Люси Краун

— Да, сэр, — ответил бармен.

— Выглядишь ты прекрасно, сын, — начал Оливер. — Просто прекрасно.

— У меня все в порядке, — ответил Тони, которого покоробило обращение «сын».

До армии Оливер всегда обращался к нему по имени. Тони хотелось бы знать, какая именно военная привычка вызвала в отце эту перемену.

— Немного похудел, — оценивающе обратился к Тони Оливер. — Немного побледнел. И ты по всей видимости не занимаешься никаким спортом.

— Я хорошо себя чувствую, — оправдывался Тони.

— Ты просто не поверишь, — продолжал Оливер, — сколько молодых мальчиков не проходят комиссию. Юношей. Можно было бы подумать, что они в самом отличном состоянии, а на деле просто букет болячек. Городская жизнь. Беспечность. Белый хлеб. Отсутствие физического труда.

— Даже если бы я имел сложение Джо Люиса, меня бы не взяли в армию, — спокойно возразил Тони, стараясь уйти от этой темы.

— Конечно, конечно, — поспешно согласился Оливер. — Я не имел в виду тебя. Я говорил вообще. Я не беру особые случаи — последствия автокатастроф и тому подобное.

Оливер смутился, и Тони испытал настоящее облегчение, когда отец поставил свой бокал на стойку бара и можно было сменить тему разговора. Тони поднял бокал.

— За победу, — торжественно произнес Оливер.

Тони предпочел бы, чтобы отец пил за что-то другое, но он все же чокнулся с ним, ощущая всю мелодраматичность своего положения — в гражданском костюме в этом полуосвещенном баре, полном красивых женщин в мехах и с пианистом в углу.

— Слышно здесь есть одно местечко, где подают бифштексы, — сказал Оливер. — На Третьей Авеню. Ближе к черному рынку. — Он осклабился. — Но к черту! Для армии самое лучшее! Там, куда я собираюсь, будет чертовски мало бифштексов. — Ты едешь за океан? — спросил Тони.

Оливер застенчиво огляделся.

— Не могу сказать ни да ни нет. — Он похлопал сына по плечу и рассмеялся. — Во всяком случае, могу намекнуть тебе. Посмотри на своего старика повнимательнее. Ты его еще очень долго не увидишь.

Он не был таким, подумал тогда Тони устало. Как бы молод я ни был, не мог я настолько ошибаться.

— Может скоро все закончится, — сказал Тони.

— Не тешь себя иллюзиями, сынок, — ответил Оливер. Голос его упал до шепота и он поближе склонился к Тони. Его дыхание сильно отдавало виски.
– Это долгое, долгое дело, сын. Ты не видел того, что видел я. Если ты кое-что слышал… — Он многозначительно покачал головой с явной гордостью, что он владеет такой секретной информацией о длительности и грядущих тяготах войны. — Официант, — крикнул он. — Еще два.

— Один, пожалуйста, — обратился Тони к бармену. — Я еще буду допивать вот это.

— Когда я был в колледже, — сказал Оливер, — мы отказывались от выпивки только когда, уже валились о стойку бара.

— У меня много работы на завтра.

— Конечно, конечно, — Оливер нервным движением вытер губы ладонью, вдруг смутившись от запаха своего дыхания. — Я пошутил. Я рад, что ты такой серьезный. Серьезно говорю. Я думаю, что при всех своих ошибках, я не так-то плохо воспитал тебя. Слишком многие молодые люди в наши дни…. Тут Оливер остановился, потому что Тони наклонил голову и начал вертеть в руках бокал.

— Я хотел сказать, что слишком многие молодые люди в наши дни… Ну, они только и думают, что о выпивке, бабах и развлечениях, и к черту будущее.

Каждый раз, когда мы встречаемся, он произносит это слово, подумал Тони. Если он еще раз повторит его, я встану и уйду. И мне наплевать, куда он отправляется.

— Я ничего против не имею, пойми, — продолжал Оливер, — делая широкий жест рукой. — Более того. Это приносит мальчикам пользу. В своем роде. Надо же отгулять свое.

Он рассмеялся и залпом выпил свой бокал, бармен тут же подал следующий. — Я в свое время был одним из главных гуляк. Можешь себе представить. Молодой лейтенант во Франции после перемирия. — Он покачал головой и захихикал. Потом вдруг стал серьезным, будто где-то подсознательно, сквозь пары виски в голове, сквозь настоящую реальность и воспоминания о бараках, мелькнул проблеск. — Но скажу одну вещь — о себе лично. Большинство мужчин отгуляют пока молодые, и привыкают к этому, а потом уже умирая, не преминут ущипнуть сиделку. Я не такой. Я все прошел, не буду отрицать, и не стану утверждать, что стыжусь этого. Но я остановился. — И он щелкнул пальцами. — Запросто. Раз и навсегда.

Оливер опустил глаза и уставился на свой бокал, не выпуская его из рук, держа его двумя ладонями, глаза его были задумчивыми, серьезными без всякой клоунады, щеки его были впавшими и совсем не соответствовали его бравой выправке.

Пианист затянул другую песню: «Я много мест других увижу и много новых …»— тихо напевал он.

— Твоя мать, — продолжал Оливер, вертя хрупкий бокал в своих огрубевших руках. — Ты получал от нее известия?

— Нет, — сказал Тони.

— Она сейчас занимается важным делом…

— Правда? — вежливо отреагировал Тони, желая прекратить этот разговор.

— Она работает в лаборатории госпиталя в Форт-Диксе, — пояснил Оливер. «Разные анализы крови и работа с тропическими лихорадками и тому подобное. Когда началась война, она решила, что его образование может пригодится, и я поддержал ее. Она многое подзабыла, и ей пришлось работать круглосуточно, чтобы восстановить это, но она справилась, теперь у нее шесть ассистентов. Ты мог бы гордиться ею.

— Конечно, — согласился Тони.

— Знаешь, — сказал Оливер, — мы можем позвонить ей и она приедет сюда через два-три часа…

— Нет, — отрезал Тони.

— В такой вечер, — продолжал Оливер, не глядя на сына. — Я знаю, она была бы очень рада.

— Почему бы нам не пойти поесть эти бифштексы? — спросил Тони.

Оливер бросил на него короткий взгляд и отхлебнул свой бурбон.

— Я еще не допил, — ответил он. — Не надо спешить. — Затем он снова посмотрел на Тони. — Ты жестокий мальчик, не правда ли? — тихо сказал он. — Ты выглядишь как подросток с четырнадцатым размером воротничка, но наверное, ты самый жестокий в нашей семье. — И он едва заметно усмехнулся. — Ну, — сказал он. — В каждой семье есть такой человек. Кстати, я говорил тебе, что случайно встретился с Джефом во время своего последнего приезда в Нью-Йорк?

— Нет, — сказал Тони.

— Он лейтенант флота, — сказал Оливер. — Прямо с Гвадалканала или Филипсвиля или что-то соленое в этом роде. Я увидел его в баре, и подумал, какого черта, мы сели и выпили с ним вместе. Он спрашивал, как твои глаза. — Правда? — О, Боже, подумал Тони, это будет самый страшный вечер, действительно самый.

— Да, я даже подумал, что у него все хорошо получилось. Успокойся немного. Мы решили — кто старое помянет тому глаз вон. И пожали друг другу руки. В конце концов, все это было так давно. А мы вместе воюем на одной войне.

— Кроме меня, — сказал Тони. — Пойдем, отец, нам действительно пора пойти перекусить.

— Конечно. Конечно. — Оливер вытащил свой кошелек и положил на стойку бара пятидолларовую бумажку. — Так давно. — Он рассмеялся своим словам. — Кто помнит? С тех пор рухнуло десять держав. Ладно, ладно. — И он успокаивающим жестом сдержал руку Тони. — Я же должен получить сдачу.

Но они не успели уйти, так как два лейтенанта со своими девушками, вошедшие в бар, оказалось, служили в том же штабе в Виржинии, что и Оливер, и они были отличными парнями, по словам Оливера, самыми лучшими, которых он только встречал, и с ними нужно было выпить, потом еще раз, потому что они были самыми лучшими, которых только можно было найти, и все разъезжались по разным засекреченным направлениям, потом вспомнили Свонни, который был переведен в другую часть и который по слухам пропал без вести на Сицилии, и надо было выпить за Свонни, и к этому моменту Тони словил на себе прямой и недвусмысленный взгляд одной из девушек, которая, положив руку ему на плечо, сказала: