Люди с далекого берега
Шрифт:
— Не сглазь, еще накличешь морскую болезнь, — сказал матрос постарше, с ухмылкой покосившись в мою сторону.
На Ньюфаундленде мужчины подтрунивают друг над другом на предмет женщин, а над женщинами — на предмет морской болезни. Если на судно попадает женщина из местных, то при малейшей качке она лежит в каюте на койке — мучается. Я же люблю морские путешествия, и при качке меня почти не мутит. Семь раз я пересекала Атлантику на океанском теплоходе. А сколько раз мы с Фарли бороздили воды на нашей шхуне! Но здесь-то к чему все это рассказывать? Пусть веселятся, коли охота.
В памяти застряли неизвестно откуда почерпнутые сведения, будто у моряков считается, что женщина и священник на корабле к несчастью. Должно быть, мои представления изрядно устарели,
Завтрак кончился рано, в семь пятнадцать. И команда сразу же приступила к своим обязанностям, а те, кто отстоял вахту, отправились отсыпаться. Для нас с Фарли день без дела тянулся бесконечно. Капитан Леблан приглашал нас заходить в любое время к нему на мостик. Повалявшись немного с книгой в каюте, мы воспользовались его приглашением.
Хоть траулер и небольшой, на капитанский мостик все равно поднимаешься с трепетом. Капитан и его подчиненные без слов вершат ритуал повседневных обязанностей. Несмотря на массу сложного оборудования, на необходимость следить за штурвалом, радарной установкой, судовым компасом и прочими премудростями морской навигации, на мостике царила удивительная тишина. Как в читальном зале, где говорят только шепотом и слышен лишь шелест страниц.
Члены команды приходили, уходили. Вот появился старший механик, присел с кружкой кофе на скамейку, не отрывая взгляда от льдов. Потом и кок Сирил, улучив момент между завтраком и обедом, молча постоял минут пять рядом с вахтенными.
Мне кажется, я могу теперь объяснить, почему моряки слывут знаменитыми рассказчиками всяких историй. Ведь они подолгу остаются наедине со своими мыслями. Почти все события на корабле связаны с ожиданием и подготовкой: и отплытие, и изменение курса, и швартовка, и маневрирование, чтобы не наткнуться на неизвестный плавучий предмет. У моряков больше времени на размышление, чем у других. Мы разделяли с командой ее молчаливую жизнь, завороженные сверканием льдин, протянувшихся до самого горизонта. Осторожно пробиваясь по узкому прогалу между льдами, «Боско» двигался вперед.
Единственное, что нарушало тишину на мостике, — треск и щелчки судового радио. Но команда будто не замечала этих невнятных, бессвязных хрипов. Только тренированное ухо могло уловить смысл скороговорки, на которой вели перекличку суда. Я все пыталась понять, на каком это языке — по-норвежски? по-португальски? по-русски? А ведь чаще всего то был родной, английский. Капитан по большей части находился в штурманской рубке, в задней части мостика, отыскивая наиболее безопасный путь среди льдов. Часто справлялся по радио, желая уточнить размеры ледяного поля. Направление движения льдов меняется день ото дня, а бывает, и в течение суток — в зависимости от температуры и ветра. И в наши дни, чтоб провести судно во льдах, не допустив, чтобы льды сковали его, требуется изрядное мастерство шкипера, ну и, конечно, удача.
Сжимая в руке микрофон и бормоча что-то в ответ на какой-то дальний, ему одному понятный треск, капитан Леблан походил на птицу, отзывающуюся на призыв пернатого друга.
— «Боско» вызывает «Озеро Мейлпег»! «Боско» вызывает «Озеро Мейлпег»! Как слышишь, капитан? Прием.
Ответ звучал голосом дальних миров. — «Боско»! «Боско»! Слышу хорошо, капитан. Прием.
— «Озеро Мейлпег»! «Озеро Мейлпег»! Слыхал, как вы переговаривались с «Мысом Смоки». Точно! Мы во льдах. В двадцати милях от Галифакса. Идем льдом часов пять, тоньше вроде не становится. Прием.
— «Боско»! «Боско»! Да, дружище, влипли мы с тобой! Я из Шелберна. Льдины
растут как на дрожжах. Прием.— «Озеро Мейлпег»! «Озеро Мейлпег»! Капитан, кругом льды. Продвигаюсь с трудом. Как думаешь, если к берегу повернуть, можно пробиться? Прием.
— «Боско»! «Боско»! Не советую, капитан! Тут везде лед, до самого Собольего мыса. Черта с два сквозь него пробьешься! Прием.
— «Озеро Мейлпег»! «Озеро Мейлпег»! Спасибо, капитан! Вас понял. Конец приема.
Смолкли выкрики капитана, прекратилось ответное бормотанье; на мостике снова воцарилась тишина. Судно продвигалось еле-еле. Распахнув дверцу, капитан вышел на малую палубу над краем рубки, мы последовали за ним. Капитан смотрел в бинокль, выискивая впереди хоть одно темное пятнышко, означавшее открытую воду. Но куда ни кинь взгляд, повсюду простиралась сплошная завораживающая белизна. Дул холодный ветер, а апрельское солнышко, отражаясь от снега, жарко дышало в уши, приятно грело. Удивительное это было сочетание, зноя и холода, вспоминался торт с мороженым, на мгновение схваченный жаром духовки. Если долго не уходить с палубы, можно загореть, даже ослепнуть от снега.
Вспоминая эти дни, я не перестаю удивляться: никто из нас тогда не испытывал страха. Ведь немало судов гибло во льдах, немало погибало людей, но тогда мне такие мысли почему-то даже в голову не приходили. Возможно, сказалось спокойствие капитана и команды, которые держались по-деловому буднично; рядом с ними я не ощущала ни малейшего страха. Вот так солдаты идут в атаку, слепо веря своему генералу, который, возможно, далеко не всегда столь же основательно взвешивает возможность победы, как наш капитан Леблан — возможность преодоления льдов.
Капитан Леблан, уроженец острова Кейп-Бретон, с виду был молчалив и суров, но при более тесном общении оказался человеком вполне компанейским. Ненадолго отлучившись в полдень с вахты, он пригласил нас к себе в каюту немного выпить перед обедом. Капитанская каюта располагалась сразу за штурманской рубкой и внешне напоминала нашу. В ящике письменного стола у капитана оказалась бутылка рома. На время отрешившись от своих забот, он с удовольствием болтал с нами. Расспрашивал с любопытством и все никак не мог взять в толк, с какой стати мы, двое сумасбродов с материка, поселились в далеком поселке на Ньюфаундленде. Он считал, что в здравом уме никто до такого не додумался бы.
— Когда война кончилась, — рассказывал про себя капитан, — я отправился из Галифакса на судне и лет пять проплавал. Кем только не служил. Должен сказать, в ту пору торговый флот у нас был первоклассный. На пятом месте в мире. Потом стали наши компании одна за другой закрываться. Перекупали. Ну а такому, как мне, у кого есть лицензия, чтоб плавать в иностранных водах, куда прикажете деваться? Можно было бы, конечно, отправиться работать и на янки, и на англичан, и на греков, но это значило Луизу с ребятишками с насиженного места сорвать, а мы с ней, ей-богу, кроме нашего Кейп-Бретона, нигде бы жить не смогли. Вот ведь натура какая: когда молод, вечно тянет поскорей из дома куда подальше. Будто надо весь мир объехать, чтобы понять, где она, твоя родина.
В морском ведомстве канадского управления путей сообщения имелся длинный список лиц, ожидавших работы; имя Вэнса Леблана тоже значилось в нем. Он надеялся получить постоянную работу на одном из паромов, курсировавших между Новой Шотландией и Ньюфаундлендом. При фирме «Мороженая рыба Балины» он работал временно, по договору.
Обедать вместе с нами Вэнс не пошел. Ледовый покров стал толще, и капитан не отлучался со своего мостика. Еду ему на подносике приносили прямо туда.
На камбузе Сирил так же лихо, как и утром, поставил перед нами две полные тарелки. Оказалось, это треска — блюдо, вполне естественное на «Боско», если вспомнить, что судно везет сотни тонн этой рыбы. Гарниром служили картофельное пюре, отварная репа, морковь, капуста. Стандартный вариант «горячего» обеда. И так ежедневно, только вместо рыбы через день подавалась отварная солонина. Стоя у плиты, Сирил беспечно посвистывал, однообразие рациона мало его волновало,