Люди в джунглях

Рабочие приехали на Ментсапу с Себатика вместе с семьями. Всего в лагере лесорубов было около десяти замужних женщин и три очень милые девушки в брачном возрасте. Конечно, чистейшее безумие — привозить девушек в лесной лагерь. Уж лучше бы они голодали в родной деревне, чем жить в поселке лесорубов, где было вдоволь еды и мужчин.

Правила этих племен требуют, чтобы девушка выходила замуж непорочной. Иначе будет опозорена по только она, но и вся ее семья.

Я великолепно понимал, что девушки в лагере лесорубов ведут себя не примерно. Родные никак не могли уследить за ними. И все в открытую говорили, что этим девушкам теперь грош цепа. Они годятся только на то, чтобы развлекать лесорубов. Но мандур Джумаат был глух к таким разговорам, он не хотел верить, когда о людях говорили плохо. Кажется, это единственное, в чем он был тверд.

Вскоре жена Джумаата умерла от малярии. Но он был так погружен в заботу о других, что ему даже некогда было горевать. Ее похоронили в джунглях; на кладбище уже лежало несколько лесорубов. Джумаат поставил на могиле дощечку из железного дерева.

Когда через месяц я приехал на Ментсапу, ко мне подошел Джумаат:

— Туан, я опять буду просить рис. Хочу устроить небольшой пир. Я женюсь…

— На ком же ты женишься?

— На Халиме, туан. Мне нужна жена, а то некому присмотреть за детьми и домом… И семья Халимы хочет, чтобы я ее взял.

Еще бы! Ведь люди поговаривают, что она беременна от кого-то из лесорубов. А Джумаат, конечно, не мог отказать се родным. И, конечно, у него не хватит духу подвергнуть сомнению ее непорочность.

— Но ведь ты задолжал больше тысячи гульденов, и работа не ладится.

— Что же я могу поделать, туан. Мы работали, старались… Это малярия нам все напортила.

Разумеется, я выдал ему рис. И его долг продолжал расти. Ни я, ни сам Джумаат уже не верили, что он когда-либо расплатится. А тут как раз компания решила отчитать меня: уж больно я щедр на авансы рабочим, совсем беспардонно распоряжаюсь средствами компании.

Через шесть месяцев после свадьбы новая жена Джумаата родила ему крошку. Он пригласил меня отпраздновать это событие; я не удержался, спросил его, сколько же времени они женаты. Джумаат печально посмотрел своими преданными глазами и ответил:

— А кому это нужно, туан, дни считать. Точно от этого что-нибудь изменится.

Джумаат построил себе на лесосеке хорошее жилье: не лачугу из пальмовых листьев, а дом из теса. Вместе с ним там поселился десяток дармоедов. Как он ухитрился построить этот дом, я до сих нор не могу понять. Видно, эти тунеядцы все-таки что-то делали. На Нунукане ни у кого из десятников не было такого роскошного дома, как у Джумаата. И чудная жена, и славный малыш в придачу. Не говоря уже о детях от первого брака.

Должно быть, из-за новой жены в доме постоянно толклись гости — мужчины, которые ничуть не стыдились заглядываться на жену Джумаата и поедать его рис. И только ли они заглядывались на нее…

Джумаат все глубже залезал в долги. За ним было уже две тысячи гульденов. Ежемесячного заработка бригады хватало в лучшем случае на то, чтобы расплатиться за продукты. А то и на продукты не зарабатывали. У Джумаата был такой затравленный вид, что больно смотреть. Но мне полагалось при каждой встрече бранить его и грозить ему неприятностями. Нельзя же «выбрасывать» деньги компании! Начальство частенько напоминало мне об этом. Боюсь, Джумаат пролил втайне немало слез — да что толку.

Но вот малярия отступила. Теперь бы Джумаату только отделаться от дармоедов — и дела пошли бы на лад.

Джумаат ссутулился от забот, но они не сломили его, и он продолжал упорно трудиться. Что еще ему оставалось делать?

Молодая жена сбежала с лесорубом, оставив ребенка Джумаату. И опять ему некогда было горевать. Другой на его месте взялся бы за нож. Джумаат же покорно влачил свое бремя. Долг его все рос.

О старшей дочери Джумаата — ей исполнилось пятнадцать лет — по всему Нунукану ходили сплетни. Некому было присмотреть за ней.

Джаин придумал выход. Он уговорил другого мантри, одного из моих землемеров, жениться на дочери Джумаата и возглавить его бригаду.

Наконец-то в жизни Джумаата появился просвет. Дочь получила богатое приданое, никто не решился пикнуть что-либо насчет се поведения. Нурид — так звали зятя — взял на себя все дела. Джумаат только работал в джунглях. Как он ни возражал, Нурид выдворил почти всех дармоедов, и уже через месяц-другой смог вернуть несколько сот гульденов в счет долга. Остальное мне удалось списать. Так Джумаат освободился от долгов. Молодая жена вернулась к нему. Беременная — Аллах ведает от кого. Но отцом ребенка стал Джумаат.

— А, она еще девчонка, вот и закружили ей голову. Разве можно ее винить! — И Джумаат занял риса и денег, чтобы отпраздновать воссоединение.

Мало-помалу Нурид заразился добротой Джумаата, и тунеядцы возвратились. Вернулась и малярия, и в итоге Джумаат снова залез в долг.

Я пришел к выводу, что это просто неизбежно, что Джумаат от природы такой: пока есть что отдать, он не может не отдавать. Только очень большие долги могли заставить его поумерить свою щедрость. Значит, для компании выгоднее всего, чтобы он не вылезал из долгов.

Вот как я решил эту задачу: когда бригада перешла на новый участок, назначил Джумаату заниженную цену за лес. Он тотчас увяз в долгах. Но у меня все было высчитано. Ему выписывали за кубометр два гульдена, я прощал Джумаату долги, — и в общем кубометр обходился в два с половиной гульдена.

Постепенно мы с Джумаатом привыкли к этому порядку. Он все время помнил о долге и старался быть бережливым, а я при каждом расчете прощал ему еще часть долгов. Только руководство компании осуждало мои действия. Мол, очень уж восточные приемы я использую.

Охота

Лучи заходящего солнца пронизывают сырой вечерний воздух, окрашивая в багровый цвет небо, море, берега. Черными силуэтами вырисовываются джунгли Себатика и неподвижная лодка. Черными кажутся и фигуры людей на плотах. Других красок сейчас нет, только красная и черная. Вот Асао вышел на катере передать буксирный трос на плоты — и тоже стал черной топью на багровой глади океана.

Быстро спускается ночь, красная краска сгущается. Когда трос наконец закреплен и можно начать буксировку, все окрашено в черный цвет разных оттенков; между тяжелыми, медленно плывущими по небу тучами проглядывают звезды.

До нунуканского лесосклада мы будем идти всю ночь. Она обещает быть спокойной. Я советуюсь со старым Дуллой и Асао: что если доехать на лодке до Себатика, поохотиться там с фонарем, а рано утром нагнать буксир?

Должно быть, мы все трое одинаково стосковались по мясу: нам потребовалось всего несколько минут, чтобы убедить друг друга, что это мероприятие необходимо. И вот уже мотор чертит светящуюся дорожку на черной воде.

Длинная отмель вынуждает нас заглушить задорный голос «Пенты», не доходя берега. В джунглях звучит ночной концерт цикад, а в море монотонно рокочет машина буксира. Его зеленый фонарь движется еле-еле: буксир тянет двести кубометров леса.