Лжедимитрий

– Да у тебя коса распустилась, Марыню. Ах ты, дикарка! – волнуется Урсулочка.

А «дикарка» все стоит неподвижно, не замечая, что ее вороненая «сталь-коса» действительно распустилась, тяжелые пряди свесились ниже пояса. Да и как этим прядям не упасть с головки Марыни? На этой головке – Марыня чувствует, царская корона… Марыня, подобно Иоанне д’Арк [2] , ведет легионы для спасения своей дорогой Польши от диких турок, от схизматиков москалей-варваров… [3] И вся Польша рукоплещет ей, Марыне, и татко рукоплещет, и Урсула…

2

…подобно Иоанне д’Арк… – Жанна (по-русски Иоанна) д’Арк (1412–1431). Возглавив борьбу французского народа против английских захватчиков, освободила Орлеан, но была предана. Англичане, понимая, что «Орлеанская дева» стала символом французского сопротивления, добились над ней верховного для всех враждующих сторон церковного суда. Обвиненная в ереси, была сожжена на костре.

3

…схизматиков москалей-варваров… – «Схизма» обозначает раскол, разделение внутри христианства, не затрагивающее его основных догматов. Католики, не считая православную церковь (они ее называют «восточной») еретической, утверждают, однако, что единство христианства в догматическом отношении поддерживается папой римским – следовательно, все христиане, не подчиняющиеся Ватикану, в том числе и православные, являются схизматиками.

– Просим! Просим! – раздались голоса гостей.

Марыня опомнилась. Она – не Марыня, а уже Марина. Около нее сидит московский царевич… Неужели видения детства сбываются?

– Когда Бог с помощью великодушного и во всем свете гремящого славою польского народа восстановит меня на прародительском престоле, я выведу Московское царство из мрака варварства, я насажу в моем отечестве цветы просвещения, и великодушная Польша с ее прекрасными обычаями будет служить для меня примером, – говорил с воодушевлением этот таинственный юноша, которого называли московским царевичем.

– Да здравствует царевич Димитрий! – воскликнуло несколько голосов.

Марина вздрогнула… Да, это он, царевич Димитрий, который не смеет поднять на нее глаз. А она видела эти глаза – странные, глубокие, с каким-то двойным светом, словно там, в глубине, виднеются другие глаза, и другой облик там виднеется человеческий…

Бесконечный обед подвигается к концу. И подстолий, и кравчий, и подчаший, распоряжающиеся стаями слуг, сбились с ног. Устали и слуги, бегая с блюдами уже третьей и четвертой перемены и ставя на столы всевозможные яства: жаворонки, воробьи, чижи, коноплянки, чечетки, кукушки, петушьи гребешки, козьи хвосты, хвосты бобровые, медвежьи лапы – все перебывало на столах.

А сколько тостов! Сколько вылито вина в разгоряченные пиром и шумною беседою глотки!

А какие невиданные цукры украшают столы! Целые горы изделий и печений из сахару – люди, города, деревья, животные… А это что за небывалые цукры? Двуглавые орлы, Московский Кремль с позолоченными куполами церквей… А это что такое? Сахарный трон, на троне, в странной шапке, в виде короны, – юноша… Да это московский царевич… вон и бородавка из сахару, и сахарная корона – это шапка Мономаха…

И музыка играет неустанно. С музыкантов пот катится, а духовые инструменты гудят и завывают.

У Марины голова кружится, как ни привыкла она к подобным пирам; но тут в воздухе что-то особенное, одуряющее…

– И Кир, царь Персидский, и Ромул, Римский, были пастухами… А какие великие государства заложили… А я – царской крови, я «прирожовый державца», – говорит кто-то около Марины.

Это говорит он – с непонятными глазами!..

– Он истинный царевич! – слышится возглас.

Марина опять вздрагивает… Он – рядом с нею, а потом он будет высоко на троне… Куда же исчезли видения детства?

– Москва – народ грубый, варварский, пане… А этот знает и историю и риторику. Он должен быть царский сын, пане, долетает до слуха Марины смешанный говор.

А Урсула щебечет с кем-то. Ей весело. И татко весел. Только ей, Марине, невесело – ей что-то страшно… Как душно кругом! Жарко, словно там, под экваториальным солнцем, под одинокой пальмой…

– Вы достигнете благих целей, ваше царское высочество, если отдадите себя могущественному покровительству святого отца, – ласкающим голосом говорит ксендз Помасский.

– Я буду просить покровительства святого отца, – отвечает таинственный юноша.

– Я бы советовал вашему высочеству прежде всего написать нунцию Рангони, выяснить ему ваше положение, ваши надежды и дальнейшие намерения, – продолжает ласкающий голос отца Помасского.

– Я напишу…

– По благословению его святейшества вся Польша пойдет за вашим высочеством.

– Идем! Все идем! – ревет собрание.

Обед подходит к концу. Говор становится смешанным, неясным… Дамы удаляются на другую половину.

Выходит и Марина. Она шатается.

– Поддержи меня… мне дурно… я упаду, – шепчет она сестре.

Испуганная Урсула ведет ее в спальную.

– Московия… Сибирь… Азия…

– Что с тобой, Марина? Ты что-то шепчешь… Ты больна? Езус-Мария!

Дойдя до гипсового, обвитого плющом большого распятия, Марина крыжом упала перед ним и заплакала.

V. На охоте

В Самборе шли пиры за пирами. Со всех сторон съезжалась шляхта, чтобы посмотреть на московское чудо и попировать. Как волны от брошенного в воду камня, расходились слухи от Самбора, и чем дальше проникал слух, тем фантастичнее становился он, тем таинственнее и привлекательнее делался образ того, около которого носились эти облака слухов, легенд, предположений и загадываний в далекое будущее.

Когда он еще был ребенком, то его переводили из монастыря в монастырь, чтобы скрыть от Годунова. Всю Московию прошел он, до Сибири дошел; но и там искали его шпионы Бориса. Он ушел к лопарям, оттуда на Ледовитый океан. Норвежские китоловы взяли его на льдинах северного моря… Из Швеции пробрался он к ливонским рыцарям, а оттуда с рыцарем Корелою пошел на Дон… Он отлично ездит на коне, превосходно владеет оружием, убивает ласточку на лету! Он не схизматик, а католик – принял католичество в Риме!.. Там его видели пилигримы, во власянице и в веригах. Он молился и плакал о своей холодной Московии, которую Бог покарал за схизму – посадил на московский престол татарина [4] , казанского мурзу… Царевич дал обет святому отцу вывести из Московии проклятую схизму и насадить католичество… Он сольет всю Московию и Сибирь с Польшею, как слилась с нею Литва, и тогда Польша раскинется от Одера и Вислы до Китая, до Ледовитого и Тихого океана… Оттуда польские удальцы переплывут в Америку – и золотая польская речь зазвучит на развалинах царства Монтесумы [5] , и останутся только два великих народа в мире – поляки и французы…

4

…посадил на московский престол татарина… – Предок Бориса Годунова был казанский мурза Чет, принявший христианскую веру и поступивший на службу к московскому князю в XIV в.

5

…царство Монтесумы… – Монтесума (1466–1520) – правитель ацтеков (на территории современной Мексики), захвачен испанцами.

После одного из самых роскошных пиров Мнишек, провозгласив тост за здоровье московского царевича и за предстоящую дружескую связь Польши с Москвою, объявил гостям, что остальную часть дня они должны посвятить охоте и показать дорогому московскому гостю всю прелесть польского полкванья.

И мужчины и дамы приняли это известие с восторгом. Охота сама по себе – наслаждение для благородных сердец, а охота в присутствии постороннего наблюдателя – да при том не простого, а птицы самого высокого полета, – это уж акт национального торжества.

Вскоре было все готово к выступлению – и выступление началось. Рога трубят что-то необычайное, дворовые охотники давно на своих местах. Лошади ржут от нетерпения. Собаки прыгают и визжат от радости.

А что за прелесть эти пани и панны на красивых выхоленных конях! Все блестит золотом и серебром. Солнце играет на гладко полированном оружии, на серебряных уздечках, на рыцарских шпорах, на дамских ожерельях, на собачьих ошейниках…

Тут и сам Мнишек во главе поезда. На седле он кажется много выше, величественнее. Тут и Урсула и Марина. Последняя смотрит оживленнее: сквозь матовую белизну щек просвечивает нечто вроде румянца, такого нежного, едва уловимого глазом, но тем еще более чарующего; глаза ее кажутся еще чернее, еще больше… Да и как им не быть больше? Они, кажется, начинают прозревать ту темную бездну, из которой смотрели на нее другие глаза с непонятною для нее думою… Теперь она, кажется, что-то уловила там, в бездне: что-то блеснуло оттуда, словно из другого мира, и освещает путь в этот далекий, неведомый мир… Вместо пальмы там стоит одинокая сосна, вместо экваториального солнца – ледяное море; даже небо какое-то ледяное. Да что за дело до этого ледяного моря, когда внутри ее души что-то теплится?..