Людишки

– Нет, – ответил Фрэнк.

Они пешком отправились к стоянке на задах медицинского центра Нью-Йоркского университета, где Фрэнк оставил свою последнюю машину, голубую «тойоту», которую он угнал в Нью-Джерси и снабдил нью-йоркскими номерами. У заднего колеса машины, стоявшего рядом с бордюром, валялся какой-то оборванец. Спереди «тойоту» поджал другой автомобиль, и Фрэнк не смог бы выехать, не сдав назад, но для этого пришлось бы переехать оборванца задним колесом.

– Вставай, приятель, – сказал Фрэнк, ткнув носком башмака лежавшего на асфальте человека. – Поцелуйся с какой-нибудь другой шиной, а?

Оборванец шевельнулся, но по-прежнему загораживал проезд. «Нажрался дешевого портвейна», – подумал Фрэнк и, наклонившись, взял пьяницу за рукав поношенного халата. Потянул, и оборванец перекатился на бок. Полы халата распахнулись, являя взору Фрэнка полосатую пижаму.

– Тьфу ты, – в сердцах произнес Фрэнк. – На этом индюке даже одежды нет.

– Ты только посмотри на его шею, – сказала Пэми.

На шее оборванца зияла рана, покрытая запекшейся кровью. Вокруг его носа тоже растекалась кровь. Он смахивал на азиата, не то японца, не то китайца, и был в полубессознательном состоянии.

– Кусок дерьма, – проворчал Фрэнк. – Мне противно даже прикасаться к нему.

«И к нему тоже», – подумал он.

Пэми склонилась над раненым пьяным японцем, посмотрела ему в глаза и сказала:

– Он убежал из клиники.

– Ты так думаешь? Ну что ж, давай вызовем санитаров. Пусть тащат его назад.

Казалось, эти слова вернули японца к жизни. Он приподнял голову, ошалело мотая ею из стороны в сторону, словно к его носу прицепился здоровенный омар.

Фрэнк бросил на него хмурый взгляд.

– Вы лежали в больнице? Почему не хотите возвращаться обратно?

Теперь японец лежал на спине. Он вытянул вперед руки и в отчаянии соединил запястья, умоляюще глядя поверх них на Фрэнка.

– Наручники, – сообразил Фрэнк. – Вас что, собираются арестовать?

Японец закивал, так же отчаянно и неистово.

Фрэнк посмотрел на него с неприязнью.

– Заразный небось?

Японец покачал головой.

На лице Фрэнка появилась кислая ухмылка.

– Это меняет дело. Давай положим его на заднее сиденье и смотаемся отсюда, – сказал он, обращаясь к Пэми.

Укладывая вещи, Фрэнк не переставал брюзжать.

– На кой хрен мы его подобрали, – ворчал он, упаковывая новые рубашки из чистого хлопка в сумку из натуральной кожи. – На кой черт нам тупой япошка, который даже не может говорить? А если он псих?

Пэми не обращала на Фрэнка внимания. У нее было совсем немного одежды, но она потратила целую прорву времени, укладывая, перекладывая, разглаживая и рассматривая каждую тряпку.

– Теперь придется съехать, и все из-за него, – пробурчал Фрэнк.

Дело в том, что в Нью-Йорке не сыскать гостиничного номера, в который можно было бы попасть, не пройдя мимо портье, и Фрэнк никак не мог протащить с собой еле живого японца, набравшего в рот воды. Пришлось отправиться на поиски мотеля, где Фрэнк мог бы зайти к управляющему, расплатиться авансом и подъехать вплотную к дверям комнаты, чтобы никто не увидел японца.

– Я не уверен, что мы сможем долго таскать его с собой, – сказал Фрэнк.

– Может, ему станет лучше, – предположила Пэми и пожала плечами. На ее лице появилось такое грустное выражение, какого не было уже много дней. – Может, хотя бы он поправится, – добавила она.

Японца уложили на заднее сиденье, словно сумку с бельем, которую везут в прачечную, и, когда Фрэнк и Пэми вышли из-за угла мотеля на Десятой авеню и вернулись к машине, он все еще лежал в прежней позе, то ли живой, то ли мертвый. Когда они влезали в салон, японец очнулся и слабо пошевелился. Значит, еще жив.

На углу Фрэнк включил поворотный огонек, свернул направо, и они покатили по Десятой авеню на север. Вспомнив о приключениях, которые ему довелось пережить, когда он въезжал в город, Фрэнк предпочел держаться подальше от шоссе и решил сначала ехать по улицам, а потом – по проселкам. Он просто держал путь на север, не имея определенной цели и собираясь остановиться где-нибудь в захолустном мотеле.

Глаза, которые неотрывно наблюдали за Фрэнком и оценивали его поступки, отметили, что он не бросил своих попутчиков. Это заслуживало одобрения.

29

Пэми никак не могла понять, что за человек этот Фрэнк. Он не лез к ней в постель, не норовил подсунуть ее другим мужчинам и, судя по всему, вообще не собирался ее использовать. Он водил ее по врачам, кормил и одевал, возил на машине, но ничего не требовал взамен.

«Может быть, я уже умерла, – порой думала Пэми. – Может, я погибла в огне вместе с полицейским, а то, что происходит со мной сейчас, и есть жизнь после смерти, сладкий сон, в котором можно позабыть обо всем дурном, что случалось прежде». Впрочем, Пэми не верила этому. В сладких снах не бывает мерзких японцев. Но если Пэми не могла догадаться, зачем она понадобилась Фрэнку, то, возможно, он найдет какое-нибудь применение японцу?

Как бы то ни было, жить с Фрэнком много лучше, чем с Рашем, и это главное. К чему искать смысл в тех или иных событиях? Разве что-нибудь когда-нибудь имело смысл?

Они ехали по центру Манхэттена, надолго застревая перед красными светофорами. Во время одной из таких остановок японец внезапно очнулся и принял сидячее положение. Немытый, нечесаный, с коркой запекшейся крови и пробивающейся реденькой азиатской бороденкой он выглядел ужасно. Он кивал и улыбался, благодаря за спасение. Фрэнк посмотрел на него в зеркальце и сказал, что все в порядке, что они рады его обществу, что они направляются за город. Судя по всему, эта затея пришлась японцу по душе.

Сзади кто-то бибикнул, напоминая Фрэнку о том, что зажегся зеленый свет. Фрэнк резко взял с места и сказал Пэми:

– Поговори с ним, ради всего святого. Спроси, не голоден ли он.

Какое ей дело, голоден японец или нет? И все же Пэми повернулась назад, посмотрела на попутчика и спросила:

– Есть хотите?

Японец горестно кивнул.

Пэми посмотрела вперед и сказала Фрэнку:

– Говорит, да. Он хочет есть.

– Купим где-нибудь пиццу и съедим по дороге.

Японец всполошился и принялся размахивать руками, тыча себя в горло, тряся головой и всем своим видом демонстрируя, что ему отвратительна сама мысль о еде. Пэми внимательно рассмотрела его шею и спросила: