М.О.Рфий

Николай как можно осторожнее высвободил руки из спальника, и все — таки его движение не осталось незамеченным. Крыса крутнулась волчком, затем замерла, и тут их глаза встретились. Корнееву стало жутко от этого осмысленного и полного жестокости взгляда. В нем чувствовались уверенность в безнаказанности и ненависть, ненависть, ненависть. В блестящих пуговицах крысиных глаз явно читалась угроза: «Будь я величиной хотя бы с кошку, тебе бы не поздоровилось. Я бы выгрызла у тебя живого еще теплые кишки».

Крыса была настороже, но не боялась Корнеева. Она понимала преимущество своего положения. В любую минуту ей не составит труда скрыться. На какое — то мгновение Николаю померещилось, что жирная крысиная морда расплылась в злой улыбке, обнажив свои острые желтые клыки. Он, кажется, даже ощутил мерзкий гнилостный запах ее пасти.

«Сейчас я поддам тебе адреналина!» — Корнеев быстро включил дальний свет, сигнал, дворники и омыватель переднего стекла. От яркого света, оживших дворников и воды Лариска, словно персонаж диснеевских мультиков, взмыла на полметра вверх, затем на мгновение зависла в воздухе и, перебирая всеми лапами одновременно, ракетой «земля — воздух — земля» исчезла в глубинах стеллажа.

Корнеев вышел из машины, перед его глазами, словно стоп — кадр, застыла крысиная морда, искаженная диким ужасом. Он улыбнулся в усы: «Будешь знать, кто в гараже хозяин!»

А уже через минуту ворота бокса завибрировали от еще крепкого кулака Федора Ивановича, раздался его сердитый и в то же время несколько испуганный голос.

— Кто здесь? Мать вашу! Выходи, а то стрелять буду. «Первый», «первый», нападение на стоянку, прошу выслать подкрепление. — Дядя Федор имитировал разговор по рации с мифическим «первым».

— Федор Иванович, успокойся, это я, Николай. — Он знал, что у дяди Федора и в помине нет радиостанции, а уж тем более — оружия. Знал он и то, что старику будет неловко перед ним за разыгранную комедию, поэтому он вышел из бокса и сразу перевел разговор на нейтральную тему.

— Ты знаешь, что у тебя на стоянке завелись крысы вертикального взлета?

Пересказал только что виденное, посмеялись, закурили. Николая слегка знобило: на улице заметно похолодало. Пока он спал, лужицы на стоянке покрылись тонким хрустким ледком, и в них уже не отражались звезды. У его ног вился Кузя. Он явно хотел загладить свою вину: только что по ошибке облаял своего кормильца. Федор Иванович был совершенно трезвый и грустный, он не стал, как обычно, ругать Николая за «несанкционированный сон на объекте, не стал по своей привычке бурчать и поучать, что тоже не было на него похоже.

— Опять «бомбить» поедешь?.. Когда ж в стране этот бардак закончится? — В голосе дяди Федора зазвучали какие — то совсем не свойственные ему нотки сострадания.

— Прорвемся, Иваныч, не грусти.

Николай пробил тонкий узорчатый ледок в пожарной бочке, сполоснул лицо обжигающе холодной водой. Голова прояснилась. Пока заводил и прогревал машину, дядя Федор сам открыл ворота стоянки, чего он никогда не делал. Когда Николай притормозил у сторожки, он нагнулся к приоткрытому окну «жигулей» и все — таки сказал то, что так трудно было ему сказать:

— Знаешь, Коль, я ведь сегодня струхнул по — настоящему… Возраст, наверное… Вот такая, блин, музыка. Какой из меня охранник… Дед старый. А отморозков, знаешь, сколько сейчас развелось. Вон на прошлой неделе на соседней стоянке сторожа забили до смерти. — Голос его звучал как- то необычно искренне и доверительно, словно был скинут «маскхалат», скроенный из напускной строгости и грубости.

— Брось, Федор Иванович. Ты еще боец! — Николай говорил банальные слова, и сам им не верил. Сейчас, в ярком свете полной Луны, он как — то по — особенному ясно увидел, что перед ним стоит старый, больной и очень одинокий человек.

Уже отъезжая от стоянки, Корнеев бросил взгляд в зеркало заднего вида и увидел, как дядя Федор сдернул с головы свою видавшую виды полевую фуражку и тайком неловко перекрестил удаляющуюся машину.

Стекла «жигулей» предательски запотели, напоминая о выпитом коньяке. Николай включил печку и достал из «бардачка» коричневые таблетки «Анти — полицай». Проверить их действие на практике ему еще не приходилось, и он не был уверен, что они помогут, случись на дороге проверка на алкоголь.

Проехав благополучно пост ГИБДД на пересечении Каширского шоссе и проспекта Андропова, он на радостях резко поддал газу, отчего зад «жигулей» слегка повело: «Пора «переобуваться», а то все деньги просажу по кабакам, а потом всю зиму на голой резине мотаться».

В районе Коломенского парка Николай обратил внимание, что за ним увязался черный джип. Он явно не торопился обгонять «семерку», хотя сделать это для такой мощной машины было пару пустяков. «Мицубиси паджеро» с сильно тонированными стеклами как привязанная шла в пятидесяти метрах сзади и повторяла все маневры «жигуленка». У светофора Николай перестроился в крайний правый ряд, включил указатель поворота. Джип повторил все маневры.

У Корнеева по спине пробежал неприятный холодок. Подобный эскорт не сулил ничего хорошего. На простых бандитов явно не похоже. На такой крутой тачке таксисты — конкуренты не ездят.

Дождавшись зеленого сигнала, Николай резко, так что аж задымилась резина, дал газу и, подрезав машины, стоявшие в левых рядах, резко свернул в проулок. Не ожидая такой наглости, водитель стоявшего в среднем ряду серого «Москвича» только и успел пару раз моргнуть дальним светом. Джип же спокойно свернул направо в сторону кинотеатра «Орбита».

«Ну вот, товарищ полковник, поздравляю, вы уже себе и манию преследования заработали. Так недолго и до зеленых человечков допиться. — Николай включил радио, закурил. Сердце колотилось в грудной клетке, словно он только что пробежал стометровку. Впереди у обочины голосовали два явно подвыпивших мужика. — Вот и парочка мятых десяток валяется. Бери — не хочу. Не хочу…»

Корнеев не стал тормозить и проехал мимо. Ему захотелось сейчас побыть одному и чуть успокоиться. Пусть даже в ущерб своему автобизнесу. Он хитрыми тропами через дворы проехал к Нагатинской набережной, вышел из машины. Кругом ни души. В редких окнах домов горел свет. Вода Москва — реки играла свинцовыми бликами. Окурок, описав дугу, бесследно исчез. Подумал: еще пару таких холодных ночей — и лед станет.

После командировки в Чечню Николай стал каким — то напряженным и раздражительным. Видимых причин для этого как будто не было. Никто не упрекнул его, что задержался с возвращением в Москву. Телефонограмма о срочном вызове объяснялась весьма прозаическим образом: требовалось подготовить выступление начальника главка, тезисы которого были записаны в секретной тетради Корнеева.

Отчасти его раздражение объяснялось тем, что он постоянно ощущал чье — то пристальное внимание к своей персоне. Но главное было в другом — Николай понимал: любопытство завело его слишком далеко. Житейский опыт да и просто благоразумие подсказывали: надо остановиться, но этого он уже не мог сделать. Он не контролировал ситуацию, не просчитывал свои последующие шаги. Его несло мощным потоком событий, как тупое бревно вниз по течению. И в то же время эта покорность судьбе увлекала Корнеева, он ощущал какой — то азарт безрассудства.