Лжедмитрий Второй, настоящий

– Нельзя!

– Но это же мой отец!

Его уверенная манера, хорошая одежда и спокойная доброжелательность впечатляли. Вежливому, не барствующему юноше из аристократической семьи очень хотелось пойти навстречу.

Становой боролся с собой. Явно, что он имел иные указания. Явно, что он прибыл сюда не случайно и что его послали очень высокие люди. Очевидно, все бумаги Нагого будут опечатаны и отправлены в Москву. И по ним в Москве уже будут предприняты какие-то важные, может быть даже с кровавыми последствиями, действия. И все же становой уступил.

– Хорошо, проходи. Только ничего не трогай.

Подросток вошел в комнату. Подошел и царственно поцеловал Афанасия в холодный лоб.

Воспитатели добились своего, он осчастливливал собою окружающих. Потом он перекрестился и пошел к рабочему столу Афанасия.

– Что-либо трогать запрет! – насторожился становой.

– Это Евангелие, – ответил юноша, беря толстую кожаную книгу со стола. – Я буду молиться.

Дьяк не рискнул отобрать у юноши религиозное писание, и Дмитрий свободно вышел из комнаты.

Скоро печь была растоплена. И скоро появился наставник.

Когда он увидел драгоценный крест в руках у юноши, он вытер испарину со лба.

Крест этот, обнаруженный становым, мог бы принести большое количество неприятностей.

Все бумаги Афанасия, все письма без разбора были уложены становым в плоский деревянный ящик и опечатаны.

Бумаги поехали в Москву.

Живого Афанасия трогать не смели. Но мертвый он уже был не страшен.

* * *

Когда городские приставы сняли арест с дома, Афанасия Нагого переодели во все белое, потому что иначе не хоронили, и перенесли в пишалинскую церковь.

Много народа пришло проститься с хозяином.

Кто-то из любопытства. Кто-то и в самом деле из жалости.

Для крестьян Афанасий был неплохим хозяином. Основной доход его шел не с полей и леса, не с труда закрепленных крестьян, а с царской службы и привходящих дел. От него порой зависели не только важные назначения за рубеж и внутри страны, но и целость головы на плечах. А такая зависимость – золотая вещь.

Что-то ждало крепостных теперь? То ли имение заберут в казну, то ли приедут опальные родственники и будут выжимать из земли и леса все до нитки. То ли все будет как раньше.

Афанасия отпели. Многочисленные дворовые жены, в том числе мать Дмитрия, плакали с большим усердием и умением:

– Тебе ли было оставлять белый свет?

– Не имел ли ты богатства и чести и семьи любезной?

– Не жаловал ли тебя царь-государь?

Церковный колокол звенел над лесами и водой.

Нарядно одетого Нагого опустили в холодную, сырую землю. На могиле поставили красивую мраморную плиту – красную в золотую искру.

И все.

Грандиозный замысел по смене власти в стране будут осуществлять другие. Афанасий Нагой даже не узнает о его результатах.

Сразу после похорон Симеона и Дмитрия позвал Копнин.

Разговор с ними он вел в своей комнате. Это была рабочая комната – дубль хозяйской. С той лишь разницей, что в ней все было проще и кондовее и стояла большая деревянная кровать.

– Вот что, уважаемые мои, – сказал Юрий. – Вам здесь оставаться нельзя. Да и мне, пожалуй, тоже. Как только арестованные бумаги в Москве прочтут, сюда сразу стрельцов направят с каким-нибудь прощелыгой из пыточного приказа. Вы понимаете. Вам надо идти в столицу под крыло к Бельскому Богдану, Щелкалову Василию, к Романовым. К Мстиславскому, наконец. Так считал хозяин. Но мой вам совет другой.

– Какой? – спросил Дмитрий.

– Идти в Литву. В Москве Годунов набирает силу с каждым днем, и вас быстро сдадут ему. То ли чтоб соперника удавить, то ли просто из-за подлизовости. В Литве вы нужнее. Там и русских опальных много, и сами поляки спят и видят, как на Русию выйти.

Копнин молчал, желая понять, насколько серьезно его собеседники относятся к его наказам. Когда он увидел, что его слушают с огромным вниманием и уважением, он продолжил:

– В Литве, барич, ты можешь и забыть о своем царском деле и жить спокойно, как все аристократы живут.

– Нет уж, – твердо сказал Дмитрий. Копнин и Симеон с удивлением посмотрели на него. Юноша явно набирал.

– Мой долг быть на троне. Это мое царство. Копнин и Симеон переглянулись.

– Много я видел разных долгов, – сказал Копнин. – Жаль, что часто они плахой кончались, а то и дыбой. Ну да ладно, Бог тебе судья. – Он перекрестился. – А я вот лично, по своему почину, приготовил вам вот что.

Он вытащил из шкафа и бросил на лавку две черные добротные монашеские рясы, две пары крепких сапог и вручил Симеону большой кошель с деньгами.

– Ну и кто мы такие в этом наряде? – спросил царевич.

– Монахи. Идете собирать пожертвования для Грязовецкого монастыря. А то и в святой путь к Ерусалиму. Это уж как вам удобнее. У меня на тот и другой рассказ бумаги есть. И с настоятелем все согласовано.

– Спасибо, Юрий Иванович, – растроганно сказал учитель. – Для начала мы все-таки пойдем в Польшу. А потом уже на Москву. Мне польский вариант больше нравится.

– А мне московский, – сказал Дмитрий.

– Это уж вы сами решайте. Хозяина над вами нет. Только уходите быстрее.

– Сегодня же уйдем, – сказал Симеон. – Пусть только Жук довезет нас до Грязовца и чуть дальше. Чтоб в этом маскараде нам здесь внимание людей не привлекать.

– Он отвезет вас далеко за Грязовец. И вот что: если вы решите идти на Москву, то вам сначала надо зайти в другое место.

– Куда это? – удивился Дмитрий.

– В Череповец, в село Никольское.

– Юрий Иванович, ты великий человек! – воскликнул Симеон, а царевич ничего не понял.

Копнину очень понравилось, что доктор оценил его еще не высказанную мысль. Этот мрачный человек даже расцвел и продолжил:

– А вот вам еще один подарок. Это уже от Жука. – Он протянул два простых деревянных распятия. Они были крепко-прекрепко самодельные.

– Не слишком ли мы замаскарадимся? – спросил царевич, примеряя рясу и крест.

– Не слишком, – ответил Симеон. – А ты, дорогой Уар, еще не так умен, как хотелось бы! Давно пора понять, что есть такие люди, которые ничего зря не говорят и ничего попусту не делают.