Люди сороковых годов

Вдруг генерал замечает на земле стреляные гильзы и опять хмурится:

— По уставу положено выдавать на стрельбах патроны строго по счету и сдавать гильзы, докладывая: «Лейтенант Иванов выпустил три пули, сдал три гильзы». Это же ценный металл! Как же вы… Немедленно собрать все до одной гильзы!..

Адъютанту с трудом удается увести Катукова завтракать. Этот человек поистине неутомим…

Вот так и проходят эти дни между боями. Дни короткой передышки, которую командарм столь активно использует для того, чтобы 1-я гвардейская танковая в предстоящем сражении показала себя еще более грозной силой, чем до сих пор.

«Пушки с высшим образованием»

В один из этих дней я увязался за членом Военного совета армии Н. К. Попелем, ехавшим в инспекторскую поездку в 399-й гвардейский краснознаменный Проскуровский, имени Котовского, полк тяжелой самоходной артиллерии, входящий в состав 11-го гвардейского танкового корпуса, — этот род оружия Катуков с уважением именовал «пушками с высшим образованием», он сравнительно недавно получил широкое распространение в войсках, и мне хотелось с ним познакомиться поближе. Как явствовало из самого названия полка, он отличился в знаменитых боях по разгрому большой группировки немцев у Проскурова; тогда этот полк, заново переформированный в феврале 1944 года и получивший на вооружение самую мощную боевую технику, какой только располагала в ту пору самоходная артиллерия, повоевал действительно геройски. «Пушкам с высшим образованием» предстояло сыграть большую роль в боях за взятие крупных германских городов, где ожидались ожесточенные уличные бои, и понятен был тот интерес, какой проявляло к ним командование Красной Армии. Когда 399-й полк был впервые введен в дело близ станции Палонной, — танкисты Катукова тогда рвались к Шепетовке, — на фронт приезжал наблюдать за действиями новых самоходок сам генерал-лейтенант Таранович, заместитель начальника Главного бронетанкового управления по самоходной артиллерии.

Внешне тяжелые самоходные пушки ничем не отличались от танка; только вращающаяся башня его была заменена неподвижным броневым укрытием, за которым скрывался экипаж мощного орудия. В 399-м полку на вооружение были приняты новые самоходные установки ИСУ-122. Раньше на шасси танков ИС становились пушки калибра 152 миллиметра, и действовали они отлично. Но теперь их заменили новым длинноствольным 122-миллиметровым орудием; калибр у него меньше, но бой точнее, дальность выстрела больше и пробивная сила превосходная. К тому же новая пушка — полуавтоматическая, скорострельная. В необычайной эффективности ИСУ-122 мне предстояло убедиться воочию на предстоящих учебных стрельбах.

Нас гостеприимно встретил командир полка подполковник Дмитрий Борисович Кобрин, энергичный, голубоглазый крепыш с русыми волосами, зачесанными назад, и холеными усиками. На груди у него над гвардейским знаком красовались золотые ленточки, напоминавшие о тяжелых ранениях, этот офицер, как и многие его коллеги в этом полку, видывал виды на войне.

Командир полка показал нам свои подвижные бронированные крепости, затаившиеся под широкими лапами вековых елей в полной боевой готовности, с экипажами на борту; провел по блиндажам, не без гордости показал только что отстроенный к празднику подземный полковой клуб на двести мест, познакомил нас с ветераном части гвардии капитаном Довгалюком, который начал службу еще до войны, когда полк был обыкновенным танковым, и вступил в бой с рассветом 22 июня 1941 года — сейчас на груди у капитана я приметил три ордена Отечественной войны, Красную Звезду и медаль «За боевые заслуги», привел нас к блистательным командирам батарей, славе и надежде полка: гвардии капитану Борису Икрамову, который в трех боевых операциях уничтожил беспощадным огнем своих пушек 15 немецких танков и одно самоходное орудие, и гвардии лейтенанту Ефиму Дуднику, на счету которого было уже 8 гитлеровских танков.

Мы познакомились и со многими другими выдающимися артиллеристами, о каждом из них можно было бы долго и увлекательно рассказывать. Но самое большое открытие для себя я сделал совершенно неожиданно, встретившись с тихим и скромным писарем полка гвардии старшим сержантом Ивановым, который умудрился в самых сложных и трудных обстоятельствах, а их в эти годы на долю полка выпало немало, вести день за днем журнал боевых действий своей воинской части и — главное! — оберечь его. И знаете ли вы, дорогой читатель, что я выяснил, углубившись в историю этого, технически полностью обновленного, но сохранившего все свои традиции полка? Оказывается, мы находились в одном из старейших, а может быть, и в самом старейшем полку Красной Армии!

Из исторического формуляра полка, который свято сберегался в походной канцелярии части, — и сколько раз преданный делу писарь выносил его из огня, сберегая за пазухой гимнастерки! — явствовало, что полк ведет свое начало от того самого, всемирно знаменитого, 1-го летучего броневого красногвардейского отряда, который был сформирован вскоре после Февральской революции 1917 года и который в памятный весенний вечер послал свой броневик на Финляндский вокзал, где встречали прибывшего в тот вечер из эмиграции руководителя большевистской партии Владимира Ильича Ульянова-Ленина.

Да-да, именно с этого броневика БА-27, двухбашенного, с пулеметами, производства московского завода АМО, Ленин и произнес свою знаменитую речь у Финляндского вокзала, а затем проехал на нем через весь город к штаб-квартире своей партии, которая разместилась во дворце, принадлежавшем до революции фаворитке царя Кшесинской. Этот броневик сохранялся в полку до 1934 года как реликвия. Он стоял в гараже, и тогдашним курсантам Потькало, ныне командиру роты технического обслуживания, и Меняйло, нынешнему помощнику командира по хозяйственному обеспечению, была доверена высокая честь — регулярно чистить и смазывать боевую машину, ставшую исторической. К броневику приводили новобранцев и говорили им: «Глядите, в какой полк вас взяли! С нашего броневика сам Ленин говорил. Теперь вы понимаете, какая на вас ложится ответственность? Наш полк должен быть лучшим в округе!..» А в 1934 году броневик увезли в музей…

Но как же полк начал войну? Я принялся расспрашивать об этом капитана Ивана Никитича Довгалюка — он в ту пору был лейтенантом и командовал танковым взводом, располагавшим боевыми машинами БТ-4…

— А начинали войну мы здесь, вот в этой роще, — сказал мне капитан. Мои брови непроизвольно полезли вверх от удивления, неужели же бывают в жизни такие поразительные совпадения: полк пришел как раз на тот рубеж, с которого он начал войну! Взглянув на меня, капитан усмехнулся: — Давайте-ка прогуляемся в лес, это совсем недалеко…

За нами гурьбой повалили молодые артиллеристы, им тоже хотелось послушать рассказ ветерана. И вот мы в глубине леса. Тихо. Так тихо, что малейший шорох остекленевших тонких веточек лесной акации отдается эхом на опушке. Падает и тает снег. До неправдоподобия зеленая ноябрьская трава упрямо расправляет свои стебельки, и только в больших и широких лунках аккуратными белыми кругами оседает кристаллизующийся ледок, да ровные прямые линии старых окопов белым пунктиром рассекают поляну.

— Вот здесь мы и начали войну, — задумчиво говорит Иван Никитич Довгалюк, — вот здесь. — И он показывает рукой на опушку леса, где особенно много заросших бурьяном и засыпанных снегом лунок. — А немцы шли вон с той стороны… Что делалось тогда… Разве найдешь слова, чтобы рассказать?..

И он нервным движением расстегивает шинель, чтобы достать из кармана портсигар. На кителе капитана на мгновение взблескивают четыре ордена и медаль. Он жадно затягивается папиросой, отмахивается от дыма и продолжает:

— Против нас шли волна за волной немецкие Т-3 и Т-4. Их было очень много. А сверху — сотни самолетов. Как зверски они пикировали на нас!..

Мы молча слушаем ветерана полка. Он говорит волнуясь, отрывисто, прошлое явственно встает перед ним, и эта удивительная тишина нервирует его сильнее, чем канонада; так странно видеть безмятежное спокойствие на том самом рубеже, где сорок один месяц тому назад он впервые услышал адский грохот войны.

— Честное слово, тогда было трудно думать, что мы доживем до того дня, когда здесь опять будут вот так нахально прыгать зайцы, — сказал он вдруг, улыбнувшись и показывая на путаный заячий след на пороше, и замолчал.

Кто-то невпопад переспросил:

— Так вы, значит, Иван Никитич, с первого дня?

Капитан снова улыбнулся:

— Тогда точно. Как в песне поют:

Двадцать второго июняРовно в четыре часаКиев бомбили,Нам объявили,Что началась война…