Люди со звезды Фери
Шрифт:
Едва слышное пощелкивание переключателей в аппаратуре. Шум токов в ползущих на холостом ходу барабанах анализаторов. Полумрак, нарушаемый только отблесками от экрана и приглушенными огоньками индикаторов.
Наше бегство. Я перехватил брошенный на меня украдкой взгляд Сена. Меня это не особенно задело. Движение склона. Во всем поле зрения ни следа чего-либо, что хоть как-то могло напоминать аппаратуру, управляющую движением поверхности. Просто-напросто участкам грунта вздумалось попутешествовать.
Сейчас. Неожиданно обнажившееся дно океана. Человек, я помню, что тогда видел его лицо. Компьютер, однако,
Но дело-то в том, что те, кто шел за ним, выглядели совершенно так же. Я неверно выразился. Они были точно такими же. Те же самые неестественно вытянутые фигуры, как бы ломающиеся у основания шлема. Идентичные движения. Нечеловечески длинные руки, покачивающие ремнями, блестящими предметами.
— Как это выглядело с берега? — неожиданно спросил Гускин.
Я не выдержал. И брякнул:
— Так, как это было полчаса назад.
Они это игнорировали. Идентичный вопрос задал Сен, когда мы в первый раз прокручивали запись. Потом мы несколько раз проверили. С одинаковым результатом. Эта троица с любой точки зрения выглядела абсолютно одинаковой.
В конце концов можно представить, что отражение лучей от трех стенок пустоты в океане дает многократное изображение того, что происходит между этими стенками. За это говорили многочисленные отблески. В таком случае, это с самого начала мог быть Реусс и только Реусс.
Все верно. Но вот со стороны суши не было хотя бы миллиметрового слоя воды, ни следа стенки или какой-либо другой преграды, которая отражала бы лучи. Обнажившееся дно соединялось с берегом наподобие хорошо положенного, удобного трапа.
Сен постоял еще какое-то время, потом, ни слова не говоря, вырубил аппаратуру. Под потолком загорелись лампы.
— Будем дежурить посменно, — сказал он, направляясь в сторону стола. — Надеюсь, что в случае необходимости мы успеем добраться до прицелов. Не желаешь посидеть первым? — обратился он ко мне.
Я кивнул.
— Ты меня сменишь? — Я посмотрел на Гуса.
— Хорошо.
Ужин мы съели в молчании. Пятью минутами спустя Сеннисон исчез в коридоре, ведущем к трем миниатюрным каткам. Гус проводил его взглядом, потом помотал головой и насупил брови.
— Надо с ним поговорить? — заявил он.
— О чем? — поинтересовался я.
Гус глянул на меня. В его взгляде ощущалась озабоченность.
— Знаешь, о чем, — буркнул он.
Я знал. Точнее, знал, о чем он думает. Не о том, что надо поговорить. Он пришел к выводу, что если мы начнем лить слезы над судьбой оставшихся, то рано или поздно начнем жалеть самих себя.
— Вот и скажи ему, — заявил я поощряющим тоном. — Только этого он и ждал. При первой же возможности. Интересно, кто им окажется… на этот раз.
Он обошел это молчанием. Наклонился и уперся взглядом в край стола. В такой позе он оставался довольно долго, потом вздохнул и бросил тоскливый взгляд в сторону молчаливой, отключенной аппаратуры стимуляторов.
— Жаль… — пробормотал он.
На этот раз я признал его правоту. Я и сам об этом подумывал.
— Славные это были времена, верно?
Он не
шевельнулся.То были славные времена. Но прошли. Времена, когда нервы и мозговые поля пилотов действовали под диктовку стимуляторов. Когда человек попросту подключался к аппаратуре и сразу же приобретал все: трезвость оценок, единственный и наилучший вариант реакции, многократно увеличенную скорость переработки информации и бог знает что еще.
Я говорил об этом с «Технарем». И высказал мнение, что запрет на использование стимулирующей аппаратуры наложили люди, духовных предков которых следует искать среди инквизиторов. Или неосхоластиков доминиканской школы. И тех, и других отличало одинаковое уважение к рациональным возможностям мышления. И действия.
«Технаря» это вогнало в тоску, более глубокую, чем обычно. Он долго молчал, с печалью поглядывая на меня, а потом разразился речью. Стимуляция, — изрек он, — играла свою роль до определенного момента. Точнее, до первых галактических контактов человечества. Вот тогда-то и оказалось неожиданно, что те нежелательные эмоциональные состояния — страх, радость, сомнения, — все то, что воспринималось до этого пилотами как слабость, являются еще одним, и зачастую наилучшим способом взаимоотношения [1] .
1
Примером этому могут служить романы Б. Петецкого «Зоны нейтрализации» и «Рубин» прерывает молчание. — Прим. перев.
«При том единственном условии, — ответил я, — что в случае необходимости человек сам себе заменит стимулирующую аппаратуру». И еще добавил, что меня поражает непоследовательность людей такого типа. Ведь до сих пор полный комплект этой аппаратуры монтируется на всех новых кораблях, несмотря на то, что с момента вступления в силу запрета на ее использование прошел не один десяток лет. Чтобы все было в порядке, подумали о блокаде, и все же… Снять-то ее можно движением ногтя. Я попросил, чтобы он поразмыслил над этим в свободное время.
Гус ничего бы не имел сейчас против того, чтобы этим ногтем воспользоваться. Я предложил, что для него пойду на это.
— Нет, — ответил он, быстрее и громче, чем следовало бы.
Я пожал плечами. И подсказал:
— Есть же еще диагностика.
Он покачал головой.
Диагностическая аппаратура по сути дела была ничем иным, как ограниченной системой стимуляторов. «На всякий случай». В доли секунды она определяла состояние организма. Накачивала химикалий. Делала инъекции и прививки. В случае необходимости — усыпляла. Не касалась только полей, окружающих мозговые центры. До тех пор, пока не пустят в дело ноготь.
— Что-то мне в этом не нравится, — неожиданно заявил Гус.
Я глянул на него. Он сцепил пальцы под подбородком и задумался.
— Хм…
— Мне не нравилось уже там, на побережье, — пояснил Гус.
Я подождал минутку. Он молчал дольше, чем обычно.
— Не тебе одному, — пробормотал я.
— Я надеялся, что этот треугольник в океане был замкнут тремя отражающими стенами, — сказал он. — Тогда у нас была бы, по крайней мере, гипотеза. А пока дела выглядят так, что я могу лишь сказать, что мне это не нравится…