Лютня и всё такое

— Эсси, — сказал Лютик.

Она посмотрела на него ярко-синим глазом. Откинула прядь, посмотрела другим ярко-синим глазом.

— Ему до завтра станет лучше. Это легкое недомогание. Вообще все готово уже, ему нет нужды… Кухарка вот только запаздывает. Я послала мальчика, но он еще не…

— Эсси…

— И еще туфли, — озабоченно продолжала она, — есть атласные, с вышивкой, но по-моему они не подходят по цвету. Вот погляди…

— Эсси, — в третий раз повторил Лютик, — в городе чума. Ее притащила эта самая «Катриона». И уж не знаю, что это за курва такая, эта чума, я про такую даже не слышал. Люди падают на улицах, Эсси, я не вру, только пока я шел сюда, я видел два трупа. И у Хольма твоего не просто недомогание. Он ведь один из первых встречал «Катриону». И кухарка не пришла потому что валяется сейчас в бреду, если еще жива. И мальчишка не вернулся, потому что сбежал, зараза такая. Впрочем, я его понимаю. Я и сам…

Ему хотелось выдернуть у нее из рук эту чертову тряпку и разорвать ее надвое. Еле удержался, но скрипнул зубами.

— Эсси, я уж думал, тебя тоже прихватило. Эта тварь никого не щадит. Ты бы видела, что делается в городе. Пока они еще не спохватились, бежим, Эсси. Мы… то есть, я ж не идиот, мы пересидим в лесу… месяц-другой. Чтобы убедиться, что чистые. Наберем провизии побольше, чтобы траву не жрать. Пока они все растеряны… им не до того, да и людей не хватит, но как только дойдет до Нильфгаарда, Нильфгаард пришлет кордоны. Тогда… Мышь не проскочит.

Кому я это совсем недавно говорил? Буквально только что. Про мышь… А, Торувьель. Курва, все в голове путается. Наверное, поздно. Все-таки заразился.

— Бежать? — оба синих глаза Эсси были широко распахнуты, — ты не преувеличиваешь, Лютик? Это просто… поэтическое воображение, да?

— Ты в город сегодня выходила?

— Нет, понимаешь, столько дел… И Хольм что-то занемог. Я послала за доктором, но он… Тоже что-то задерживается.

— Либо умер, либо сбежал, — мрачно подытожил Лютик.

Он чувствовал зуд по всему телу. Особенно горячо и неприятно было под мышками. Снова украдкой поглядел на свою руку. Нет. Ничего.

— Если ты еще не заболела, может, и пронесет. Не может же быть, чтобы заражались все, поголовно. Если поторопиться…

— Но Хольм?

— Куколка, он обречен. Ему осталось жить от силы несколько часов. Скоро он будет бредить, и не… даже и не будет знать, тут ты или нет. Ему будет все равно.

— Я думаю, — Эсси глядела перед собой, руки ее разглаживали серебряный шелк и голубой бархат, перебирали страстоцветы на застежках, — слуги тоже разбегутся. Разбегутся, да? Всем хочется умереть дома. Пускай это жалкая лачуга или курная изба, или… но — дома. У меня никогда не было дома, в котором хотелось бы умирать. Странно, да? И вот как только мне показалось…

— Эсси!

— Среди родных, — Эсси вздохнула и встала, платье соскользнуло на пол и осталось лежать у ее ног, точно маленькое озеро. Эсси не глядя, наступила на него, отшвырнула кончиком башмачка в сторону, — ладно, Лютик. Извини. Мне надо к Хольму, он, наверное, звал меня, а отсюда разве услышишь? Слишком большой дом…

— Эсси, — Лютик схватил ее за руку, рука была холодная, пальцы в его ладони чуть подрагивали, такие маленькие пальцы, — Эсси, этот самый Хольм… Он ведь на самом деле не любит тебя. Никогда не любил. Он взял тебя из-за тщеславия. Ему просто было лестно… как любому буржуа! Еще бы, жена-певица, знаменитая. Чтобы ты пела его гостям. Деловым людям. Чтобы… смягчить обстановку перед сделкой. Умаслить их. А он бы хвастался перед ними. Выставлялся бы. Никакой любви, Эсси. Голый расчет — кто-то должен вести дом. Принимать гостей. Уметь управляться со слугами. Чтобы чисто и чтобы обед подавали вовремя. Да и ты его не любишь. Ты просто хотела тихой спокойной жизни. А потом, в горячке ссоры, а ссоры всегда бывают между супругами, да еще такими разными, тут уж никуда не деться, он бы упрекал тебя, что взял бродячую певичку — с сомнительной репутацией, да еще нищую, как храмовая мышь. И что ты должна ценить… Да, мыши… так вот… Это тоже была такая сделка, понимаешь?

— Понимаю, — Эсси часто-часто кивала, — я… ну да… он — хороший человек, но я не… ну, ты же знаешь! Как я могла полюбить его, как? Это все равно что… человеку, один-единственный раз видевшему солнце, раз за разом показывать, как горит свеча, и уверять, что это и есть… лучший в мире огонь.

— Вот видишь! Сама признаешься. Пошли, Эсси, пошли…

Под мышками зудело все сильнее. Неужто все? Как быстро, как быстро!

Он выпустил ее пальцы и начал чесаться, стараясь делать это как можно незаметнее.

— Но это и есть лучший в мире огонь, Лютик. — Она выпрямилась и расправила плечи, — потому что свечу зажигаем мы сами. Понимаешь? Это в нашей власти. Солнце — нет. Оно само по себе… Я остаюсь, Лютик.

Лютик представил себе, как поворачивается и сбегает вниз по лестнице солидного особняка, пробегает меж двумя бесполезными, чисто символическими кариатидами у входа и бежит дальше, по пустым улицам, один-одинешенек и звук его шагов отдается эхом в пустых переулках. А, курва, он все равно уже обречен!

Он глубоко вздохнул.

— Я… подожду, Эсси.

Она подняла на него глаза. Он вдруг осознал, до чего же она такая маленькая, ее макушка где-то на уровне его груди.

— Правда?

— Правда, куколка.

Она тоже вздохнула, прерывисто, со всхлипом, как ребенок.

— Мне так страшно, — тихо сказала она, и глаза ее наполнились слезами. Серый свет из окон, отраженный в них казался ярче, чем на самом деле.

— Ничего, девочка, — он обнял ее за плечи, — я с тобой. Я тебя не оставлю. Мы, богемная шваль, должны держаться вместе.

Под мышками чесалось.

* * *

Мастер Хольм бредил.

Мелкая красная сыпь на руках слилась сначала в крупные пятна, потом — во вздувшиеся синие полосы. Под неплотно сомкнутыми веками виднелась полоска белков.

— Эсси, — он приподнялся на подушке, но глаза так и не открыл, хотя Лютик видел, как заходили под веками глазные яблоки, словно бы он пытался оглядеть комнату.

— Да, дорогой.

Эсси отжала тряпку в тазу, где плавал серый подтаявший лед, и вновь положила ему на лоб.

— Я здесь.

— Я тебя зову-зову, — капризно сказал Хольм.

— Я тут, дорогой.

— А почему тебя не видно?

— Потому что… — она на момент запнулась, прикусила губу, — потому что темно.

— А… ну ладно. — Он успокоено пошевелился, вытянулся на постели. — Тебе… тебе понравилось платье? Ты его примерь, ладно?

— Хорошо, дорогой.

— И покажись мне. Дай на тебя поглядеть. Ты такая… такая красивая.

Эсси, которая держала его за руку, всхлипнула и другой рукой утерла нос.

— Зерриканский шелк. Его делают… так, чтобы… капли воды скатывались, словно… Он самый гладкий в мире, знаешь?

— Я мало знаю о зерриканском шелке, — сказала Эсси, и опять тихонько всхлипнула.

— В Нильфгаарде тоже делают шелк. Но он хуже. Они не умеют вытягивать длинную шелковую нить, понимаешь? Хорошая шелковая нить… она длиной в две тысячи локтей, вот что такое хорошая шелковая нить. И знаешь что? Нильгаардцы прожаривают коконы в печи, а потом варят. Чтобы выварить клейкую слизь, ну ведь кокон, он липкий, знаешь, я видел коконы. Кокон в кипятке разрушается, распадается на нити, и они берут эти нити. А зерриканцы, те нет… они хитрые, зерриканцы. Берут нить из самой сердцевины сырого кокона, вытягивают, пока там внутри сидит червячок, а это…