М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников

его стихом: «И на устах его печать!» Оно разошлось

по городу.

Вскоре после того заехал к нему один из его род­

ственников, из высшего круга 1 (не назову его), у них

завязался разговор об истории Дантеза (барон Гекерн)

с Пушкиным, которая в то время занимала весь Петер-

* В 5 часу пополудни. «Одесский вестник», 1841, № 63. ( Примеч.

А. М. Меринского.)

177

бург. Господин этот держал сторону партии, противной

Пушкину, во всем обвиняя поэта и оправдывая Дантеза.

Лермонтов спорил, горячился, и когда тот уехал, он,

взволнованный, тотчас же написал прибавление к озна­

ченному стихотворению. В тот же день вечером я посе­

тил Лермонтова и нашел у него на столе эти стихи,

только что написанные. Он мне рассказал причину их

происхождения, и тут же я их списал; потом и другие из

его товарищей сделали то же; стихи эти пошли по рукам.

Вскоре после того как-то на одном многолюдном

вечере известная в то время старуха и большая сплет­

ница Анна Михайловна Хитрова при всех обратилась

с вопросом к Бенкендорфу (шефу жандармов): «Слы­

шали ли вы, Александр Христофорович, что написал про

нас (заметьте: про нас!) Лермонтов?» Бенкендорф пре­

жде ее, вероятно, знал о том и не находил ничего в этом

важного. Рассказывали тогда, что будто он выразился

так: «Уж если Анна Михайловна знает про эти стихи,

то я должен о них доложить государю». Вследствие

этого доклада был послан начальник Гвардейского шта­

ба <ныне> покойный Веймарн, чтоб осмотреть бумаги

Лермонтова, в Царское Село, где не нашел поэта (он

большею частию жил в Петербурге), а нашел только

его нетопленную квартиру и пустые ящики в столах.

Развязка вам известна — Лермонтова сослали на

Кавказ.

О причине прибавления этих окончательных стихов

я вскользь упомянул в небольшой записке, помещенной

в «Атенее» и набросанной мною в 1856 году, наскоро,

с недомолвками, еще под влиянием прежней ценсуры.

В. В. БОБОРЫКИН

ТРИ ВСТРЕЧИ С М. Ю. ЛЕРМОНТОВЫМ

Лермонтов, Лярский 1, Тизенгаузен, братья Чере-

повы, как выпускные, с присоединением к ним провор­

ного В. В. Энгельгардта составляли по вечерам так

называемый ими «Нумидийский эскадрон», в котором,

плотно взявши друг друга за руки, быстро скользили по

паркету легкокавалерийской камеры, сбивая с ног по­

падавшихся им навстречу новичков. Ничего об этом

не знавши и обеспокоенный стоячим воротником

куртки и штрипками, я, ни с кем не будучи еще знаком,

длинными шагами ходил по продолговатой, не принад­

лежащей моему кирасирскому отделению легкокавале­

рийской камере, с недоумением поглядывая на быстро

скользящий мимо меня «Нумидийский эскадрон», на

фланге которого, примыкающем к той стороне, где я

прогуливался, был великан кавалергард Тизенгаузен.

Эскадрон все ближе и ближе налетал на меня; я сто­

ронился, но когда меня приперли к стоявшим железным

кроватям и сперва задели слегка, а потом, с явно поня­

тым мною умыслом, порядочно толкнули плечом Тизен-

гаузена, то я, не говоря ни слова, наотмашь здорово

ударил его кулаком в спину, после чего «Нумидий­

ский эскадрон» тотчас рассыпался по своим местам,

также не говоря ни слова, и мы в две шеренги пошли

ужинать. Строились по ранжиру, тяжелая кавалерия

впереди, и я по росту был в первой фланговой паре.

За ужином был между прочим вареный картофель,

и когда мы, возвращаясь в камеры, проходили неосве­

щенную небольшую конференц-залу, то я получил

в затылок залп вареного картофеля и, так же не говоря

ни слова, разделся и лег на свое место спать. Этот мой

стоицизм, вероятно, выпускным понравился, так что

179

я с этого первого дня был оставлен в покое, тогда как

другим новичкам, почему-либо заслужившим особенное

внимание, месяца по два и по три всякий вечер, засыпа­

ющим, вставляли в нос гусара, то есть свернутую

бумажку, намоченную и усыпанную крепким нюхатель­

ным табаком. Этим преимущественно занимался шалун

Энгельгардт, которому старшие не препятствовали.

Вот моя первая встреча с Лермонтовым.

Домашнее образование под руководством швей­

царца и швейцарки, пропитанных духом энциклопе­

дистов, сделало то, что русская литература была для

меня terra incognita *, и я из нее знал только «Юрия

Милославского», которого мы в Горном корпусе читали

вслух во время летних каникул, проведенных в стенах

корпуса. Что ж удивительного, что я даже не интере­

совался издаваемым в последние месяцы пребывания

Лермонтова в школе рукописным журналом под назва¬

нием «Всякая всячина напячена», редактором коего

был, кажется, конно-пионер Лярский. <...>

Я жил во Владикавказе. <...> Однажды базарный **

пришел мне сказать, что какой-то приезжий офицер

желает меня видеть. Я пошел в заезжий дом, где застал

такую картину:

М. Ю. Лермонтов, в военном сюртуке, и какой-то

статский (оказалось, француз-путешественник) сидели

за столом и рисовали, во все горло распевая: «A moi

la vie, `a moi la vie, `a moi la libert'e» ***.

Я до сих пор хорошо помню мотив этого напева,

и если это кого-нибудь интересует, то я мог бы найти

кого-нибудь, кто бы его положил на ноты. Тогда это