Люди сороковых годов
Шрифт:
Гитлеровское командование принимало экстренные меры, чтобы остановить продвижение наших войск. В полосу наступления 1-го Украинского фронта были переброшены двенадцать немецких дивизий, из них две танковые; войска, действовавшие на Винницком и Уманьском направлениях, возглавило управление 1-й гитлеровской танковой армии, срочно переведенное сюда из-под Кривого Рога.
Собрав в кулак в районе Винницы весьма значительные силы, в том числе несколько танковых дивизий, противник нанес контрудар против выдвинувшихся вперед 38-й и 1-й танковой армий. Острие этого удара было нацелено на Липовец. Гитлеровцы попытались взять в кольцо танковую армию Катукова и взаимодействовавшие с нею пехотные корпуса.
Обстановка обострилась. Прорвавшиеся немецкие танки быстро двигались вперед. Вот тут-то и пришел черед гвардейской бригаде Александра Бурды, Гвардейцы прикрыли штаб армии стальным щитом и начали контратаки.
Вечером одиннадцатого января Бурда, оборонявший Липовец, получил приказ выбить части 16-й немецкой танковой дивизии из Лозоватой, находившейся в оперативной глубине противника и являвшейся его опорным пунктом. Это было необходимо, чтобы выиграть время и дать возможность главным силам танковых корпусов отойти на новый рубеж и занять прочную оборону на реке Воронке. Бурда отлично понимал, сколь трудна эта задача
Бурда тщательно разработал план удара и побывал в каждом батальоне, ставя задачу командирам. В половине второго ночи на 12 января после артиллерийского налета по радиосигналу Бурды танки пошли в атаку. Стоял туман. Машины двигались в полной темноте, ведя огонь с ходу и останавливаясь время от времени лишь для уточнения ориентиров. Вдруг к востоку от Лозоватой замелькали вспышки — это немцы выдвинули на свой передний край танки и пушки. Гвардии старший лейтенант Погорелов заметил батарею, которая находилась в каких-нибудь полутораста метрах. Гитлеровцы стреляли вслепую, не видя советских танков. При свете вспышек неясно рисовались контуры стогов, среди которых замаскировались немецкие артиллеристы. Эти стоги их и подвели: Погорелов выстрелом из пушки зажег один стог, за ним второй, третий… Пламя ослепило немцев. Их пушки были видны как на ладони. Огонь осветил и немецкие танки. Дружным огнем гвардейцы покончили с этим очагом сопротивления, не понеся никаких потерь.
К рассвету танковые батальоны Федоренко и Епатко, сломив оборону немцев на подступах к селу, ворвались в Лозоватую с востока и северо-востока. Гитлеровцы бросили в контратаку одну группу «тигров», за ней вторую, стремясь отбить село, но гвардейцы уже прочно держали круговую оборону. Туман, как на беду, рассеялся, и немецкие самолеты, волна за волной, начали бомбить Лозоватую. Вот тут-то будущий Герой Советского Союза старший лейтенант И. П. Адушкин и совершил свой удивительный подвиг, сбив самолет из танковой пушки.
В этом тяжелом, но успешном бою бригада уничтожила 1145 солдат и офицеров противника, двадцать пять немецких танков, в том числе шесть «тигров», три самоходных орудия, пятнадцать бронетранспортеров, восемьдесят пять пушек, потеряв девятнадцать боевых машин, сорок пять человек убитыми и семьдесят шесть ранеными.
Но ожесточенная борьба не только не ослабевала, но, наоборот, усиливалась. Бригада обороняла Липовец еще восемь дней, имея в строю всего двадцать восемь танков, причем дважды переходила в контратаки. В ночь на девятнадцатое января она передала этот рубеж 19-й гвардейской бригаде Липатенкова и двинулась на восток. На отдых? Нет! Гвардейцев Бурды ждали еще более напряженные бои. Дело в том, что немецкое командование предпринимало отчаянные усилия, чтобы спасти свою группировку, которой угрожало окружение в районе Корсунь-Шевченковского. И вот 64-я гвардейская бригада Бурды вместе с 11-м гвардейским корпусом Гетмана перебрасываются на этот участок, чтобы принять участие в боях. В районе Липовца остаются 8-й гвардейский механизированный и прибывший из резерва Ставки 31-й танковый корпус, которые вместе с частями 38-й армии, сражающейся не на жизнь, а на смерть, сдерживают контратаки врага.
К рассвету 19 января прославленная 64-я гвардейская танковая бригада, которой командовал подполковник А. Ф. Бурда, вышла маршем в Оратов, находящийся в тридцати пяти километрах восточнее Липовца. Передышки не было: уже в одиннадцать часов дня штаб армии сообщил Бурде по радио, что противник силами до шестидесяти танков наступает на Монастырище, на Цибулев и уже занял Зарубенцы и Шарнипиль.
Напряжение борьбы нарастало, и каждая деревня, каждый холм на широких просторах Праводнепровья становились объектами жесточайшей маневренной борьбы. В этом круговороте вертелась и гвардейская бригада Александра Бурды.
Еще один форсированный марш за пятьдесят километров, и бригада к пяти часам дня сосредоточивается на северной окраине Цибулева. Через час поступает задание: нанести контрудар на Зарубенцы — Шарнипиль. Задачу выполнили успешно, не преодолевая большого сопротивления: гитлеровцы не ожидали встретить здесь гвардейцев и отступили. Но утром двадцатого января обстановка меняется: продолжая контрудар, бригада ведет ожесточенный танковый бой на подступах к Владиславчику и Княжикам. Она уничтожила восемь танков, в том числе три «тигра», пять самоходных орудий, двадцать пушек, пятьдесят пять бронетранспортеров, но и сама истекает кровью: в строю остается всего восемь исправных танков. В этот день гвардейцы похоронили еще тридцать шесть своих товарищей и пятьдесят два отправили в госпиталь. Оставшиеся в строю гвардейцы удерживают захваченные Княжики, отражая ожесточенные атаки врага. Многие воюют в пешем строю в ожидании, пока будут отремонтированы подбитые машины.
Двадцать второго января бригада, насчитывающая в строю вместе с кое-как восстановленными машинами двенадцать танков, передает свой участок другой части и переходит в район Ивахны. Задача все та же — контратаковать противника! Это один из острейших моментов операции — с обеих сторон напряжение сил достигает наивысшей точки, и хотя Катуков знает, как тяжело приходится Бурде, он продолжает ставить перед ним наступательные задачи. Гвардейцы все понимают и не жалуются на свою судьбу.
Перед 64-й бригадой все та же 16-я немецкая танковая дивизия. Она также сильно потрепана, но танков у нее гораздо больше. Дивизия снова наступает на Цибулев — Зарубенцы. Бурда хитрит, маневрирует, сбивает с толку противника, его танки появляются в самых неожиданных местах, создавая видимость численного превосходства, — излюбленная катуковская тактика, в совершенстве освоенная его воспитанниками. Но неравенство сил все же дает о себе знать сильнее и сильнее. И вот наступает трагический момент… Пусть же опишет его старшина А. Ф. Оверченко, на руках которого умер Александр Бурда. Я приведу здесь его горестный рассказ таким, каким он сохранился в моем фронтовом блокноте:
«— Двадцать пятого января мы все еще держали район Цибулева… — задумчиво начинает старшина. Капитан Федоренко со своим батальоном дрался в самом Цибулеве, а штаб бригады стоял в деревне Ивахны. День был на нашу беду ясный. В небе «хейнкелей-111», «Ю-87», «Ю-88», «мессершмиттов» — без счета. А по земле со всех сторон «тигры» ползут. Из штаба корпуса звонят: «Не отходить ни на шаг». Александр Федорович отвечает: «Есть ни на шаг» Он сам понимает — если отойдем, Федоренко станет совсем тяжело Ивахны надо вам сказать,
как раз на берегу речки стоит, а речушка — такая дрянь, берега, заоолоченные, танкам не пройти. И пересекают ее три моста, специально для танков построены. Значит, надо их держать Но немцы видят — Цибулево им не взять. Федоренко там очень умно воюет, и вот они направляют свои «тигры» и «фердинанды» в обход прямо на нашу деревню, и бьют они уже прямой наводкой Мы сидим во дворе одной хаты и смотрим. Чем их отразить? Нечем! Получаем приказ на отвод штаба в Лукашевку. Александр Федорович вдруг сделался такой спокойный, — никогда его таким не видели. Приказывает начальнику штаба подполковнику Лебедеву «Выводите колесные машины на Лукашевку. Взвод комендантской службы и регулировщик — ко мне. Я со своей «тридцатьчетверкой» прикрою отход». А командиром его машины был гвардии лейтенант Самородов, лихой, боевой танкист. Начштаба говорит: «Может быть Самородов прикроет?» Александр Федорович как отрежет: «Выполняйте приказание. Я не привык повторять дважды приказы…»Старшина на минутку умолк и задумался. Видимо, перед его взором снова вставали эти трудные минуты. Потом он снова заговорил:
«— Ушли уже все колесные машины. Танк комбрига остался последним. И мы тут же — комендантский взвод, нас горсточка осталась. «Тигры» уже совсем близко. Александр Федорович нам скомандовал: «На броню!» А сам вскочил в танк, развернул башню назад, чтобы бить с ходу, и мы пошли. Я в тот момент на часы почему-то глянул. Было четырнадцать часов, как сейчас помню. Идем, комбриг самолично маневрирует, ведет огонь из-за укрытий бьет по немецким танкам. Они идут с опаской, наверное, думают, что танк наш не один. Но огонь ведут сильный. Нам на броне неуютно осколки так и сыплются. Но что поделаешь, война! Впереди меня сидел боец Лысков. Его ранило в глаз. Он мне: «Андрей Филиппович, я раненый», а у меня, надо вам сказать, гражданская специальность — учитель, так вот и бойцы почему-то зовут меня по имени и отчеству. Я ему говорю: «Петя, потерпи минуточку». Он затих. Вдруг другой боец, Битер: «Андрей Филиппович, я тоже раненый…» «Держись, Ваня, еще минуточку…» Только я это сказал, как ударит тяжелый снаряд по танку. За ним сразу второй, третий… Мы, как горох, на землю. Как жизы остались, не знаю. Танк зашатался, встал. Немцы — метрах в восьмистах. Вдруг люк открывается, старший лейтенант Самородов кричит: «Оверченко, ко мне! Комбриг ранен…» Мы к танку… А Александр Федорович сам из люка тянется. Бледный, в лице ни кровинки, руками за живот держится, а там — красное. Перевалился через борт и упал, запрокинув руки…»
В голосе старшины прозвучали глухие нотки. Он отвернулся и смахнул с ресниц пальцем скупую солдатскую слезу. Потом продолжал, часто давясь и обрывая фразу:
«— Я с маху к нему. Он лежит на снегу такой ладный, красивый, в полушубке, в теплых шароварах, хромовых сапожках, а рядом шапка-ушанка желтая валяется… Он мне командует: «Снимите ремень… Расстегните…» Я тронул его… Он зубы стиснул: «Тише! Не видите — здесь мои кишки…» Я похолодел: сквозное ранение в живот. И осколок проклятый тут же запутался в шерстяной фуфайке… А пули, снаряды свистят — нет мочи. А комбриг говорит: «Я жив не буду, но вы несите. Нельзя допускать, чтобы труп комбрига им достался…» Я взял его, как ребенка, трошки имею силы, — заметил по-украински старшина, — и понес. Иду, сам не знаю куда, дороги не разбираю, одна думка: не достался бы Александр Федорович немцам. Догоняют меня ребята. Стали нести вчетвером. Спустились в ров. И тут настали самые решительные минуты для его и нашей жизни… Там, где опускались, — обрыв метра два. Стали его передавать вниз. Я упал и упустил его ногу. Тут он в первый раз застонал: «Ой, что же вы делаете…» Метров двадцать пронесли тут отлогий выход из рва. Но дальше идти нельзя: пулеметный обстрел, смерть ежеминутно — не своя, так чужая… Тут нас осталось с Александром Федоровичем трое — старшина Абдул Хасанов, между прочим, тоже учитель, старшина Власенко и я. Остальные отходили с боем к Лукашовке. Снаряды рвутся все время поблизости, а пули по снегу — фонтанчиками. Бурда повернул голову: «Уходите». Показал себе на висок и тихо так говорит: «Дай мне…» «Вы еще будете живы, вылечат», — отвечаю. Он нахмурился: «Дурак ты. Разве такие живут! Вот же мои кишки… Дай!» Я ему говорю: «Никак нет, товарищ комбриг, сейчас что-нибудь придумаем». А что тут придумаешь? Мы уже так и решили: погибать, так вместе с комбригом…
И тут, когда мы уже подумали, что это все, неожиданно пришло спасение. Вижу — в двухстах метрах идут два наших танка из 40-й гвардейской бригады. Я сбросил шинель, фуфайку и дунул наперерез им, хоть и под огнем. Будь что будет!.. Один танк проскочил, меня не заметил, а второй я перехватил. Бросился на люк водителя: «Занимай левый фрикцион». Тот не поворачивает, идет дальше. Я повис на танке, опять кричу во все горло: «Занимай левый фрикцион, давай к овражку, там Бурда помирает, спасти надо». Услышал водитель, это был Самойлов, доложил своему командиру. Развернули машину, полным ходом к овражку. Я соскочил с танка, к Александру Федоровичу. Он еще живой. Услышал, как танк ревет, вздрогнул и улыбнулся. Положили его на броню, прикрыли своими телами, тронулись. Проехали метров триста — вдруг удар, прямое попадание снаряда. Танк остановился. Но, к счастью, удар был не сильный, машина цела. Полный ход вперед, и скоро мы вышли из зоны обстрела.
Тут Александр Федорович вдруг очнулся. У меня на душе полегчало. Ну, думаю, спасли! Но в это время, как на беду, налетели «юнкерсы», бомбят дорогу. Пришлось свернуть в балку, там переждали. Комбриг опять потерял сознание. Выехали на дорогу, он открыл глаза: «Скоро?» — «Скоро, уже видим Лукашовку». Приехали, разыскали санчасть, внесли… Он пока жив… Положили на операционный стол, он минуту еще дышал. Стали резать рукав. Женщина-врач держит за руку. Вдруг говорит: «Пульса нет…» А он уже мертвый.
Ночью привезли его в Калиновку, положили в избе. Мы до утра с ним всю свою боевую жизнь припомнили. И так обидно было, что вот не дожил хороший человек до победы. И отступление 1941 года пережил, и под Орлом, и под Волоколамском, и на Калининском, и на Брянском фронте, и на Курской дуге его смерть щадила, а теперь, когда мы, можно сказать, уже одной рукой за полную победу держимся, потеряли такого командира… Сколько раз он горел, сколько танков под ним разрубили, сколько раз он из окружения выходил, уже стали верить: неуязвимый это человек. Но нет, видать, неуязвимых на земле…
Похоронили его в городе Ружин Винницкой области. Боярский стоял и плакал. И Попель долго не мог ни слова выговорить — в глазах слезы. Потом все-таки речь произнес, говорил о том, какой это был человек — из простого шахтера в большого командира вырос, и как мы должны хранить его память. На могиле комбрига памятник из гильз и тяжелых снарядов поставили и надпись написали: «Здесь похоронен А. Ф. Бурда. 1911–1944». И улицу в Ружине назвали: «Имени комбрига А. Ф. Бурды»…»