Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Этот диалог впоследствии цитировался в подтверждение версии о том, что король якобы готовил побег.

Погода стояла пасмурная, моросил мелкий дождик. Взяв зонты, Людвиг и Гудден ушли в парк по направлению к озеру. Было 18 часов 30 минут. Прогулка должна была продолжаться час. В 19.30 доктор Мюллер стал готовиться к их возвращению. На 20.00 был назначен ужин. В 20.30 уже все были на ногах: стало понятно, что произошло непоправимое несчастье. В 22.30 один из служителей замка нашел на берегу озера шляпу короля, а неподалеку его пальто. Тотчас снарядили лодку, в которую сели доктор Мюллер, управляющий замком Губер и два королевских конюха Вульмеер и Клазен. Вскоре бездыханное тело короля было обнаружено в темных водах Штарнбергского озера, а в нескольких шагах от него — тело доктора Гуддена. Найденные на берегу разбитые часы короля остановились в 18.54…

Картина 2

Информация к размышлению, или Боги не умирают…

Как же восприняли в Баварии да и во всем остальном мире трагическое известие о гибели Людвига И? И что же на самом деле произошло в тот трагический вечер? Если на первый

вопрос есть четкий и однозначный ответ, то во втором вопросе ясности нет до сих пор. И все же мы попытаемся разобраться, призвав на помощь логику и те обрывки информации, которые все же стали достоянием общественности.

Для примера — причем весьма наглядного и показательного — обратимся в первую очередь к русской прессе, в частности к июльскому номеру журнала «Вестник Европы» [232] за 1886 год, и приведем с некоторыми комментариями отрывок из него. Тем более что цитируемая статья являет собой, пожалуй, квинтэссенцию не только настроений того времени, но и подтверждает многие выводы, к которым мы уже пришли в ходе предыдущих рассуждений.

232

«Вестник Европы» — журнал европейской литературы, политики, философии и культуры; основан в 1802 г. Н. М. Карамзиным. После Карамзина второй вариант журнала возобновил свой выход в 1866 г. под редакцией М. М. Стасюлевича (до 1908 г.). В 1918 г. журнал был запрещен.

«Когда 10-го июня обнародована была в Мюнхене прокламация о назначении регентства вследствие «тяжелой болезни» короля, то в массе населения невольно возникли вопросы недоумения и вопросы, которых никогда не могло бы разъяснить министерство. Какая эта болезнь вдруг открылась у короля? Если она была у него издавна, то почему раньше не было принято надлежащих мер лечения и контроля? Отчего те самые причины, которые до сих пор не мешали министрам спокойно исполнять свои обязанности от имени короля, побудили их вдруг потребовать регентства и медицинской опеки над Людвигом II? Баварцы давно уже знали, что их король отличается многими странностями, что он скрывается в уединении со своими ближайшими слугами, строит фантастические замки, поглощающие массу денег, и совершенно не интересуется делами правительства, которые лежали на ответственности министров и законодательных палат. Народ привык думать, что артистические вкусы и таинственное уединение короля никому не мешают. Король мог свободно тратить свои личные средства на удовлетворение каких угодно фантазий; он располагал только теми суммами, которые назначались на содержание двора, так что его увлечения и прихоти не могли повредить финансам государства (здесь и далее курсив мой. — М. З.)»

Прервем цитирование и вспомним, что одним из главных пунктов «обвинительного акта» было обвинение короля в полном разорении казны. Как же вяжется с этим, например, пресловутый отказ правительства в финансировании строительства Херренкимзее? Раз правительство имело право отказать и король оказывался бессильным заставить выполнить свой приказ, то о каком разорении может идти речь? Или же придется признать, что при конституционной монархии правительство допустило полное разорение казны и спохватилось слишком поздно? Тогда уже возникают вопросы в профессионализме самого правительства. А, кроме того, давайте не будем забывать, что при строительстве своих замков Людвиг не только совершал «безразмерные» траты, но и давал работу сотням рабочих различных специальностей. Так что у каждой медали всегда две стороны! Однако продолжим же чтение «Вестника Европы».

«Король щедро покровительствовал артистам и художникам, увлекался операми Рихарда Вагнера, устраивал специально для себя театры и спектакли, и все это не вызывало никакого протеста; что же особенного произошло именно за последнее время, чтобы оправдать возведение прежних эксцентричностей на степень «тяжелой болезни»? Известно было всем, что король физически крепок и здоров — по крайней мере, по внешности; даже из официального отчета о действиях его за последние дни до катастрофы можно видеть, что о каком-либо физическом недуге не было и речи. Понятно поэтому, что прокламация 10 июня встречена была в Баварии с большим недоверием; слухи о незаконном низложении короля, о преступных замыслах и заговорах быстро распространились в народе. Король был любим и популярен благодаря его поэтическим наклонностям и рыцарским свойствам характера; а главное — он никому и ничему не был помехой: не стеснял общественной жизни страны, мало вмешивался в политику и занимал воображение публики своими оригинальными художественно-архитектурными предприятиями.

Население было настолько предано этому идеалисту-королю, что толпы мирных обывателей готовы были вооружиться для защиты его от врачей-психиатров и министров, пытавшихся учредить над ним опеку. Нужно заметить, что решение старших родственников короля было весьма неудачно исполнено министерством… Зачем было перевозить его из одного замка в другой, подобно пленнику? Крайняя нелюдимость, замкнутость и болезненная чувствительность его были известны всем: не лучше ли было оставить его в Гогеншвангау, в прежнем убеждении, что он полновластный король, переменив только весь штат служителей? Такие вопросы ставят себе баварцы и не находят ответа в официальных объяснениях».

Эти вопросы возникают не только у баварцев, но и у всех логически мыслящих людей. Дилетантизм, с каким была проведена операция по лишению трона Людвига II, как раз и наводит на мысль о том, что ею руководило не правительство, не профессионалы, а именно дилетанты, например обиженный баловень судьбы граф фон Хольнштайн. Умный политик позаботился бы о том, чтобы не поставить страну на грань возможного народного волнения, продумал

бы все детали, все мелочи, а не трусливо перевозил бы короля из замка в замок, что было вызвано как раз боязнью реального восстания среди местного населения, ставшего всерьез вооружаться и готовиться к самым решительным действиям. Несогласованность действий, отсутствие четкого плана, полная растерянность и бессилие, когда дело пошло не так, как хотелось бы, — всё это мы видим в поведении членов «позорной депутации». Они явно не были внутренне готовы к тому, что совершали. Они боялись, а значит, сомневались в своей правоте. И это слишком бросается в глаза, что мы и видим из следующего отрывка.

«Вся обстановка, при которой объявлено было регентство, указывает на то, что не только в обществе и среди приближенных короля, но даже у министров и психиатров не было твердой уверенности в действительном сумасшествии Людвига II. Этим объясняется и неудача депутации, вследствие предупреждения короля одним из его флигель-адъютантов, и готовность местных граждан защищать его от «бунтовщиков»-министров, и поразительная доверчивость доктора Гуддена. Если бы господствовало мнение о душевной болезни короля, не было бы повода сообщать ему о враждебном намерении правительства, и самое сообщение осталось бы без результата, потому что не встретило бы веры, или не привело бы к тем практическим мерам охраны, которые были приняты королем. Окрестные жители, взволнованные известием о «бунте», равно как офицеры, арестовавшие министров, очевидно, не считали короля помешанным. Профессор Гудден, специалист по психиатрии, не мог бы исполнить просьбу больного о прогулке к озеру без сопутствия санитаров, если бы он с большею твердостью отнесся к королю как к человеку ненормальному».

А вот это уже очень серьезный довод. Действительно, как опытный психиатр, специалист высочайшего класса, мог решиться на то, чтобы пойти на прогулку с человеком, потенциально ненормальным? Да еще и без дополнительной охраны! Если он читал, а главное, верил в «немотивированные вспышки гнева», «приказы немедленно казнить, выколоть глаза» и т. д. и т. п., то уже никак не мог считать короля «тихим и неопасным». Обвинения Гуддена в непрофессионализме и преступной со стороны врача беспечности не выдерживают критики. А, следовательно, он сам за то недолгое личное общение с Людвигом сумел убедиться в том, что его заочный диагноз ошибочен! Возможно, это послабление режима — слабая попытка хоть частично загладить свою вину. Повторяем, в порядочности профессора Гуддена у нас нет причин сомневаться. В отличие от некоторых других участников «дела баварского короля». И вот доказательство:

«Любопытные факты были извлечены из документов, переданных парламентским комиссиям для ознакомления обеих палат и всей страны с положением дел покойного короля… Докладчики парламентских комиссий в обеих палатах могли привести только незначительную часть материла, имевшегося у них в руках, ибо они, понятным образом, старались избегнуть всего того, что бросало бы излишнюю тень на несчастного короля или нарушило бы благоговение к его памяти».

Причина, по которой в распоряжении докладчиков оказалась только часть материалов, причем именно выгодная правительству, конечно, абсолютно другая: оправдание короля поставило бы крест на решении правительства об объявлении регентства. О противоречии «желания не нарушать благоговение к памяти» и обнародования документов, как раз нарушающих это благоговение, мы уже говорили. Как говорили и о том, что на окружающих короля воспитателях и царедворцах лежит не меньшая, а возможно, и гораздо большая вина за трагедию 125-летней давности.

«Не надо забывать, что Людвиг II был еще неопытным 18-летним юношей при вступлении на престол; характер его не успел установиться и окрепнуть, а природная склонность к мечтательности поддерживалась всем средневековым кругом идей и стремлений, в котором он был воспитан с детства. Одностороннее влияние окружающих, их фантастическая лесть, рассказы о прошлом величии и могуществе, легенды о таинственных замках и рыцарских подвигах — все это отчуждало короля от прозаической действительности, уносило его в область поэзии и влекло к одиночеству. Многие находили свою выгоду в этом настроении короля; самая страсть к постройкам была вызвана, быть может, теми лицами, которые распоряжались подрядами и обогащались в короткое время… Глава кабинета, барон Лутц, откровенно заявил в палате, что он не имел понятия о наиболее странных поступках короля и что его ужасно поразило предположение о душевной болезни, высказанное врачами… Ненормальность короля выражается только в том, что утрачено понимание текущей действительности; но самая сущность так называемых «нелепых идей» дана специальным характером историко-политического воспитания, в котором традиции далекого прошлого играли главную роль… Несчастье короля заключалось в том, что ему приходилось подчиняться духу времени… (Увы! Герой не своего времени… — М. З.) Покойный баварский король имел в глазах немецкого народа две великие исторические заслуги: во-первых, после войны 1866 года он подписал военную конвенцию с Пруссией и, не колеблясь, выполнил свое обязательство в 1870 году, присоединив свои войска к прусским против Франции, и, во-вторых, он первый предложил королю Вильгельму императорскую корону от имени союзных германских государей, в ноябре 1870 года, после решительных немецких побед. Действовал ли он в этих случаях независимо или под сильным давлением извне — неизвестно; бесспорно только одно, что имя Людвига II неразрывно связано с национальным объединением Германии. Немецкая печать всех партий и оттенков вспомнила эти заслуги и отнеслась с живым сожалением и сочувствием к личности несчастного короля». [233]

233

Иностранное обозрение за 1 июля 1886 г. // Вестник Европы. Июль 1886 года. С. 394–402.

Поделиться с друзьями: