Лже-Петр - царь московитов

С гиканьем, свистом, хохотом протягивали матросы Петра под килем. Он хорошо нырял ещё мальчишкой, и задержать дыхание на две минуты не составило бы для Петра труда, но матросам приятно было ощутить свою власть над беззащитным человеком, имевшим к тому же наглость разговаривать с их капитаном грубо, сверкать глазами да ещё пугать его виселицей и четвертованием. Поэтому-то вытащить привязанного за руки и за ноги человека из-под днища корабля они не спешили, и Петр, в голове которого от недостатка воздуха в легких уже зазвенели хрустальные колокольцы, а в памяти промелькнули со скоростью урагана сцены детства, лица матушки, Евдокии, Анны Монс, Алеши, многих других людей, не сдержался, открыл рот, и в его легкие хлынула вода, и сознание превратилось в черный узкий коридор, по которому помчалась душа к маячившему впереди свету...

– Ну что, очнулся?
– пробились к его разуму чьи-то далекие, чужие слова.
– Кем же ты ещё себя назовешь?
– увидел Петр перед своим лицом нехороший взгляд наклонившегося над ним бородатого капитана.

– Я - царь... всея... Руси...
– уже по-русски с совершенным безразличием по поводу того, сумеет он убедить кого-нибудь или нет, промолвил Петр, радуясь в душе тому, что остался в живых.

Казалось, русская речь заставила капитана призадуматься. Он выпрямился и отдал приказ:

– Дайте ему матросскую робу и штаны с башмаками. После приведите ко мне.

Когда Петр появился в капитанской каюте, что находилась в кормовой надстройке "Дельфина", командир судна, долго раскуривавший трубку с длинным черешневым чубуком и поглядывавший на молчавшего Петра, наконец спросил у него:

– Ну, и как тебя зовут, "русский царь"?

– Петром, - ответил Петр, произнося свое имя на русский намер.

– Да, видно, ты, приятель, на самом деле спятил с ума, раз твердишь одно и то же, как попугай, - пыхая дымом, сурово говорил капитан.
– Ладно, если ты - беглый каторжник и боишься того, что я отдам тебя судьям, обещаю не делать этого. Только брось молоть чепуху. Я не люблю врунов. Тем более таких, которые хотят придать себе важности. Я же вижу по твоим рукам, привычным скорее к топору и пиле, чем к изящным столовым приборам, что ты простолюдин. Кого ты хочешь обмануть? Мы плывем в Кольберг, в Померанию владения великого курфюрста Бранденбургского. Если ты не будешь больше называть себя царем Петром, потому что твоя дурь и спесь мне надоели, от них тянет блевать, я, так и быть, отвезу тебя в Кольберг. Конечно, тебе придется отслужить мне работой, тяжелой работой.

– Но я царь! Я истинный царь Петр Алексеевич!
– закричал Петр, и судорога свела его щеку. Если шведы надругались над ним именно потому, что им был неудобен строптивый сосед, то здесь, на корабле, его унижали так же, как челядь Хилкова, и эта обида была для Петра куда более горькой, чем нанесенная королем Карлом.
– Подожди, капитан, я расскажу тебе, почему мне, царю Петру, пришлось забраться в бочку из-под сала, только не перебивай меня!
– На плохом немецком, помогая себе руками, то и дело с рычанием хватаясь за дергавшуюся щеку, Петр рассказал историю пленения, поведал, насколько догадывался, о его причинах, о том, как получилось, что в России не заподозрили подмены. Под конец сказал: - Если ты, капитан, разгрузившись в Кольберге, возьмешь курс на Архангельск, то получишь за мой провоз очень щедрую плату. К тому же я обещаю тебе, что до конца своих дней ты сможешь торговать беспошлинно любыми иноземными товарами в моей державе.

Посасывая трубку, по которой страстно соскучился и Петр, стеснявшийся между тем попросить у капитана табаку, командир и владелец корабля прикидывал. Конечно, он слышал раньше о привычках русского царя, поэтому натруженные руки сидевшего перед ним великана не могли быть доказательством плебейского происхождения, но капитан был немцем, расчетливым и методичным, к тому же он был купцом, и даже если в словах незнакомца имелась доля правды, то все равно неизвестность далекого плавания в Архангельск, где он никогда не бывал, неопределенность в выборе товара, сомнительность успеха заставили наконец капитана решительно покачать головой:

– Нет, в Архангельск "Дельфин" не пойдет. Если бы даже Святая Бригитта явилась сейчас в мою каюту как знамение правдивости твоих слов, то я бы скорее послушался доводов рассудка.

– И, усмехнувшись, добавил: - Цари не прячутся в бочках, не ходят с крестьянским ножом за поясом, и их не протаскивают под килем. Все, иди к боцману. Он подыщет тебе работу.

Петр посмотрел на капитана с ненавистью, но тут же совладал с собой, поняв, что здесь, на корабле, капитан является царем и вправе поступать, как ему угодно.

Нет, работы он не боялся, но боцман поначалу заставил Петра мыть палубу, гальюн, чистить рыбу и овощи для корабельной кухни. Но как-то раз Петр сказал боцману, потому что ему не терпелось проверить себя в работе с парусами:

– Ты думаешь, что мне можно доверить лишь работу юнги? Я изучал морское дело в Голландии, так что могу отличить штаг от фардуна, а крюсель-рей от крюсель-топенгата. Да и по вантам я лазаю проворно.

– Ну что ж, "русский царь", - посмотрел боцман на Петра с изумлением, - встанешь с сегодняшнего дня рядом с другими.

"Дельфин", поймав попутный ветер, шел к берегам Померании быстро, и на пятый день плавания, когда Петр уже совсем освоился на мачтах при постановке и уборке парусов, когда он, так любивший корабли и воду, с высоты семи саженей без страха смотрел на сжавшуюся до размеров носового платка палубу "Дельфина", на бескрайнее, взлохмаченное волнами море, то уже не вспоминал о своем царском происхождении. Порой в его голове появлялись странные мысли. Он уже думал, что напрасно так рвался домой, к трону и шапке Мономаха.

"Эка радость приглядывать за оными спесивыми боярами, думать о казне, о приращении земель, о пошлинах, о раскольниках, ворах, приказах, стрельцах, о мощении дорог, о винной торговле, о монастырях и недоимках. Или я с детства не мечтал о кораблях? Или сызмальства не чурался власти? Власть раньше мне надобна была, чтобы окоротить смутьянов, Софью, разбойников и татей изловить да и сказнить их. Чего же хорошего в той власти? Власть - вот она! Все члены тела моего подчинены мне, ум трезвый, глаза и руки действуют согласно. Вот оно, добро-то! Или разве не отказался Спаситель от власти, когда его нечистый искушал? Отверг ее! И я отвергну, ради себя, ради Христа!"

Боцман, видя усердие Петра, не мог налюбоваться новым матросом и однажды нарочно пригласил капитана, чтобы тот взглянул, с каким проворством долговязый, длиннорукий малый неведомо каких кровей и какой земли идет по рее к самому её ноку, чтобы закрепить там угол паруса, как спускается по вантам, как дает совсет матросам - совсем как боцман.

– И ты ещё мне говорил, что когда-то сидел на русском троне?
– с ухмылкой спросил у Петра капитан, когда тот развалистой походкой подошел к нему, повинуясь приказу.
– Нет, цари не могут быть хорошими матросами. Хочешь остаться на "Дельфине"? Я положу тебе по двадцать талеров за рейс, а когда освободится боцманское место, ты его займешь. Соглашайся, чего тебе терять?

Не обиду, а благодарность и даже гордость ощутил Петр, выслушав предложение капитана. Он бы остался на "Дельфине" до зимы, но не больше, а если бы такой корабль был у русского царя...

– Перегони "Дельфин" в Архангельск, будь на службе у Петра, и я стану твоим матросом, - весело сверкая глазами, ответил он, но капитан лишь махнул рукой, нахмурился и, уходя в каюту, бросил:

– Опять ты за свое. Плохо кончишь, хоть и матрос отменный...

Кольберг оказался знатной крепостью, хорошо вооруженной как с суши, так и с моря. Петр с любопытством смотрел на цитадель с марса фок-мачты, отмечая, что бастионы Кольберга куда пригодней, чем деревянные, усиленные башнями, стены Архангельской крепостницы.