Мачо не плачут
Шрифт:
Концерт задерживали уже на два часа. Милиционеры в бронежилетах были на грани истерики. Еще немного, и в ход пошли бы саперные лопатки. Однако Папарацци умела решать вопросы. Толпу она раздвинула острым плечом: «Пресса... Мы пресса... Пропустите прессу...» — а милиционерам улыбнулась. Их пробовали не пустить, но она лизнула языком кончик носа, длинными пальцами обхватила телевик и, глядя милицейскому офицеру в глаза, нежно выдвинула-задвинула его. Почувствовав приступ фрейдистского удушья, молоденький офицер пропустил их внутрь.
Они сели в служебном буфете. За столом напротив сидел седой семидесятилетний тип в кожаных джинсах. С чего взялась идея, будто после концерта Папарацци должна ехать в гости к молодому человеку, не понял он ни тогда,
Перед этим в зал пытался выйти он. Дошел только до первой цепи милицейского контроля. Там стоял жирный постовой с глазами цвета стухшего мяса, а под глазами у него были большие мешки. Персонажей, одевавшихся, как молодой человек, постовой не любил. Ботинки на толстой подошве... тишотка с перекошенной мордой... кофта с остроносым капюшоном... «Попадешься еще раз, выгоню к едрене-фене, понял?» Так что теперь молодой человек старался от Папарацци не отставать. Загораживая дорогу спиной, та забралась по металлической лесенке и резво выпрыгнула... на сцену. Сцена была залита светом, а еще дальше яростным многоголовым животным бился переполненный зал.
Пьяный, беспомощный, он остался, шатаясь, стоять на лесенке. Рядом замерли бодигуарды в пиджаках и немец-звукотехник. Под рукой он ощущал ржавый поручень и на всякий случай сжимал его покрепче. Не хватало только выпасть под ноги звездам дискотек. Перед лицом колыхалась затянутая в буро-зеленые штаны задница скутеровского клавишника. С такого ракурса концерт смотрелся своеобразно. В паузах между песнями клавишник делал шаг в темноту, и его рвало прямо на кулисы. Парня скрючивало, он задыхался, и мало чего выливалось из его мокрого рта.
Выбравшись из Дворца спорта, молодой человек поймал такси, купил еще алкоголя и оказался вместе с Папарацци у себя дома. Кстати, вы не знаете, где он взял денег? Первый раз за два дня он поел и уже на кухне стащил с Папарацци джинсы. На столе остывала тарелка с ее китайской лапшой. Если ЕГО девушка не появится, думал он, если после вчерашнего у них ничего не будет, он станет спать с Папарацци. У нее интересная работа и трое детей. «Она любит детей, и я тоже люблю, мы могли бы быть неплохой парой, почему нет?»
После кухни они переместились в его неприбранную комнату. Когда по «Радио-Максимум» заиграла «You’re Unbelivable», она, подстраиваясь под музыку, изменила ритм... дура. Приемник орал всю ночь и разбудил его еще до полудня. Папарацци ужасно пахла. Эта ночь была ни капельки не похожа на те... предыдущие.
Впрочем, скоро все опять стало хорошо. Разумеется, они помирились, они снова были вместе, все продолжалось.
Тост второй,
произносимый обычно хозяином дома
Старики расказывают, што жыл на свети джыгит, любившый сваю нивесту так, как никто ни любил сваих нивест да ниво. Но радитили нивесты были против их свадьбы, и гарячий джыгит украл сваю нивесту, пасадил иё на сваиво скакуна и умчался в горы. Так расказывают старики...
Ы усы джыгита были чирны, как Чорнае море, а иво сабля была астра, как приступ апиндицыта. А нивеста джыгита была красива, как маладая винаградная лаза, и пуглива, как горная лань. А конь джыгита был просто конь. Ы скакали ани день и ночь, ы ищо день и ищо ночь, а патом прагаладались. Ы увидил джыгит, што на виршыне самай высокай гары стаит горный казел и, не астанавливая каня, на скаку сарвал с плича ружье и стрельнул в горнава казла, но прамахнулся.
«Вах, какой казел!» — сказал джыгит. Астанавил сваиво резвава скакуна, вытинул руку с ружьем и выстрилил в казла ищо раз, но пуля апять пралитела мимо. Удивился джыгит. Никагда он ни видил, штобы иво меткое ружье прамахивалось два раза падряд, ни знала промаха иво рука, верная, как друг ындейцыв. Он ссадил нивесту с каня,
прицэлился и — ба-бах! — разнисло горнае эхо звук иво выстрила, но ни адин мускул ни дрогнул на лицэ горнава казла. «Харошо жэ, горный казел! — вскричал тагда джыгит, — никто ищо ни ухадил ат маиво выстрила, точнава, как ни бровь, а глаз! И ты ни уйдош!»Джыгит спрыгнул с каня, лег на горнай трапе, извилистай, как змия, прищурил глас, верный, как слово призидента-шмазидента, и нажал на курок. Но ни даждавшысь, пака пуля сразит иво, горный казел ускакал па склонам Кавкасскава хрибта. Ни пригатовил джыгит шашлык для сваей вазлюблиной ис этава казла и ана умирла ат голада, а патом умир и сам джыгит. Паследним умир конь. Иму ни нужын был шашлык, конь умир просто за кампанию.
Так наполним жэ, дарагие гости нашы бакалы и выпьим за то, штобы никагда в жызни ни встричались на нашэм пути такие вот казлы!
3. Горячие закуски
Все началось после того, как они вернулись из Швеции. Они разъехались по домам, переоделись во все новое, только что распечатанное. Она зашла к нему в редакцию и долго хвасталась коллегам еще мокрыми фотографиями. Вот мы на гигантской американской горке... а вот кормим акулу в музее «Аквария»... акула, между прочим, живая... а это мы у королевского дворца...
Раз она все равно зашла, он решил куда-нибудь ее сводить. Они уже год были вместе, все было сто раз испытано. Если честно, молодой человек чувствовал себя разбито. Предыдущую ночь они без конца проходили то паспортные, то таможенные контроли. Он почти не спал. На улице висела духота, а с самого утра ему нужно было на работу. Когда девушка начала говорить, что он уделяет ей мало внимания, целыми днями болтается с приятелями по барам, а она, возможно, беременна, молодой человек ухватился за повод и с удовольствием с ней поругался. Она позвонила матери, та на машине приехала ее забирать. Потом он часто вспоминал девушку, стоящую на пороге его квартиры. Серая шведская футболка с лосем. Голубые джинсы. Кожаные туфли «Ти-Джей», которые он купил ей в Москве...
Людям необходимо орать и отдыхать друг от друга, но зачем из-за этого расставаться насовсем? У них система примирений была отработана. Иногда они даже заранее договаривались, кто будет первым звонить после следующей ссоры.
Она позвонила очень не скоро. Позвонила сказать, что уезжает на Черное море. Болгария, Греция, Стамбул... Он прижимался лбом к холодной стене. «Зачем ты уезжаешь?! Мы только что приехали из Скандинавии, ты мало отдыхала?!» Она сказала, что вернется через три недели... будет писать. По Мойке гоняли флибустьерские катерки. На Марсовом поле, обмахиваясь газетами, сидели старички. Дети кормили уток и лебедей. Он просыпался, пил черный, очень сладкий кофе, ел мюсли. По дороге на работу покупал немного фруктов, вечером мог выпить пива. Куда-то ходил, с кем-то разговаривал. Но на самом деле он ждал.
Общаться с ее еврейской мамой не хотелось, и в день приезда звонить он не стал. Она тоже не позвонила, и с утра он побежал в Лениздат. По дороге встретил коллегу, который с похмелья потел и пил «Пепси» из жестяной баночки. От нечего делать он спросил, где тот был вчера, и парень сказал, что вчера был с ней... с той, которую он ждал. Большой компанией они ходили в «Корсар», играли в бильярд. Все здорово напились, и уехала она с каким-то ковбоем...
Он не торопясь вернулся домой. Принял душ, дошел до своей редакции. У него внутри была челюсть, состоящая из десяти тысяч зубов, и эти зубы разом поразил страшный кариес. Ему вспоминались ее глянцевые из лакированной кожи ботинки «Доктор Мартенс». Они купили их в Хельсинки, во дворе универмага «Stockman». В нос у продавца была вдета сережка, а к плечам свисали по-растамански заплетенные косички. Воспоминания о ботинках вызывали ощущение ужаса. Разумеется, она станет их носить. Только теперь рядом будет идти уже не он... Может быть, «какой-то ковбой».