Люди в погонах

— Мы знаем армию, — продолжал председатель. — Лучших людей посылаем, сознательных людей.

— Не о том разговор, — сказал Жогин, сдерживая свой обычный пыл. — Люди приходят к нам, конечно, хорошие, сознательные. И в колхозе они, спору нет, работают отлично. Но ведь армия не колхоз. Это каждому ясно. Здесь надо повиноваться и повиноваться беспрекословно, не раздумывая. И если солдата не приучить к этому, то на одном сознании далеко не уедешь. Я знаю по собственному опыту.

— И я знаю, — не сдавался Фархетдинов. — Сам служил. Войну прошел. Сознательный человек — хороший солдат, герой-солдат.

— Опять вы не поняли меня, — недовольно поморщился Жогин, но тут же уступчиво махнул рукой: — Ладно, не будем спорить. Кстати, вы знаете, сколько неприятностей причинила нам облава? Не знаете? Спросите вон у комбата.

Фархетдинов посмотрел на Мельникова, ожидая, что тот скажет. Но подполковник молчал.

— Так вот, — сказал Жогин после небольшой паузы, подойдя вплотную к Фархетдинову. — Эта самая облава кое-кого чуть было из седла не вышибла. Ну теперь умнее будем. — Он покосился на Мельникова, как бы подчеркивая, что ему-то больше всех надо опасаться подобных экспериментов. — А с вами, товарищ Фархетдинов... — Полковник на мгновение задумался. — С вами давайте договоримся ценить и уважать армию. Я уже как-то говорил вам: не требуйте от нас невозможного. Решайте, пожалуйста, вопросы через райком и через комдива.

Фархетдинов снял с головы рыжий треух, беспокойно помял его в крепких узловатых пальцах, сказал серьезно:

— Нехорошо говоришь, начальник. Колхоз наш, армия тоже наша. Зачем делить? Большой вопрос большой начальник решит, маленький вопрос...

— Обождите, — остановил его Жогин. — Люди мы взрослые, функции свои знаем. Ну как вы не поймете, что задача полка боевой подготовкой заниматься, а не облавами? За облавы нам оценки не поставят, благодарности тоже не объявят. Так ведь?

— Совсем не так. Народ благодарит, низкий поклон шлет.

— Это все верно, товарищ Фархетдинов, но аттестацию нам старший начальник пишет. Вот в чем дело-то.

Председатель махнул зажатым в руке треухом, рассерженно выпалил:

— Плохой командир — плохая аттестация, хороший командир — хорошая аттестация. Приказывай, куда баранов девать?

Жогин зло сверкнул глазами, но ничего не ответил. Потом повернулся к Мельникову, сухо сказал:

— Сдайте начпроду. И пусть документ оформит, как полагается.

Выходя из штаба, Мельников смотрел на Фархетдинова и досадовал: «Нехорошо все же получилось. Человек с благодарностью от целого коллектива приехал, и вдруг такая встреча. Это же позор. Неужели полковник не понимает, что не прав?»

Вместе с этой мыслью возникла у Мельникова и другая. Он подумал о том, как бы поправить положение, развеять у гостя то впечатление, которое вынес он из кабинета командира полка.

— Ну, вы, как сдадите баранов на склад, сразу поворачивайте ко мне на квартиру.

— Не надо на квартиру, нехорошо беспокоить, домой поеду, — начал было упираться председатель. Но Мельников и слушать не хотел, стоял на своем:

— Куда вы поедете ночью? Какая необходимость? Прошу ко мне, если дорожите дружбой — не откажетесь. А лошадь в сарай поставим. — Он вытянул руку в сторону офицерских домиков, объяснил: — Примечайте, мой самый крайний слева. Над обрывом стоит. Жду. Смотрите не вздумайте уехать...

Пока Фархетдинов сдавал на продовольственный склад замороженные тушки баранов, а затем с помощью дежурного по батальону устраивал в сарае лошадь, Мельников успел справиться с делами в батальоне и прийти домой. Солнце к этому времени уже скрылось за леском. Из окна было видно, как багровые блики заката, пробиваясь сквозь оголенные, ветви деревьев, красили пурпуром белые крыши домов и сугробы.

Пятна заката лежали в комнате на стенах, книгах, на зеленых тетрадях, из-под которых торчал край большого белого конверта, присланного из редакции военного журнала. Прошло уже много времени с того дня, когда этот конверт был вскрыт. Но горечь и досада, возникшие при первом чтении редакционной записки, не покидали подполковника. Уже в который раз он задавал себе один и тот же вопрос: «Неужели все мои мысли о действиях мелких подразделений в современном бою не заинтересовали редакцию? Неужели ни один поднятый мною вопрос не заслуживает внимания? Нет, не согласен. Надо работать и работать».

Мельников вытащил из стола листок, на котором уже неоднократно принимался писать ответ в редакцию. Конечно, выступить в журнале ему хотелось очень. Но никак не хотелось отрывать военные эпизоды от общего содержания книги. Да и задумал он эти главы не просто для того, чтобы делиться фронтовыми воспоминаниями, а чтобы лучше обосновать свои суждения о действиях войск сегодня. «Ладно, — решил он, сунув листок обратно в стол. — Спешить не стоит. Еще подумаю».

С улицы донесся голос Фархетдинова:

— Эй, кто есть дома?

Мельников, не одеваясь, вышел на крыльцо.

— Заходите, пожалуйста, заходите!

У хозяина для хорошего гостя нашлась бутылка белого виноградного вина, застоявшегося в тумбочке с новогоднего праздника. Выпили по рюмке, разговорились. Мельников стал расспрашивать гостя о делах в колхозе.

— Трудно, — сказал Фархетдинов, стукнув ладонью по колену. — Беспорядков много было. Теперь исправлять надо.

Мельников кивнул головой...

— Вот и выпьем за это.

— Давай, — согласился Фархетдинов.

Опорожнив рюмки, они закусили тоненькими ломтиками голландского сыра. После небольшой паузы Мельников спросил:

— Значит, в «Маяке» неполадки были серьезные?

— А как же? — Фархетдинов отложил вилку и поднял голову. — Раньше нам говорили: «Сейте просо, и все». А зачем просо? Чистых земель для него нет. Удобрений химических тоже нет. Урожай плохой. Никакой выгоды. Еще говорили: «Сейте люцерну». Опять не подходит. Поля занимаем, а толку нет. И ничего не поделаешь — указание.

— А теперь?

— Теперь сами думаем. Залежь распашем. Пшенички еще посеем. Выгода. Коров разведем побольше, овечек. Хорошо будет. Золотой ручеек побежит. И колхозу польза и государству.

Слушая председателя, Мельников внимательно следил за каждым его движением. Не приходилось ему раньше видеть этого человека таким вдумчивым и рассудительным. Будто помолодел Фархетдинов, и глаза у него заблестели, как у молодого.

Под конец ужина пришел Григоренко, весело поздоровался, спросил шутливо:

— Крымским чайком забавляетесь?

— Приходится, — ответил Мельников, — ничего крепкого нет. — Он быстро принес из другой комнаты стул, взял вошедшего под руку, сказал: — Прошу, Петр Сергеевич, садиться. Еще по рюмке есть.

— Ну что же, не откажусь. — Григоренко пригладил волосы, подкрутил кончики усов. — А пришел я, товарищи, вот зачем, — сказал он, повернувшись к Фархетдинову. — Атакуют меня солдаты. Узнали, что приехал председатель колхоза «Маяк», и требуют его на круг. Всем полком требуют. Подать, и точка. Придется внять солдатскому голосу.