Людовик XI. Ремесло короля

И в глазах других государей, поскольку он и тут не сидел без дела, а искал поддержки, вел переговоры о союзах и принимал чью-либо сторону в спорах, в основном в Италии в конфликтах между синьориями и в Англии, в Войне Алой и Белой розы, между Йорками и Ланкастерами. Весной 1460 года король оскорбился тем, что герцог Миланский принял посла дофина, его оруженосца Гастона де Лиона, чтобы обсудить союз между ними. Сфорца оправдывался, ловчил, говорил о простом совпадении. Говорил, что он искренен, чужд всяких интриг: «У меня нет никаких личных дел ни с дофином, ни с герцогом Бургундским». Гастон де Лион действительно приехал в Милан, но лишь чтобы участвовать в турнире, который «мы устраиваем каждый год» на праздник 26 февраля; из-за плохой погоды ристалище было перенесено на вторую неделю после Пасхи, поэтому он вернулся к назначенному дню и пробыл некоторое время. Однако договор был подписан и ратифицирован в декабре, четко устанавливая вклад каждой стороны: три тысячи всадников и тысяча пехотинцев от Сфорца, три тысячи всадников и две тысячи лучников от дофина. Конечно же в 1460 году Людовик не мог набрать такое войско; он располагал только небольшой личной охраной. Так что он брал на себя обязательства на будущее, как король, и герцог Милана считал его таковым. Летом один из его агентов донес о том, что «астрологи сообщили герцогу Бургундскому, что король в смертельной опасности; он может избежать ее только чудом и не проживет дольше августа». Через некоторое время Людовику сообщили об обстоятельствах бунта генуэзцев, неудачного выступления Рене Анжуйского и Жана Калабрий-ского, избиения их людей, мятежей, беспорядков и неудачных сражений, которые на сей раз положили конец французскому владычеству.

Что же до Англии и Войны роз, то Тома Базен утверждает, будто в битве при Тоутоне (29 марта 1461 года), когда Йорки победили Ланкастеров, поддерживаемых Карлом VII, в отряде, направленном герцогом Бургундским на помощь Эдуарду Йоркскому, сражались несколько всадников под знаменем дофина. Дофин даже якобы побуждал Эдуарда высадиться во Франции. Нас не удивляет, что злоречивый Базен грешит против истины. Но факт в том, что, находясь в изгнании, дофин совершенно не учитывал намерений и обязательств короля, переходя даже в противоположный лагерь — касалось ли это Италии или династической войны в Англии.

Он томился в ожидании, становящемся нестерпимым. Беспрестанно справлялся о болезнях короля и о том, к чему они могут привести. Несколько советников Карла VII информировали его обо всем в тайных письмах. Порой это были только слухи, и кое-кто, торопясь ответить, заявлял, что ничего не знает. Например, граф де Сен-Поль, подтвердивший получение писем от дофина («в коих вы вопрошаете меня о новостях»), был плохо осведомлен своими людьми и сказал, что не знает ничего такого, «о чем можно было бы написать наверное». Лучше всех ситуацией владела конечно же Антуанетта де Виллекье, с которой Людовик примирился. Она писала ему, поощряя его надежды и успокаивая его нетерпение. Он благодарил и обещал ее не забыть («однажды я вам отплачу»), Пусть продолжает в том же духе и обязательно предает его письма огню. 17 июля четырнадцать советников короля сообщили ему, в свою очередь, о болезни их господина, которая началась с зубной боли, перекинувшейся на щеку, от чего пол-лица перекосило. Врачи, конечно, не теряют надежды, но хворь не отступает, король слабеет, и «поелику мы желаем служить вам и повиноваться, то решили написать вам... дабы полагать обо всем так, как то вам будет угодно».

Людовик уже видел себя королем. Он готовился, держал свою свиту в постоянном напряжении, серьезно подумывал о возвращении во Францию, прямо в Реймс и Париж. Он приказал верным ему людям явиться к нему сразу по получении известия о смерти его отца: «Сей же час садитесь на коня и приезжайте и приводите ваших людей во всем снаряжении к нам на подступы к Реймсу или туда, где мы будем находиться волею Божией».

Смерть короля Карла в Меан-сюр-Иевре 22 июля 1461 года вызвала нехорошие слухи. Поговаривали, причем открыто, об отравлении, и подозрения пали на дофина, который якобы подкупил врачей и слуг. Став королем, Людовик XI быстро освободил и осыпал почестями Адама Фюме — врача, заключенного в тюрьму в Бурже. Он вернул и наградил хорошей должностью хирурга, бежавшего в Валансьен. Тома Базен, все столь же злоязычный, видит в этом доказательство соучастия. Но это чистой воды вымысел: Карл VII был уже давно и тяжело болен, и Людовик лишь хотел подбодрить невиновных, обвиненных в ужасном преступлении. И, возможно, подчеркнуть безразличие, отстраненность. По словам других авторов, менее враждебно настроенных, тому были и другие доказательства. Гонец, принесший весть о смерти короля, получил щедрую награду, тогда как посетители, советники и чиновники покойного, явившиеся в траурных одеждах, наткнулись за запертые двери. Заупокойные мессы отслужили в один день, и Людовик тотчас уехал на охоту «в короткой красно-белой тунике». На отпевании, состоявшемся в соборе Парижской Богоматери, а затем в базилике Сен-Дени (6 и 7 августа), Людовик не был и никого не прислал себя представлять.

Глава вторая. КОРОЛЬ

1. Приход к власти (1461—1464)

Новому королю без всякого труда удалось добиться признания и объединить вокруг себя принцев, крупных вассалов, все существующие органы власти. Ни в каких кругах не проявилось ни малейшей оппозиции. Мятежный сын, в глазах многих — недостойный, организатор многочисленных заговоров, заподозренный даже в попытках отравления, без видимых затруднений сменил на троне отца, которому так часто и так долго противостоял. Те, кто его знать не знали и верно служили Карлу VII, нарочито примкнули к нему, стремясь сохранить свои должности. Только наиболее скомпрометированные, знавшие, что нелюбимы, ударились в бега: Пьер де Брезе покинул королевство, Антуан де Шабанн отправился в Нормандию, где менял убежище за убежищем, преследуемый королевскими агентами, которые искали его повсюду, обещая награду тем, кто выдаст его с головой, и грозя казнью тем, кто станет его укрывать.

Всего через три недели после смерти короля Карла, еще даже не показавшись в Париже или другом крупном городе, Людовик был коронован в Реймсе архиепископом Жаном Ювеналом дез Юрсеном. В его многочисленной свите было большинство знатных вельмож королевства. После церемонии он отправился в бенедиктинский монастырь Сен-Тьерри-о-Мон-д'Ор, где принимал верных ему людей, уже раздавая кое-какие должности и милости. Затем он отправился в Сен-Дени, на могилу отца. Если верить Тома Базену, явно лучше информированному по этому пункту, чем по другим, легат папы Пия II Франческо Коппини зачитал над усыпальницей покойного короля акт о разрешении от грехов, подразумевающий, что Карл был осужден Церковью. В акте упоминалось о Прагматической санкции, торжественно изданной в Бурже в 1438 году, которая утверждала права короля перед Римом и вольности французской Церкви. Людовик был рядом и не помешал ему.

Несколько дней он охотился в окрестных лесах, пока его церемониймейстеры подготавливали вступление в Париж, которое должно было стать триумфальным, с большим кортежем, наподобие шествий начала века (Карл VI в 1410 году, Генрих VI Английский в 1431 году, Карл VII в 1437 году). 30 августа он вступил в город: «Все улицы были затянуты коврами, во многих местах в Париже были устроены большие костюмированные представления, воспроизводящие известные сцены из истории». На праздник стеклись такие толпы народа, что было негде разместиться. Зеваки залезали даже на крыши и водостоки. Горожане за большие деньги сдавали места у окон своих домов. На следующий день король принес присягу на крыльце собора Парижской Богоматери, перед епископом Гильомом Шартье и Жаном Кёром, архиепископом Буржским.

Все вельможи были здесь: герцог Бурбонский, графы д'Э, де Невер, д'Арманьяк, де Вандом. Герцог Бургундский Филипп Добрый и его сын Карл, граф де Шароле, составляли со своими родственниками, советниками и приближенными большую половину кортежа. Во главе их свиты выступали Жан де Круа, главный дворецкий Франции, с пятью лошадьми, и его дети, каждый с тремя богато убранными лошадьми; затем Жан Лотарингский, Антуан и Филипп Брабантские, Жан де Рети, дворецкий герцога, Иоанн Люксембургский, Антуан Бургундский — Великий Бастард. В одной из реляций о празднестве они перечислены все по очереди, со своими именами и званьями, с подробными указаниями относительно роскошных одежд, количества пажей и лошадей, — в целом, ровно пятьдесят четыре человека, а еще «23 прочих дворян, оруженосцев и рыцарей, одинаково одетых в черный, голубой и белый цвета, коих было бы слишком долго перечислять для моего бедного ума и разумения». Свита герцога была под стать свите короля: «восемь лошадей со сбруей, изукрашенной золотом столь богато, что и оценить нельзя», и еще восемь для его сына Карла. Далее следовали сто двадцать лучников в легких латах.

В общем, король Франции явно оказался под покровительством, возможно даже под присмотром герцога Бургундского — принца крови, который не в столь давнем прошлом показал себя очень амбициозным и вызвал много волнений. Кроме Филиппа Бургундского, ни один вельможа в королевстве не посмел явиться в таком великолепии и не дерзнул привести с собой вооруженные войска. Теперь уже каждый знал, что, получив известие о смерти Карла VII, Людовик «начал приготовления вместе с герцогом Филиппом... со всеми его благородными баронами, рыцарями и оруженосцами». Он поскакал в Реймс «с большой силой», то есть, по словам бургундских хронистов, в сопровождении четырех тысяч всадников, которых он отослал обратно только после коронации, убедившись в том, что его хорошо приняли вельможи и народ. Первым его королевским распоряжением было подписанное 2 августа в Авене, что в Брабанте, оправдательное письмо в пользу Жана дю Боса, бальи Касселя во Фландрии, осужденного Парижским парламентом за убийство; Людовик ясно указал, что делает это «как по нашему особому благоволению, полномочию и королевской власти», так и по просьбе «нашего дражайшего и любимейшего дядюшки герцога Бургундского». По сути, это было простое подтверждение помилования, уже предоставленного им в ноябре 1459 года. Король исполнял обещания дофина. После коронации Филипп посвятил его в рыцари в присутствии многочисленных вассалов и советников, по большей части бунгундцев.

Кроме того — вполне обоснованная предосторожность, — Людовик поостерегся первым вступать в Париж. Он не желал там появляться, не узнав прежде о настроениях в городе, и выслал вперед герцога. Карл де Шароле, а затем Филипп Добрый первыми встретили восторженный прием, за два дня до короля: «На улицах и у окон домов толпилось такое количество господ, дам и девиц, что едва ли можно было их всех сосчитать». Пришла делегация от Университета, и один из магистров произнес длинную речь. Герцог не стал жить в особняке Сен-Поль, предоставленном ему королем, а поселился, как некогда его отец Иоанн Бесстрашный во время больших волнений в Париже, в своем отеле Артуа, неподалеку от рынка.

Короля принимали не так тепло. Церковники были представлены достойно: сто семьдесят доминиканцев, почти столько же францисканцев, семьдесят восемь кармелитов, шестьдесят девять августинцев... Но только шесть приходов со своими священниками и никого от Университета. Многозначительное отсутствие, которое было замечено и вызвало удивление. Магистры оправдывались традицией, по правде сказать, не очень твердой, согласно которой они должны поджидать короля на крыльце собора Богоматери; иные говорили, что не хотели смешиваться с безумствующей толпой, напуганные криками и ржанием лошадей. Эти доводы никого не ввели в заблуждение, и уж тем более не Людовика XI, который, перед собором, сославшись, в свою очередь, на шум и крики, отказался выслушать до конца речь одного из ученых докторов. Судя по всему, Университет оставался верен своим пробургундским пристрастиям.