Лже-Петр - царь московитов

– Квас пить будешь? Чай, запарился с дороги.

– Налей.

Когда уже сидели за столом, за ковшами с клюквенным, на имбире квасом, Шереметев, долго молчавший, вдруг сказал:

– А не нужон ты нам, Петр Алексеич...

Петр из-за стола вскочил так, что опрокинул ковшик - квас полился на стол, со стола на лазоревые штаны Бориса Петровича.

– Как... не нужен? Я же ваш... царь природный. За сии слова, боярин, на виску* пойдешь, под топор!

Шереметев, спокойно очень, с причмокиванием потягивая квасок, сказал:

– Ну, положим, сказнишь ты меня. А когда сказнишь-то? Сейчас али опосля, когда через три дня сюда другой государь заявится с большим войском, чем здесь сейчас находится?

– Неважно, когда сказню, а сказню немилосердно! Ты от царя отказался, изменник ты! Понимаю, что тогда, при Нарве, душили вы меня, ибо поняли уже, что не я пришел к вам с приказом идти на приступ, а швед. Но а теперь-то что? Видел из письма, что Карл свидетельство дает, сам дает?

Шереметев с такой же ленцой ответил:

– Нам свидетельство от Карлуса, врага нашего, - что от Дьявола письмо. Верить сему нельзя! И никто из бояр ему не поверит! Мир он, вишь, нам предлагает, Ингерманландию сулит. Что ж прежде-то не сулил, до того, как я Лифляндию повоевал? Испугался, что Нотебург возьмем и дальше двинем? Ты, Петр Лексеич, во время нынешнее выходишь шведским агентом, и трудно тебе будет, поевавшему под Карлусовыми знаменами, доказать, что ты - царь настоящий.

Петр, зверея, заорал:

* Дыбу в то время ещё называли и виской.
– Прим. автора.

– Да разве ж ты не видишь, что Швед над Русью учинить собрался - в неметчину её превратить хочет! Глумится над народом русским, в рот вам пихает то, что вы и жрать не можете!

– Сие что ж такое он нам несъедобное пихает? Кафтаны-то немецкие? Так мы их для солдатиков теплой овчинкой изнутри подкладываем, замест башмачков - сапоги аль валеночки даем. Все, что ни приказывает он, под себя подстраиваем.

Шереметев. попив кваску, попыхтев, снова заговорил:

– Русский народ навроде человека, который на пир пришел. Много перед ним яств на столе. Ему хозяин одно предлагает - он ест, потому что нравится, другое - тоже ест, третье ж блюдо в сторонку отведет, чуть попробовав, от четвертого вовсе откажется - живот, скажет, болит. А если уж совсем не по нему стол хозяйский станет, то пойдет он в нужник, два пальца засунет в рот да все угощение и выблюет, вот так-то...

Петр молчал, долго дергал себя за ус, сказал с горькой укоризной:

– Значит, самозванцу отдались?

– А видишь, и с ним жить приладились. Побед вон сколько одержали. Он таперя у нас в руках. Для всех он царь - царь нужен для страны, без царя нельзя. А в остальном деле мы сами, без царя, скумекать сможем. А ты придешь - все иначе делать станешь, переделывать начнешь. А нет худа для державы больше, чем всякие переделки. Так что прости, Лексеич - езжай ты снова к другу своему, к Карлусу, пей с ним мальвазию да кренделем закусывай, а мы уж тут со Шведом нашим шведов повоюем да и викторию отпразднуем. Ежели случится так, что самозванец наш помрет, когда ты будешь жив, - то возвращайся, примем, а лучше... не приезжай. Твой Алеша в возраст и ум уже приходит. Будет семя твое на царском троне, обещаю.

Петр обеими руками вцепился в руку Шереметева, что держала ковшик, снова квас потек по лазоревому сукну штанов фельдмаршала. Приблизив лицо с бешено круглыми глазами, с дергающейся щекой, зашептал Петр горячо и страстно:

– Борис Петрович, Борис Петрович, нельзя помазанника гнать, нельзя. Шведы власти меня лишили, шпиона в Москву заслали, а ты, русский человек, боярин, воевода славный, самозванцу служить собрался. В Геенне огненной гореть вечно будешь. Чего боишься? Гнева самозванцева?

– Да не гнева его боюсь я!

– резко вырвал руку Шереметев.
– Смуты! Смуты! Он сюда с дивизией Аникиты Репнина идет, с гвардией. Ну, укрепим мы лагерь, обострожим, бастионы с пушками наперед выставим и пойдем кромсать друга друга! Так, что ли? Опосля и не ищи ты правых-виноватых - не будет оных, понеже кровью весь народ российский разделим на две половинки: одна за тебя станет, другая - за самозванца. Не знаешь ты еще, Петр Алексеич, что при самозванце-то многим боярам да дьякам легче жить стало. Ведь раз не царь, вор то есть, значит, и нам-то посвободней: и в казну приказную залезут, и на воеводствах пошуруют. Скажу еще, что Швед немало и полезного уже делает: книги ученые переводить велел, дворян за границу посылает. Эх, Петр Алексеич, поздненько ты приехал! Вот как бы ещё до Нарвы... А покамест иди отсель: смуты русской я пуще гнева твоего боюсь. Но обещаю, будет Алексей Петрович государем всея Руси, будет!

Петр сидел, молчал, тянул квас. Глаза его смотрели куда-то в сторону, потом поднялся. Постоял и перед тем, как вышел из шатра, сказал с угрозой, нескрываемой и лютой:

– Ну, буде вам от меня еще!
– Полог резко отодвинул - и через полминуты уж застучали копыта его коня.

16

НОТЕБУРГ И ПЕТЕРБУРГ

На мысу, перед каменным Нотебургом, присмиревшим, на стенах которого не было видно ни одного человека, - будто вымерли все, - уже находилась гвардия русских, и сам Лже-Петр в начищенной бронзовой кирасе, в каске, из-под которой на плечи черными червями вылезали пряди жиденьких его волосенок, стоял в окружении генералов. Шереметев был здесь же.

Наступил первый день октября, над островерхими шапками нотебургских башен летели рваные облака, и Меншиков, тоже в кирасе, рассматривая крепость в трубу, говорил, наклонясь в сторону царя:

– Ваше величество, снова, как под Нарвой, под самую осень да мокрынь на осаду собрались-то. Не случилось бы того ж позору...

Петр, не чувствуя в словах Данилыча издевки, сурово глядя на стены крепости, сказал:

– Теперь уж не случится, не тревожься. Ядер, бомб, пороха подвезли довольно. Люди воодушевлены - нового позора не желают. Здесь, на мысу, срочно будем рыть апроши, редуты, батареи осадных орудий здесь поставим, забросаем крепость бомбами, в стенах сделаем проломы. Возьмем Нотебург!

Генералы промолчали. То, что говорил Лже-Петр, понятно было всем: только закрепившись на мысу, и можно было начать обстрел крепости. Необходим был пролом и поджог города, в этом тоже никто не сомневался. Труднее будет потом, когда придется идти на штурм стен, омываемых со всех сторон водой. Чем может быть полезен в этом деле человек в дорогой, нюрнбергской работы кирасе? На одного лишь Бога да на мужество и злость русского солдата, который полезет на стены, подплыв вначале к ним на лодках, с осадными лестницами, и можно положиться.

Лже-Петр, глядя на каменные стены Нотебурга, в глубине души мечтал:

"Во что бы то ни стало возьму я эту крепость, и пусть эта победа будет стоит жизни всем десяти тысячам солдат, которых я привел сюда! Я - царь, я не желаю вторичного позора, я хочу пройти по Москве под триумфальными арками, и пусть красивые женщины осыпают меня цветами! Ах, я люблю женщин, люблю славу, и ради неё я сокрушу эту твердыню. И совсем ничего, что в Нотебурге сидят шведы, есть даже женщины, дети. Мне это безразлично. Разве Ганнибал, Александр Македонский, Цезарь когда-нибудь думали о таких мелочах? Я - царь, и мне все можно!"