Лжедмитрий I
Шрифт:
— Сын мой, — Рангони протянул обе руки, — я слышу голос царя. Богу угодно было сберечь тебя от злоумышленников, и Господь и папа да помогут тебе. Уповай на них, сын мой.
— Отче Игнатий, — прервал епископа Григорий, и его голос звучал твердо, уверенно. — Передай князю Адаму, хочу встречи с королем Сигизмундом. На помощь войска польско-литовского надеюсь.
Над Днепровской кручей, на самой окраине Дарницы, в старой хате собрались атаман Артамошка Акинфиев, инок Варлаам и два донских казака Корела и Межаков. Тускло светит лучина, коптит. Казаки и Артамошка сидели за столом, переговаривались. У Варлаама глаза сонные, веки сами собой
Глухими тропами пробирался монах, ночевал в холодном весеннем лесу с диким зверьем. Ряса на Варлааме обвисла, в клочья изорвалась. От усталости и голода инок едва ноги волок.
В открытую нараспашку дверь слышно, как щука гоняет рыбью мелочь, всполохнет и затихнет.
Сквозь дрему Варлааму доносились голоса. Корела и Межаков рассказывали, что едут они в Самбор к царевичу Димитрию выборными от казачьего круга, дабы воочию убедиться, что Димитрий сын царя Ивана.
Сетовали казаки, жизнь на Дону при Годунове тяжелая. Казаков притесняют, и за хлебом, и пороховым зельем в Московскую Русь не пускают. А ежели какой казак, случается, по торговому делу попадает в Московию, то воеводы царские его хватают и сыск над ним чинят.
И когда на Дон приехал из Самбора от Димитрия литвин с грамотой и в ней царевич обещал обид казакам не чинить и звал их к себе в дружбу, обрадовались донцы.
— Коль и вправду в Самборе царевич Димитрий, мы, казаки, ему поможем, — сказал Корела.
Открыл глаза Варлаам, посмотрел на казаков. Седоусые, плечистые, лица степным ветром выдубленные.
Артамон поддакнул Кореле:
— Мы, холопы, за царевича встанем. Был бы он только к народу добрым.
Встряхнул головой Варлаам, прогнал сон:
— Я царевича Димитрия знавал.
— Ну? Врешь, монах! — недоверчиво покосился на инока Межаков.
— Вот те крест, — обиделся Варлаам. — Я его самолично в Литву увел.
Корела потянулся через стол, ухватил инока за рясу:
— Правду сказывай!
— Пусть меня Бог покарает, ежли вру.
— Ай да монах, едрен-корень! — воскликнул Акинфиев.
— Я вот и ныне к нему пробираюсь, — сказал Варлаам.
— Значит, товарищами будем, — хлопнул ладонью по столу Межаков. — Поглядим, что за царевич Димитрий.
— Возьмите меня с собой! Коль примет царевич, служить ему останусь, — обрадовался Артамошка.
Варлаам поднялся из-за стола:
— Я вас не неволю, вместе идти, так вместе. Завтра поутру и тронемся. Только как мы с Артамоном за вами угонимся, ежели вы конные?
— О том не твоя печаль, монах, мы вас не оставим. — Корела пригладил седые усы и, выбравшись из-за стола, ушел на сеновал.
Король Сигизмунд принимал Отрепьева в маленьком охотничьем домике за Краковом. Беседовал с глазу на глаз.
Сигизмунд знал: сидящий перед ним новоявленный русский царевич никакой не Димитрий. Но король смотрел на самозванца и думал, что наступит, однако, пора, когда московиты сами дадут Речи Посполитой свои земли…
За оконцем шумел на ветру лес, громко переговаривались приехавшие с королем шляхтичи. Паны были в недоумении — где же обещанная охота?
Откинувшись на спинку высокого кресла, Сигизмунд пристально смотрел на Отрепьева. Да, этому самозванцу в уме не откажешь. Вон как о своем житье повествует! Да еще на польском языке, велеречиво, иногда переходит на латинский, приводя примеры из истории.
Обличьем
же самозванец не вышел: и роста невысокого, и чуть ногу волочит.Приглаживая светлые волосы, сказал:
— На помощь твою, король, уповаю. Помоги сесть на трон родительский.
Сигизмунд склонил голову, долго не отвечал. Замолчал и Лжедимитрий, ждал, что скажет король. Наконец Сигизмунд заговорил:
— Как ясновельможный брат мой Димитрий мыслит ту помощь? У нас с Московией уговор. — И наморщил лоб, думая. Потом продолжал: — Но я не волен воспретить вельможным панам, если они со своими гайдуками вступят в войско ясновельможного брата нашего Димитрия. Пусть ясновельможный царевич сбирает себе войско в нашем королевстве и в Великом княжестве Литовском. Мы дадим нашему брату Димитрию сорок тысяч злотых на его нужды. А за то, когда брат наш сядет с нашей помощью на царство, он отдаст нам Смоленск и землю Северскую. И еще будет нам другом в войне нашей со свевами [24] .
24
Свевы — шведы.
Отрепьев нахмурился, но не возразил. Он надеялся, что Сигизмунд даст ему своих жолнеров [25] . Король поднялся: разговор был окончен.
В тот же день король имел беседу и с князем Адамом Вишневецким. Сигизмунд был весел как никогда.
— Князь Адам, — король довольно потер ладони. — Вели воеводе Юрию Мнишеку не чинить козней царевичу Димитрию. Нашим королевским именем приказываю давать на прокорм его воинству.
25
Жолнеры — солдаты.
Вишневецкий кашлянул в кулак, сказал:
— Ваше величество, когда Димитрий станет жить в Самборе, то у пана воеводы найдется, чем приворожить молодого царевича.
Сигизмунд вскинул брови:
— О, князь Адам разумен! То хорошо, если сердце будущего царя московитов останется в Королевстве Польском. Скажи пану Юрию Мнишеку, я желаю этого,
Слух, что у воеводы Мнишека живет русский царевич Димитрий, быстро облетел Королевство Польское и Великое княжество Литовское. Вельможные паны радовались: быть смуте в Московии!
Говорили о встрече Сигизмунда с царевичем московитов и обещанной ему королевской помощи…
Из Кракова Отрепьев воротился в Самбор, к сандомирскому воеводе, и начал рассылать с верными людьми грамоты к шляхтичам и на окрайну Руси к казакам звать в свое войско.
Первой потянулась к нему жадная к наживе шляхта.
Если король Сигизмунд рассчитывал получить от самозванца русские земли, а польско-литовские паны набить свои карманы золотом и драгоценностями из московской казны, то папа римский Климент вынашивал планы объединить под своим главенством латинскую и греческую церковь.
Солнце вступило в полдень, когда епископ Игнатий Рангони добрался наконец до замка сандомирского воеводы Юрия Мнишека. В дороге сначала колесо рассыпалось, потом конь ногу сломал.
Под Самбором внимание Рангони привлек звук охотничьего рожка и заливистый лай собак. Наперерез колымаге по покрытому первой травой полю скакали всадники. В скачущем впереди невысоком плотном пане епископ без труда узнал воеводу Юрия.
Подскакав, Мнишек спрыгнул с седла, кинул повод гайдуку и подал знак ездовым: