Мадам Катр и ее дети

Не моргнув глазом, выдержала целую серию пинков по икрам. И при том, что на ребенке были ботинки на деревянной подошве. И когда она, уложив детей, по своему обыкновению снова спустилась вниз почитать, под шелковыми чулками на ногах у нее отчетливо проступали синие пятна.

Некоторые считали ее немного чокнутой, во всяком случае, крайне неуравновешенной.

Она жила в пансионе уже месяц, несмотря на холод и непогоду. И явно не собиралась уезжать, хотя все здесь было ей враждебно: комната напротив туалета, вечно жалующиеся на ее детей горничные, Раймонда, которой она усложняла жизнь - все и вся, вплоть до дождя, начинавшегося именно в тот момент, когда она собиралась на прогулку, тоскливо завывающего в разгар ее мигрени ветра, газеты, не оказывавшейся на месте, если она решила ее почитать, вплоть до ее книги, единственной, которую она читала в течение месяца небольшими порциями и которую наглая кошка в конце концов ухитрилась изорвать в клочья...

Однажды утром на ее имя пришло письмо. По ошибке оно было доставлено в другую комнату. Пришлось ждать возвращения господина из второго номера. И слава богу, что тот не распечатал письма, не обратив внимания на имя адресата!

Она пробежала его быстрым, острым взглядом.

– Ведите себя хорошо, дети...

Поднялась к себе, и все слышали, как она ходила там из угла в угол в течение часа. Пришлось даже послать за ней, звать к обеду.

Она спустилась, с еще более толстым, чем обычно слоем пудры на лице, с застывшим взглядом, выражавшим то страх, то решимость и твердость.

– Мадам Бенуа... Я должна вас кое о чем попросить... Она нарочно обратилась к хозяйке при всех, тем самым выражая им свое презрение.

– Мне необходимо съездить в Париж... Не будете ли вы так любезны оставить у себя моих мальчиков на два-три дня?... Вы будете послушными, не правда ли, дети?

– А почему ты не берешь нас с собой?

– Я ведь ненадолго...

– Ты привезешь нам новые игрушки?

– Привезу, если вы будете хорошо себя вести...

– Пистолет с настоящими пулями?

– Пистолет...

– И автомат?

– Помолчите... Я разговариваю с M-м Бенуа...

– Конечно, мадам... Мы присмотрим за ними... Она уехала в одиннадцать вечера, когда дети уже спали. Без чемодана, с одной маленькой сумочкой.

– Увидите, со мной они будут послушными, - вздохнула М-м Бенуа после ее ухода.
– Это она их распустила. С детьми надо...

Она долго монотонно говорила, словно разматывала клубок шерсти, и, наконец, уверенно заключила:

– Убеждена, что они вовсе не плохие дети!

Через день ее супруг, развернув утреннюю газету, оторопел, увидев на первой странице фотографию M-м Катр. Разумеется, это не было ее настоящим именем, ее прозвали так, потому что она занимала комнату под этим номером.

Она стояла в своей остроконечной шляпке и медвежьей шубке с торчащими из-под нее длинными ногами в коридоре, перед дверью, распахнутую перед ней жандармом.

И подпись:

"Первая жена аптекаря из Риома дала показания вчера вечером".

Это никому не пришло в голову. Хотя она и написала в карточке "M-м Мартэн". Мало ли на свете Мартэнов! Да и его тоже редко называли в газетах по фамилии, а чаще просто Аптекарем из Риома

Человек с черной бородкой, державшим аптеку, самую бойкую в городе, прямо напротив Дворца Правосудия, человек, замуровавший шестерых или семерых женщин - поиски еще не были окончены - в подвале своего загородного дома...

Это была она, его первая, его законная жена, у которой хватило ума, а также, видимо, мужества и решимости, бежать от него, после четырех лет замужества, вместе с двумя детьми, бежать, пока еще не было поздно.

– Жан-Клод! Жан-Жак!
– кричала Раймонда на лестнице.- Перестаньте шуметь!... Я все расскажу вашей матери, когда она вернется...

И M-м Бенуа на минуту задержала дыхание, не сводя глаз с двери, где с минуты на минуту должны были появиться сыновья... сыновья... этого...

– Господи боже мой!...
– всплеснула она, наконец, руками.

Сабль-Долон, январь 1945 г.