Люди земли Русской. Статьи о русской истории
Шрифт:
Но были ли в ней мысли о воссоединении южной подъяремной литовской Руси с единокровной и единоверной ей Русью Московской? Этого мы не знаем. Вряд ли, шляхтич Богдан-Зиновий Хмельницкий оставался верен крулю Владиславу и Речи Посполитой, замышляя борьбу в стиле своего века лишь против своих личных врагов. Тоже обычное в Польской республике дело.
Заурядным человеком своего века Хмельницкий, конечно, не был. Политик широкого масштаба соединялся в нем со смелым и вместе с тем осторожным, расчетливым полководцем.
Прибыв в Запорожье, беглец огласил там королевские грамоты, поманул вольницу обещанием привилегий, добычи, указал на возможность союза с Донским казачеством и Крымскою ордою, установил согласие с атаманами и тотчас же, в марте 1648 г., организовал
Но что значили для шляхтича, воспитанного в понятиях польского республиканского феодализма, хлопская кровь и слезы?
Соглашение с ордою им было достигнуто быстро (крымцы всегда были готовы на грабеж), и в апреле он уже снова на Хортице, куда к тому времени запорожская старшина собрала все низовое войско с прилегающих островов и плавней.
«Наша страна»,
Буэнос-Айрес, 10 апреля 1954 г.,
№ 221, с. 5–6.
Характерную и многоговорящую подробность сохранила нам летопись Велички: запорожское войско, кроме старшины, не знало о цели сбора, и поход против панов был объявлен на майдане, вместе с сообщением союзе с крымским ханом. Этим союзом и козырнул там Хмельницкий, добившись благодаря и ему провозглашения себя гетманом и командования войском сверх атаманов. Но в поход он взял далеко не всех запорожцев, а лишь восемь тысяч отборных. Им был замышлен лишь глубокий рейд по правобережью Днепра, разгром магнатских и шляхетских гнезд внезапным быстрым налетом, но не народное национальнорусское восстание против польского ига. Это признает даже его противник, коронный гетман Николай Потоцкий. В своем политическом донесении королю он обвиняет Хмельницкого не в измене польской короне, но лишь в своеволии, угрожающем имуществу панов и шляхты. Требования Хмельницкого, о котором он сообщает в том же донесении, также не содержат в себе лозунгов национально-народного восстания. Он добивается лишь удаления из реестрового войска польских и иностранных офицеров, возврата отнятых у реестровых казаков привилегий и увеличения их числа. Речь идет только о расширении прав русской шляхты Приднепровья, но ни в какой мере не распространяется на интересы всего его русского населения. Восстание не выходит из рамок военного бунта, однако, гетман Потоцкий уже предвидит эту возможность и припугивает ею правительство республики.
Но это припугивание – только прием партийно-политической борьбы, при помощи которого Потоцкий старается вбить клин между русской шляхтой Приднепровья и королем, попытавшимся противопоставить ее магнатам. В реальность угрозы не верит и сам Потоцкий, отправляя против Хмельницкого лишь небольшие местные силы под начальством неопытного в военном деле юнца, своего 19-летнего сына Стефана. Большую часть этих сил составляют русские реестровые казаки.
Потоцкий смотрит на этот поход только как на картельную экспедицию и уверен как в легкой победе, так и в верности реестровых.
Эта беспечность и политическая близорукость и губят его. Шедшие отдельной колонной реестровые перебивают своих офицеров, в том числе враждебного лично Хмельницкому полковника Барабаша, и переходят к запорожцам. Но даже с их переходом силы Хмельницкого еще слабы. Ему удается покончить с остатками карательного отряда лишь в упорной трехдневной битве у Желтых Вод.
Переход реестровых к повстанцам – грозный сигнал для украинского магнатства. Его значение понимают теперь уже оба гетмана – великий коронный – Потоцкий и польный гетман Калиновский. Однако, каждый из них, даже в этот критический момент, остается прежде всего своевольным республиканским магнатом. Общегосударственные интересы им чужды. Выступив со значительным войском, они действуют вразброд и терпят страшное поражение под Корсунью, куда к Хмельницкому стеклись уже крупные силы местных крестьян-повстанцев.
Регулярное польское войско уничтожено. Оба гетмана в плену. Но это еще не самое страшное для Речи Посполитой. Много страшнее ей то, что шляхетская ссора, перешедшая в военный бунт, теперь разрослась уже в народное восстание, и сам Хмельницкий,
вольно или невольно, стал его вождем, народным вождем, стихийно вознесенным на гребень поднявшейся волны.Теперь все приднепровское магнатство бьет тревогу.
«Рабы господствуют над нами», – пишет через две недели после корсунского поражения (31 мая) православный магнат Кисель католическому Гнездинскому магнату-архиепископу.
Кисель много дальновиднее гетмана Потоцкого. Он ясно понимает, что социальная крестьянская война уже началась, но сознает и то, что время ее перехода в национальную борьбу еще не наступило. Поэтому он советует «приласкивать» реестровых казаков, «допуская для них исключения из законов». Каких законов? Ясно, что тех, пользуясь которыми как польско-католическое, так и русско-православное панство (к которому принадлежит сам Кисель) держат в кабале русское же православное же крестьянство.
Колеблется еще и сам Хмельницкий. Лишь став прочно под Белой Церковью, он рассылает по Приднепровью свой первый приказ к всеобщему восстанию, универсал, размноженный всего лишь в 60 экземплярах. Однако, достаточно и этой искры. Крестьянская стихия уже всколыхнулась. Повсюду самочинно, без связи с Хмельницким, создаются «гайдамацкие загоны» – вольные крестьянские отряды, громящие шляхту. В этой среде уже назревают чисто национально-русские устремления, что улавливает и тонкий политик Кисель. Он предвидит даже возможность отложения всей южной Руси от Польши и воссоединение ее с Русью Московской. «Кто поручится за них», пишет он тому же Гнездинскому прелату, «одна кровь, одна религия». Но ведь он сам русский и православный? В чем же дело, почему за «них»? Ответ: потому, что он – магнат Республики.
Эти открывающиеся возможности предвидит и правительство Московского Царства, зорко следящее за происходящим на Днепре через Путивльского воеводу Плещеева. По мирному договору с Польшей Москва обязана помогать ей в защите против крымских татар, и юный царь Алексей Михайлович свято соблюдает эти обязательства. При первых известиях о движении союзной Хмельницкому Крымской орды в пограничном Путивле концентрируются около сорока тысяч русского войска. Но донесения воеводы Плещеева о начавшейся народной войне, в которой крымцы являются хотя и опасными, но все же союзниками восставших русских крестьян, резко изменяют политическую ситуацию. Из Москвы срочный приказ: собранное войско не возвращать, но и не наступать, сохраняя выжидательный нейтралитет, несмотря на то, что крупнейший магнат-сенатор, носящий звание воеводы русского (начальника всех территориальных войск Приднепровья) князь Иеремия Вишневецкий настоятельно требует выступления.
Политическая разведка воеводы Плещеева очень активна. В архиве министерства иностранных дел сохранился документ – донесение одного из агентов, посланного из Севска стародубца Гр. Климова, в котором он верно и детально разъясняет характер начавшейся борьбы и отмечает уже проступившие черты национального сознания масс, которых еще не видит или не хочет видеть Хмельницкий. «Жиды многие крестятся и пристают к их же войску (повстанцам), а лях, если и захочет креститься, того не принимают, всех побивают», – пишет он и подчеркивает, – «в войске же всех чинов русские люди, кроме ляхов, (войско) пошло за Днепр, к Путивльскому рубежу, на местности Потоцкого, Вишневецкого и Киселя, города у них побрали, а крестьяне идут в казаки». Речь здесь идет, несомненно, о крестьянских отрядах, т. к. сам Хмельницкий Днепра не переходит, а остается на правом берегу, под Белой Церковью.
Он также часто пишет воеводе Плещееву, но в этих его письмах нет и намека на возможность вхождения южной Руси в состав Московского Царства. Он ищет в Москве лишь силу, при помощи которой может принудить Варшаву к выгодному для себя соглашению и советует Царю ударить в западном направлении, на Литву и Белоруссию, но не на юг к Киеву, где ему самому, ополяченному своевольцу, русская государственность поставит предел. Возможность слияния с Московской Русью он допускает только в случае присоединения к ней всей Польши в целом, но не в отрыве южнорусского народа и, главным образом, его шляхты от Республики. Тогда вместе со всем панством, дело будет иное, но переходить в одиночку на положение русского служилого дворянства он, шляхтич вольный, не намерен. «Мы желаем», – пишет он Плещееву, – «чтобы государь Алексей Михайлович был и нам и ляхам государем и царем… царю вашему желаем королевства Польского».