Люди сверху, люди снизу
Шрифт:
Анна никогда не покупала павлиньих перьев, а тут решила поймать целого павлина с далеко идущими перспективными планами: стоит ли мелочиться, когда кругом один отстой, и тебе уже... а ты еще!..
Я стою у ресторана: замуж - поздно, сдохнуть - рано...
Анна трясет себя за плечи. Анна накладывает на лицо маску из полезной голубой глины. Анна составляет профессиональное резюме. Анна покупает газетки и журналки - много-много газеток и журналок. Анна в очередной раз понимает, что с такими газетками и журналками павлина не поймать. Анна наскребает на модем и сидит в job'е. Анна рассылает резюме, шлет факсы и сидит на телефоне, вызывая классовое раздражение Розаковых. Анне глубоко наплевать на мнение Розаковых - она хочет поймать павлина, символ богини времени Кали. Анна надевает кожаный костюм и начинает ходить на собеседования. У Анны случается по три-четыре собеседования в день. Сначала с ней "трет" менеджер по персоналу - обычно молоденькая выдрессированная выдрочка, интересующаяся всем тем, на что так не хочется отвечать Анне (прописка, опыт работы и т.п.). Часто вместо выдрочки на крючок ловится натуральная офисная вобла, предлагающая после заполнения анкеты, почти повторяющей резюме,
Но тот так просто в руки не дается, на расстоянии держится. У Анны на лице застывает дежурная улыбка-маска. "Всего доброго, мы вам перезвоним в течение месяца, после дождичка в четверг".
– "Если ваша кандидатура заинтересует руководство, вам обязательно перезвонят после дождичка в четверг".
– "Ждите ответа от нашего менеджера после дождичка в четверг". "Но у вас нет опыта работы в СМИ, приходите после дождичка в четверг". "Нам нужен человек с журфака, давайте пересечемся после дождичка в четверг".
– "Ваше портфолио небезынтересно, перезвоните после дождичка в четверг"... Анна слушала сводки погоды; синоптики ни разу не обмолвились о дождичке в четверг, ни разу! Анна приуныла, но ритм - три-четыре собеседования в день, плюс-минус - сохранила. Ей попадались павлины разнообразные - от маленьких уродцев с большими претензиями до больших - с маленькими. Лишь бы какого не хотелось - все же, как никак, она решила изменить сценарий, и она изменит, изменит, обязательно изменит его, если только не прогнется под этот проклятый изменчивый мир! Особенно изматывали Анну расстояния: павлин любил раздваиваться. Часто отдел персонала, где просили заполнить анкету, находился в Новокуево, а главный офис - в удаленном от него центре. Но павлин, какой-никакой, был необходим под завяз. Деньги таяли, подражая прохладным снежинкам, присевшим - упокой их души! на горячие ладони... Анна ходила по собеседованиям; маска почти приросла к ее лицу, как и улыбка. И хотя молоденькие выдрочки с офисными воблами часто отправляли Анну к самым настоящим павлинам, в основном, они не удовлетворяли друг друга. Разочарованные, Анна и Павлин, поворачивались друг к другу пятымя точками и расставались... Избушка-избушка-повернись-ко-мне-перед-ОМ-М АНИ-ПАДМЕ-ХУМ!..
Как-то в одном агентстве, где случались неплохие павлины, Анну послали на стрём к павлиньему психуёлогу. Павлиний психуёлог представлял собой тараканообразное рыжее существо никакой наружности, в мятом сером костюме и с усами. Он попросил ее пройти несколько тестов, чтобы убедиться в дееспособности и проверить коэффициент интеллекта филолога, а затем позвал в маленькую комнатку, в кабинет. В кабинете стоял компьютер и странный прибор: "Это полиграф, - пояснил психуёлог, ставя ударение на последний слог.
– Еще его называют детектор лжи. Если вы не против..." - у Анны от подобной корпоративной наглости моментально подскочили вверх брови. Потом стало забавно: в конце концов, когда тебя еще будут так тестировать? Подавив брезгливый смешок, она сказала: "Валяйте". Психуёлог нацепил Анне на пальцы, запястья и талию какие-то штучки с проводками, включил компьютер и попросил сосредоточиться: Анна надела дежурное лицо, которое носила по обыкновению на работке.
СОЛО РЕАНИМАЦИОННОЙ МАШИНЫ: далее "примечания", "комментарии" и "голоса" исчезают из текста, окончательно исчерпав себя. Эпизодически появляется раздвоенная личность Автора, который сыграл свою роль несколько посредственно, так и не удосужившись проструктурировать текст.
Психуёлог начал спрашивать: ему никак нельзя было отказать в присутствии воображения. Все было психуёлогу вместе с его милым приборчиком интересно - от имени Анны до ее связи с уголовниками. Анна думала, как ей ответить - ведь Саидов давно был на зоне; вопрос о наркоте, пусть легкой, также ввел Анну в заблуждение - кто из наших не курил хоть раз травы?
В конце концов психуёлог вздохнул, показав Анне результаты ее аморали на экране монитора: разноцветная кардиограмма цветных мыслей воплотилась хаотичной волной закорючек и штрихов. Анна вышла из кабинета и через пять минут уже пила пиво у торгового центра на "площади Пикача", уверенная, что такому павлину за такие деньги она не даст, не даст, не даст...
Однако подкинуть в нужное место свои шизовые мозги было просто необходимо; деньги таяли, проездной заканчивался, цену за комнату тоже... "Таньк, займи сто на месяц", - звонила она на мобильник бывшей одногруппнице, промышлявшей в "Космосе".
– "Без вопросов, сестра; подгребай часам к семи на ВДНХ". Анна не сразу узнала Таньку - так та изменилась: дорогое, но отнюдь не шикарное шмотье, совершенно невероятным образом скомпонованное на похудевшем теле, синяки под глазами, нескончаемые, одна за одной, динные сигареты, какие-то неприятные накладные ногти, резкий голос... "Через месяц, ок?" - "Да ладно, сестра, сочтемся".
Избушка-избушка, повернись ко мне перед-ОМ-МАНИ-ПАДМЕ-ХУМ!..
Через полтора Анна вернет Таньке сто, потому как на следующий день ей засветит желанная вакансия журналюги в странной газетке, освещающей вопросы материнства и детства; "...а потому что хотелось уже просто хорошего пива..." - скажет Анна много позже.
Новый абзац.
То, что тема материнства и детства меньше всего занимала Анну, не заметил бы разве слепой: Анну очень занимала тема купюр и относительной стабильности быта в экстремальных условиях City. Тем не менее главвред, седой лысеющий холерик, наконец-таки дорвавшийся до своего печатного издания и умудрившийся выпустить несколько номеров, Анну на работку взял; а взял за неимением больших бабок, которые потребовал бы любой журналист с опытом: "Газета выходит раз в неделю... вы должны... вы должны... еще вы должны... и вот еще... да, совсем забыл... вы не имеете права... вы не можете... вам не разрешается... вы обязаны... постарайтесь понимать все с первого раза..." Анна слушала
его, как под плохим гипнозом; ловить павлинов не было уже сил...Главвред был нетипичным представителем типичного издательского дела и на работку принимал в основном по знаку зодиака. Ходил он широкой поступью, разгоняя мух в коридоре; на телефонные звонки отвечал тоном, полным достоинства: "Алло, Сальвадор Дали слушает!". Стол его был завален несметным количеством бумажек, в которых сам черт голову сломит; это несказанно раздражало главвреда, и тот срывался на первом попавшемся под руку.
Само помещение - снимаемые в бывшем НИИ три комнатки, - было небольшим по размеру, но колоритным по наполнению: редактор Лидия Васильевна, одинокая симпатичная женщина с сумасшедшинкой лет пятидесяти, никогда не имевшая детей и не сильно по этому поводу расстраивающаяся: "У меня есть собака, и не только!.."; Лена, секретарь, подходящая к тридцати, с глазами испуганной серны, без какого-либо намека на реального мужчину и тем более детей; Галина, дамочка под сорок, еще один редактор, немного чудная охотница за противоположным полом; корректор Вера, смазливая блондинка, бегающая по свиданиям и интересующаяся исключительно вопросами контрацепции; Игорь, ошалевший от такой жизни дизайнер-верстальщик, единственный мужчина, кроме главвреда, и то "наполовину", потому как бесперспективно для присутствующих здесь дам женатый... Все эти странные милые люди издавали газету, посвященную вопросам материнства и детства - это звучало бы почти гордо, если бы не так жалко; все они нуждались в работке, а потому терпели ту. Анна умудрялась писать не самые плохие статьи на идиотичные темы для будущих мамаш; эта веселуха с прелестями более-менее свободного графика продолжалась полгода. Когда же Анна почувствовала внутри себя неподдельную пену дней, то снова засела в job'e. Позарез нужен новый павлин! Под самый завяз! Анна смотрела на вакансии, высвечивающиеся на экране, смотрела и смотрела, и вакансии смотрели на Анну, смотрели и смотрели, а потом все начиналось сначала: липнувшие на резюме, как мухи на экскременты, кадровые агентства, отделы персонала, дождички по четвергам и проч. Где-то в глубине души Анна осознавала, что так и должно быть, что сразу не бывает... Всё должно происходить медленно и неправильно... Вечерами она просто перелистывала книги, не читая - мозг был настолько засорен чужеродной информацией, которую нужно было постоянно перемалывать в статьи, что Анна, сама себе напоминающая чертыхающуюся кофемолку, откладывала буковки любимых авторов (В. Сирин, Вл. Набоков, Натали Саррот) на пол и отворачивалась к стенке: ни о каком творчестве, хотя бы минимальном, речь боле не велась. Количество печатных знаков с пробелами... Анне казалось, что она свихивается от собственной нереализованности, что она может лучше и больше, и даже почти знает, как... Когда же бывшая провинциальная барышня оказывалась на грани, на ее настоящие красивые колени подсаживался новый павлин. И еще, и еще... Избушка-избушка-повернись-ко-мне-перед-ОМ-МАНИ-ПАДМЕ-ХУМ, провались оно все трижды!!!
И еще: за три года Анна сменила их - шесть, собрав на память о птичках приличное портфолио. За три года Анна сменила также пять половых антонимов и три с половиной стены: половина принадлежала неоконченному си-минорному переезду, озвученному небезызвестной симфонией Шуберта. За три года Анна обратилась из..., вместо..., в уверенную стильную женщину с изобретательно запрятанной в глазах грустью и неожиданным - как средь бела дня, так и черной ночи - запахом ланкомовского "Miracle". За три года Анна шесть раз покидала историческую родину: Париж и Гоа, далее см. путеводители, не были абстракцией.
Через три года Анне стало наплевать, что подумают о ней остальные анны: ей нужно было ЕЕ дело - то, что оно завязывалось на буквах, не могло вызвать и тени сомнения: Издательский Дом Анны Удальцовой. Через три года Анна вышла замуж за московскую прописку и человека вдвое старше себя, банкира Черта Ивановича Лукьянова. За это время Анна изменила его подержанному фаллосу энное количество раз, поэтому цвет ее лица был до неприличия хорош.
Обстоятельства складывались кинематографично-бульварно-хорошо; Черт Иванович, разумно Анну ценивший в силу собственного изрядного возраста, помог с начальным капиталом. Команда "Чердака" - а именно так назывался придуманный, выношенный Анной журнал - оказалась ударной. Мозговые сливки, замучившиеся работать на некрасивых холодных умных чужих дядь, но решившие поработать на красивую теплую умную не совсем чужую тетю, нашли свою долгожданную нишу.
"Чердак" писал обо всем, что хоть как-то могло задеть более-менее думающее двуногое существо: Анна хорошо знала вкусы не окончательно усредненного, местами интеллигентного, обывателя. Плюс рекламка, приносившая неплохие собственные, а не Черта Иваныча, бабки... Анна расплатилась с мужем через какое-то время сполна и купила "Пежо"; цвет машины удачно гармонировал с цветом ее волос.
Анну Удальцову, не спешившую домой после шести, на "Чердаке" любили; меняющиеся молоденькие курьеры-студенты влюблялись. Она улыбалась не только губами и вовремя платила; журнал нормально раскупался. У Анны был не идиотичный зам, на которого можно было оставить дела и свалить по своим, что Анна периодически и практиковала в предпоследнее смутное время. А в предпоследнее смутное время мадам ездила по клубам - открытым и "не для всех". В ее собственном чердаке было пусто и наблевано мыслями трех контрастных десятков: Анна Сергеевна Удальцова разглядывала себя в зеркало и не могла разглядеть в зрачках ни кусочка Аннушки, ни крохи Аньки, ни даже воттакусенькой капельки Анюты, если не была раздета.
– Ну как ты можешь скатываться в эту банальность! Вот и говорите потом о явлении "женской прозы"! Это же просто пересказ кухонных разговоров, как у N, - автор-мужчина называет несколько известных имен, чьи нетленки красуются примерными грядками в публичных Домах книги; этим именам вовсе не обязательно заботиться уже о своем слоге - напечатают любой, напишут за: имя есть имя.
– NN, - морщится автор-женщина.
– Ты забыл еще NN, - и перечисляет еще. Имена.
– Тогда убери Черта Иваныча. Не бывает так, понимаешь? Только в голливудских фильмах! И начальный капитал, и... Ты, как домашнюю курицу, готовишь трагикомичную, приправленную клюквой утопию. Сопли в сахаре для одиноких москвачек. Изаура, блин.