Мадемуазель де Мопен

По соседству с нравственной журналистикой под этим дождем проповедей, словно под летним ливнем в парке, между досками сенсимонистских балаганных подмостков пробилась поросль маленьких грибков совсем нового и любопытного свойства, — ее мы также включим в наш курс естествознания.

Речь идет о критиках-утилитаристах. У этих бедняг носы чересчур коротки, чтобы оседлать их очками, а между тем они ничего не видят дальше собственного носа.

Когда кто-нибудь из писателей швыряет им на стол новый том, будь то роман или сборник стихов, — эти господа бесстрастно откидываются на спинку кресла, принимаются раскачиваться на его задних ножках, раздуваются от важности и изрекают:

— Чему служит эта книга? Чем она может способствовать нравственному просвещению и благоденствию самого многочисленного и самого обездоленного класса? Как! Ни слова о нуждах общества, ничего на потребу цивилизации и прогрессу! Да как вы смеете, вместо того чтобы споспешествовать великому единению человечества и на примере исторических событий следить за фазами провиденциальной идеи обновления, — как вы смеете вместо всего этого просто писать стихи и романы, которые ни к чему не зовут и не ведут все наше поколение вперед, к будущему? Как можно заботиться о форме, о стиле, пока не решены такие важные вопросы? Какое нам дело до стиля, рифмы, формы? Дело совсем не в них (зелен виноград, бедные лисички!). Общество страждет, раздираемое великими внутренними противоречиями (что значит: никто не хочет подписываться на «полезные» газеты). Дело поэта — найти причину этого недуга и уврачевать его. Он поймет, как осуществить эту задачу, когда проникнется искренним и сердечным сочувствием к человечеству (поэты-филантропы! какое очаровательное было бы новшество!). Мы ждем такого поэта, мы призываем его всеми силами души. Пускай только пожалует — будут ему и приветственные крики толпы, и пальмовые ветви, и венки, и Пританей…

В добрый час; но нам бы хотелось, чтобы читатель не заснул до конца этого столь удачного предисловия, а посему не станем далее с тою же верностью подражать утилитаристскому стилю, который по природе своей обладает снотворным действием и вполне может заменить лауданум и речи академиков.

Нет, глупцы, нет, зобатые недоумки, книга — это не то же самое, что желатиновый суп, роман — это вам не пара сапог без швов; сонет — не клистирная трубка; драма — не железная дорога, и не имеет никакого отношения к достижениям цивилизации, ведущим человечество по стезе прогресса.

Нет, клянусь кишками всех прежних, нынешних и грядущих пап, две тысячи раз нет!

Из метонимии не сошьешь ночного колпака, сравнение не напялишь на ногу вместо домашней туфли; антитезой не прикроешься вместо зонтика; к сожалению, невозможно налепить себе на живот несколько цветистых рифм вместо жилета. Втайне я глубоко убежден, что ода — слишком легкое платье на зиму, а в строфу, антистрофу и эпод можно одеться не лучше, чем была одета жена одного киника, которой добродетель заменяла сорочку, так что, если верить истории, достойная женщина расхаживала в чем мать родила.

Правда, знаменитый г-н де Лa Кальпренед появился однажды в новом камзоле, а когда его спросили, из какой материи сшита обновка, ответил: из Сильвандра. «Сильвандр» — так называлась его пьеса, снискавшая успех незадолго до того.

От подобных рассуждений в пору лишь пожать плечами, задрав их при этом выше, чем герцог Глостер.

И эдакую чепуху всерьез высказывают люди, притязающие на звание экономистов и желающие перестроить общество сверху донизу!

Роман приносит двойную пользу — материальную и духовную, если так можно выразиться применительно к роману. Материальная польза — это прежде всего те несколько тысяч франков, что поступают в карманы автора и служат ему балластом, чтобы ни ветер, ни черт его не унесли; для издателя — это прекрасный породистый конь, который бьет копытом и скачет, запряженный в кабриолет из эбена и железа, как говаривал Фигаро; для торговца бумагой — лишняя фабрика над каким-нибудь ручьем, а заодно, сплошь и рядом, — способ изгадить какой-нибудь живописный уголок; для типографов — несколько тонн кампешевой древесины, чтобы раз в неделю надираться до черно-белых и цветных чертиков; для читальни — груда медяков, позеленевших, как заведено у пролетариев, и такое обилие сала, что ежели его надлежащим образом собрать да пустить в дело, охота на китов окажется излишней. Духовная же польза состоит в том, что читатели романов прекрасно спят и не читают полезных, добродетельных и прогрессивных газет, а также не употребляют и прочих неудобоваримых и отупляющих снадобий.

Попробуйте после этого заявить, что романы не способствуют цивилизации. Не стану уж говорить о торговцах табаком, пряностями и жареным картофелем, которые весьма заинтересованы в этой отрасли литературы, поскольку на нее, как правило, идет бумага лучшего качества, чем газетная.

Да, как послушаешь рассуждения господ утилитаристов — республиканцев или сенсимонистов — можно лопнуть со смеху. Прежде всего хотелось бы выяснить в точности, что означает это назойливое существительное, которым они ежедневно заполняют пустоты в газетных столбцах и которое служит им то шибболетом, то символом веры, — польза! Что это за словцо, и к чему оно относится?

Польза бывает двоякого рода, и смысл этого слова всегда относителен. Что на пользу одному, бесполезно для другого. Вы — сапожник, я — поэт. Мне полезно, чтобы первый мой стих рифмовался со вторым. Словарь рифм приносит мне огромную пользу; он совершенно ни к чему вам при изготовлении подметок для старых сапог, ну, а мне сапожный резак ничуть не пособит в сочинении оды. Теперь мне возразят, что сапожник намного выше поэта и что первый куда более необходим, чем второй. Ничуть не желая принизить славное сапожное ремесло, каковое я чту наравне с профессией конституционного монарха, смиренно признаюсь, что сам-то я скорее смирюсь с рваным башмаком, чем со скверной рифмой, и охотней обойдусь без обуви, чем без стихов. Из дому я выхожу редко, а головой работаю проворней, чем ногами, так что снашиваю меньше башмаков, чем добродетельный республиканец, шныряющий от министра к министру в чаянии теплого местечка.

Знаю, что иные предпочитают церквам мельницы, а духовному хлебу — хлеб как таковой. Мне нечего сказать этим людям. Они достойны быть экономистами в этом мире да и в том тоже.

Существует ли на нашей земле и в нашей жизни нечто, безусловно, полезное? Прежде всего не вижу особой пользы в том, что мы живем на земле. Бросаю вызов самому мудрому из всей банды утилитаристов: пускай объяснит, какая от нас всех польза помимо того, что мы подписываемся на «Конститюсьонель» или какую-нибудь другую газету.

Далее, если мы примем полезность нашего существования a priori, — что может по-настоящему пойти ему на пользу? Суп и кусок мяса дважды в день — вот все, что требуется, чтобы набить утробу в самом точном смысле слова. Человеку, которому после смерти с лихвой хватит помещения в два фута шириной и в шесть длиной, и при жизни требуется немногим больше пространства. Полый куб футов в семь-восемь длиной, шириной и высотой с отверстием для воздуха, одна ячейка в улье — вот и все, что ему нужно, чтобы разместиться и спастись от дождя. Одеяло, обернутое вокруг тела, убережет его от холода так же хорошо и даже еще лучше, чем фрак от Штауба самого элегантного фасона и удачного кроя.

Все это позволяет выжить в буквальном смысле слова. Говорят, что можно просуществовать на двадцать пять су в день, но не умереть с голоду еще не значит жить; по мне, находиться в городе, где все подчинено принципу полезности, ничуть не приятнее, чем на Пер-Лашез.

Для того чтобы прожить, нет никакой необходимости в прекрасном. Если отменить цветы, материально от этого никто не пострадает; и все-таки кто захочет, чтобы цветов не стало? Я лучше откажусь от картофеля, чем от роз, и полагаю, что никто на свете, кроме утилитариста, не способен выполоть на грядке тюльпаны, чтобы посадить капусту.

На что годится женская красота? Коль скоро женщина крепко сложена с медицинской точки зрения и в состоянии рожать детей, любой экономист признает ее прекрасной.

Зачем нужна музыка? Зачем нужна живопись? Какой безумец предпочтет Моцарта г-ну Каррелю и Микеланджело изобретателю белой горчицы?

Воистину прекрасно только то, что абсолютно ни на что не годится; все полезное уродливо, ибо служит удовлетворению какой-нибудь потребности, а все потребности человека отвратительны и гнусны, равно как его немощное, убогое естество. Самое полезное место в доме — нужник.