М значит Магия

Я удивленно смотрел на него, пока до меня не дошло, что он плачет: его лицо побагровело, слезы и сопли размазались по щекам. Вик рыдал посреди улицы, рыдал откровенно и жалобно, как ребенок. Потом он пошел прочь, и я больше не видел его лица. Я не понимал, что могло произойти на втором этаже, что на него так подействовало, что его так напугало – и даже не пытался строить предположения.

Один за другим зажглись уличные фонари; Вик ковылял по дороге, я плелся следом за ним, и мои ноги безотчетно отбивали ритм поэмы, которую, как ни пытался, я так и не смог вспомнить.

Жар-птица

Ребята в Эпикурейском клубе состояли тогда бедовые и небедные. И погулять не дураки. Было их пятеро.

Огастес ДваПера Маккой, человекгора – объемом с троих, евший за четверых, пивший за пятерых. Прадед его основал Эпикурейский клуб на деньги от страховой лотереи, [9] в которой он постарался выиграть – достаточно традиционным способом.

Профессор Мандалай, нервный коротышка, серый, как призрак (а может, действительно призрак: в мире случались и более странные вещи). Пил только воду и ел кукольные порции еды с тарелок размером с блюдечко. Да ладно! Гурман – не обязательно обжора, а Мандалай не пропускал ни одного блюда из присутствовавших на столе.

9

Имеется в виду своеобразный вид страхования, когда полис покупают несколько человек, но все деньги получает переживший своих компаньонов участник. – Здесь и далее примеч. пер.

Вирджиния Бут, гастроном и ресторанный критик, некогда – писаная красавица, теперь превратившаяся в роскошную величественную развалину и наслаждавшаяся своей разваленностью.

Джеки Ньюхаус, потомок (непрямой) великого любовника, гурмана, скрипача и дуэлянта Джакомо Казановы. Как и его знаменитый родственник, Джеки Ньюхаус за свою долгую жизнь разбил немало сердец и отведал немало деликатесов.

И наконец, Зебедия Т. Кроукрастл, единственный эпикуреец-банкрот: он вваливался на собрания клуба с бутылкой дешевого пойла в бумажном пакете, небритый, без шляпы, и без пальто, и зачастую – не то чтобы даже в рубашке, а вообще непонятно в чем, но ел с аппетитом, которого с лихвой хватило бы на всех.

Слово взял Огастес ДваПера Маккой.

– Мы перепробовали уже все, что можно, – сказал Огастес ДваПера Маккой, и в его голосе сквозили печаль и горечь. – Отведали мясо стервятников, ели кротов и летучих лисиц.

Мандалай сверился со своим блокнотом.

– На вкус стервятник напоминает протухшего фазана. Крот – трупного червя. Летучая лисица по вкусу – точь-вточь как упитанная морская свинка.

– Пробовали попугая-какапо, ай-ай и гигантскую панду…

– Ммм, жареная отбивная из пандятины, – сглотнула слюну Вирджиния Бут.

– Даже коечто из давно вымерших видов случалось у нас на столе, – продолжал Огастес ДваПера Маккой. – Мы ели быстрозамороженную мамонтятину и мясо гигантского ленивца из Патагонии.

– Жаль, что мамонт был лежалый, – вздохнул Джеки Ньюхаус. – Но зато сразу понятно, почему эти волосатые слоны так скоро закончились – люди быстренько их распробовали. Я, конечно, ценитель изысканных блюд, но в тот раз с первого же куска мои мысли обратились к канзасскому шашлычному соусу, и будь эти ребрышки посвежее…

– Не вижу ничего страшного в том, что он полежал во льду пару тысяч лет, – заметил Зебедия Т. Кроукрастл. Он оскалился, обнажив кривые, но все же острые и крепкие зубы. – Но если всерьез говорить о вкусном, то правильный выбор – мастодонт, без вариантов. За мамонтов люди брались, когда не могли достать мастодонта.

– Мы ели кальмаров, гигантских кальмаров, необозримых кальмаров, – говорил Огастес ДваПера Маккой. – Мы ели леммингов и тасманских тигров. Мы ели шалашников, овсянок и павлинов. Мы ели рыбу-дельфина (которая не то же, что дельфинмлекопитающее), гигантскую морскую черепаху и суматранского носорога. Мы ели все, что можно съесть.

– Глупости. Есть еще много сотен блюд, которых мы не попробовали, – заявил профессор Мандалай. – Даже тысяч. Ну, вспомнить хотя бы, сколько тысяч видов жуков мы пока обходили вниманием.

– Ой, Мэнди, – вздохнула Вирджиния Бут. – Отведав одного жука, считай, что знаешь вкус всех. А мы и так перепробовали сотни видов.

И только навозники хоть чемто порадовали.

– Нет, – возразил Джеки Ньюхаус. – Там все дело – в навозных катышках. Сами жуки совершенно неудобоваримы. И все же я с тобой согласен. Мы покорили вершины гастрономии и промерили бездны дегустации. Мы стали, как космонавты, исследователи вселенных наслаждения и миров вкуса, которые другим и не снились.

– Так, так, так, – сказал Огастес ДваПера Маккой. – На протяжении уже полутора веков раз в месяц происходит заседание клуба, так было при моем отце, моем деде и моем прадеде. Но теперь, боюсь, нам придется прервать традицию, ибо не осталось ничего, что мы или наши предшественники не употребили бы в пищу.

– Жаль, что меня тут не было в двадцатые годы, – посетовала Вирджиния Бут, – когда в меню можно было включить человечину.

– Только после электрического стула, – напомнил Зебедия Т. Кроукрастл. – Продукт уже был наполовину зажарен, с хрустящей корочкой. Среди нас не нашлось ни одного любителя «длинной свиньи». [10] Хотя нет… был один, обладавший природной склонностью, но он долго не задержался.

10

Так дословно переводится термин, употреблявшийся для человечины аборигенами Полинезии и Новой Зеландии.

– Ой, Красти, зачем делать вид, будто ты сам при этом присутствовал? – зевнула Вирджиния Бут. – Ты еще не настолько стар. Тебе не дашь больше шестидесяти, даже учитывая неспокойное время и жизнь на улице.

– Да, времечко то еще выдалось, – согласился Зебедия Т. Кроукрастл. – Хорошее время на самом деле. Хотя и не настолько хорошее, как тебе представляется. Так или иначе, осталась куча всего, что мы еще не ели.

– Называй, – сказал Мандалай, нацелив острие карандаша на блокнот.

– Ну, есть такая сантаунская жарптица, – сказал Зебедия Т. Кроукрастл и обнажил в ухмылке кривые, но острые зубы.

– Никогда о такой не слышал, – заметил Джеки Ньюхаус. – Ты ее выдумал.

– А я вот слышал, – сказал профессор Мандалай. – Правда, в другом контексте. Кроме того, это мифическое существо.

– Единороги тоже мифические, – напомнила Вирджиния Бут, – но боже, запеченный бок единорога в тартаре был весьма недурен. Правда, слегка отдавал кониной и немного – козлятиной, однако каперсы и сырые перепелиные яйца сильно поправили дело.

– В старых записях Эпикурейского клуба вроде упоминалась жарптица, – пробормотал Огастес ДваПера Маккой. – Но что конкретно, я уже не помню.

– А там не говорилось, какой у нее вкус? – спросила Вирджиния.

– Кажется, нет, – нахмурился Огастес. – Надо будет покопаться в протоколах.

– Не надо, – сказал Зебедия Т. Кроукрастл. – Это было в обгоревших томах. Все равно ничего не разберешь.

Огастес ДваПера Маккой почесал голову. У него действительно имелись два пера, проходивших через узел тронутых сединой волос на затылке – некогда перья были золотыми, но теперь походили на пучки желтого мочала. Перья достались ему еще в детстве.