Люди с чистой совестью
Шрифт:
Страшнее было другое.
Даша внезапно и как-то немотивированно начала винить его во всех своих бедах. Первым делом она отказала в ебле. Он воспринял это как очередной заскок, но после недели постельного одиночества (она с вызовом уходила ночевать в соседнюю комнату и запирала дверь) спросил:
— В чем, собственно, дело? — и добавил: Ты же хотела ребенка?
Даша повязывала платок, чтобы идти стоять всенощную.
— Я ненавижу тебя, — просто объяснила она, — и хочу с тобой развестись.
— Почему? — опешил Валера.
— Если ты сам не понимаешь, — сказала Даша,
Она хлопнула дверью, а Валера походил по квартире, поел соленых огурцов, полежал на диване.
Решил позвонить Маше Лазаревой.
Машин голос по телефону звучал звонко, через каждые два слова она принималась хохотать.
Валера назначил ей свидание в «Пирогах» на Никольской.
— А у тебя деньги есть? — вдруг спросила Маша.
— Да, — сказал Валера, внутренне содрогнувшись.
— Просто у меня ни копейки! — хохотнула она и отключилась.
Валера оделся и поехал в «Пироги». В машине, медленно ползущей по пробкам, он все время порывался позвонить Даше, но мужественно сам себя одергивал и терпел.
Приехал на полчаса раньше, сел за стол и заказал водки. Маша Лазарева появилась минуты через две. На ней находилось толстое драповое пальто, шея была в три оборота замотана коричневым вязаным шарфом.
— А я боялась раньше приду и буду терзаться! — воскликнула она, опуская на стульчик крупный зад.
Валере стало очень скучно, он улыбнулся и попросил у Маши сигарету.
Валера не курил, а ее сигареты были с ментолом. Он подумал, что борьба с дымом на какое-то время его отвлечет — это и впрямь сработало. Маша сняла пальто, но осталась в шарфе. Она задавала вопросы, он отвечал. Сигарета тлела, вонючий ментоловый дым уходил в потолок — это как-то оправдывало происходящее. Плюс, конечно, водка.
— Я как ты, — сказала Маша Лазарева, усмехнувшись.
И стала пить водку.
Через полчаса Валера нашел себя вполне спокойно рассуждающим о политических новостях с журналисткой Лазаревой. Она высказывала какие-то версии, он продвигал собственную линию, она курила, не переставая, он тоже курил. От ментола горло сводило, как от кокаина.
Ментол — кокаин для бедных, — подумал Валера.
Маша оказалась неглупой, но вполне обычной. В сущности, она несла хуйню, но без экстаза, по вопросам чисто женским у нее было даже свое мнение. По большому счету, только эти вопросы ее и занимали.
Ей отчего-то взбрело в голову, что, раз Валера пригласил ее в «Пироги» — значит, решился ступить на тот опасный и не сулящий больших дивидендов путь, который она методично обозначала в своих смсках.
Маша делала намеки, водила глазами, открывала, чуть выпучив вперед, губы.
Валера печально вспомнил, как в самом начале политической карьеры тесть впрыскивал его на разные вечеринки и прессухи — там было много молодых журналисток, он заигрывал с ними, они все хотели выйти замуж и потом ему звонили. И Даша злилась на его переговоры с ними, а он, чтобы ее позлить, говорил, что все они — сплошь модели…
После этого он несколько раз подряд назвал Машу Дашей, и она разозлилась.
Чтобы замять неловкость, Валера спросил:
— Маша, ты с соком или так?
Маша вскинула
выпуклые глаза, что сделало ее лицо похожим на мордочку обобщенного лесного жителя (от бурундука до куницы) и спросила:— Валера, ты любишь свою жену?
Он посмотрел на ее круто сварганенный шарф, на пальцы без ногтей. Маша раскачивалась на стуле, и в каждом качании проявлялись ее плотные, обтянутые синими джинсами ляжки. И сразу исчезали.
— Люблю, — поборов все желания, которые может вызвать подобное зрелище, ответил Валера.
Маша Лазарева надменно склонила шейку к выбитым в стене над столиком книжным полкам.
— А что? — поспешил спросить Валера, в испуге, что обидел ее.
— Тогда, может, скажешь, может, просветишь меня, пьяную дурочку, что такое любовь? — зашипела, не отрывая взгляда от книг Маша.
— Ой, Машенька… — вздохнул Валера. — Ты меня воспринимаешь совсем не тем человеком, кем я являюсь. Ну, с чего я, собственно, буду тебе что-то объяснять… Сама ведь видишь…
— Да! — горячо заговорила Маша. — Согласна. Мы видимся всего второй раз в жизни. Но ты поразил меня тогда, в первый раз. Я захотела с тобой встретиться. Никто не говорил со мной, как ты. Так жестоко и просто. Да ты еще и женат! Да! — снова воскликнула она. — Мне ничего больше не нужно. Высказывай свое мнение в распространенных предложениях. Все. Я жду.
Она запалила новую сигарету и выпалила:
— Утешайся, что потом стану тебя цитировать. И не смейся пошло, моя любимая цитата из пошлого Экзюпери. Все мы родом из детства. Да, я тупая. Но я такая.
— Ну, да, — повторил Валера, — из детства. С детства ребенок, без малейших причин, начинает одну за другой уничтожать и ломать свои игрушки, а родители впадают в ужас и всеми силами убеждают его этого не делать — воспитание несколько притупляет естественные видовые склонности. Можно сказать, что все люди без исключения склонны к разрушению, не у всех есть необходимый масштаб. Парадокс, пожалуй, заключается в том, что, понимание сути человека, своеобразного трагикомизма его пути, по первому взгляду всегда рождает жалость. А потом приходит ненависть, причем довольно быстро. В чем-то эти умозрительные отношения с человечеством вообще схожи с конкретными любовными отношениями.
— Ты рассуждаешь, как фашист, — сказала Маша Лазарева, покраснев от водки, — ты убежден в том, что все проходит, а любовь, настоящая любовь, никогда не проходит.
— Да нет, Мари, — Валера отхлебнул апельсинового сока, — проходит, еще как проходит, и когда она, наконец, проходит, остается лишь постоянное, более менее враждебное присутствие другого тела. Это тело, не освежаемое и не освещаемое соитием, когда уже и сама возможность соития вызывает отчетливый внутренний протест, начинает раздражать. К сожалению, все это давно известно и даже описано в литературе. В такой ситуации лучше всего не искать никаких компромиссных путей, а попросту разбежаться — закономерно, что поодиночке люди снова впадают в иллюзию поисков счастья. Они, как это ни цинично звучит, в чем-то правы: если повезет, счастье настигнет с каким-нибудь новым телом, и оно будет возбуждать и сводить с ума, но, увы, лишь какое-то время.