными движениями я взяла стакан из ее рук. Она села на стул напротив меня. Она изучала меня. Я изучала ее. Волосы мелкими кудрями обрамляли ее лицо. На ней почти не было косметики. У нее были теплые карие глаза, в них светился ум. Минуту я внимательно смотрела на нее. Ни одна из ее черт не была искривлена или обезображена. Это был знак.
Сквозь окно пробился солнечный свет. На миг он вспыхнул на голове сестры, потом остановился на ее лице. Змеи на полу перевернулись на спины и грели свои животы на солнце. Они выглядели комично и вовсе угрожающе. Я подумала, не дать ли им имена. Образы в моем мозгу утихомирились, и мысли входили в обычную колею. Красные и зеленые искры летали в воздухе и падали на ковер. Я закрыла глаза.
Я тихо молилась, чтобы этот кошмар закончился.
Я принимаю лекарства, но несмотря на это не могу поверить в свое «сумасшествие». Я не могу быть сумасшедшей. Персонал думает, что я сплю, но на самом деле я лежу с закрытыми глазами, стараясь вернуть ощущение бытия. Я силюсь вспомнить, как жила до того, как попала в больницу, но мой мозг может воссоздать лишь беспорядочные образы людей и мест. А когда я стараюсь свести их во что-то единое, они теряют смысл. Взмокшая, я наконец засыпаю.