Мадемуазель Шанель
Шрифт:
Но я к этому большинству не принадлежала. Ярость, которая заставила меня мчаться, перепрыгивая через ступеньки, в свою комнату, где я тотчас закрылась на ключ и весь остаток вечера не хотела его даже видеть, эта ярость ожесточила мою душу, чувство благодарности к нему потускнело, как серебро, покрытое патиной.
Ненависти я к нему не питала и не хотела питать. Он слишком мне нравился.
Любым путем, как угодно, я должна найти собственный путь.
Желая поднять мне настроение, Бальсан уговорил меня прокатиться на ипподром, подальше от Руайо. Я хотела отказаться — мол, пусть знает, что у меня своя голова на плечах, что я буду делать только то, что мне самой нравится, — но соблазн хоть на время вырваться
И мы отправились в Лонгшан пообщаться с представителями высшего парижского общества. Дорогие скаковые лошади мчались по беговым дорожкам, а все те, кто хоть что-нибудь собой представлял, из кожи вон лезли, чтобы их тоже заметили. Что касается моды, она почти не изменилась. Был 1908 год, прошло почти десятилетие нового века, газеты провозгласили расцвет революционной эпохи. А женщины по-прежнему горделиво расхаживали все в тех же дурацких платьях с тесным лифом, сидеть в которых было сущим мучением, и с похожими на кочан капусты, нелепыми сооружениями на голове.
Я очень удивилась, когда встретила здесь Адриенну: она приехала в Лонгшан посмотреть на скачки со своей новой опекуншей, мадам Мозель, той самой свахой, организовавшей бегство в Египет. В первую минуту я не узнала свою юную тетушку, скромно прохаживающуюся вместе с сопровождающей ее мадам у самой беговой дорожки, огороженной белым заборчиком: тонкая фигурка в белых и кремовых тонах, вся в лентах, затянутая в корсет так, что, кажется, еще немного — и дух вон. Адриенна остановилась и мельком бросила на меня взгляд. Я стояла одна, в мужской шляпе с мягкими полями, простой блузке, с коротеньким шелковым галстуком под воротничком (я взяла галстук Бальсана и подрезала его), в подпоясанном ремешком черном жакете, юбке до щиколотки из верблюжьей шерсти и сапожках на низком каблуке. Лицо Адриенны вдруг осветилось.
— Габриэль! — крикнула она.
Я стала в замешательстве озираться, пока не поняла, что она обращается ко мне.
С тех пор как я уехала из Мулена, меня никто не называл по имени. Мадам Мозель окинула меня оценивающим взглядом, в котором читались и насмешка, и отвращение, а тетя обняла меня.
— Вы только посмотрите на нее, — тихо произнесла она, — как всегда, элегантна. Господи, как я по тебе соскучилась! Ты мне совсем не пишешь. Обидно даже. А ты? Ты скучала по мне?
Да, очень скучала, я поняла это только теперь. Скучала по ее мягкой, кроткой натуре, по ее живому природному изяществу — она совсем не изменилась, хотя любовь к Морису подняла ее общественный и материальный статус довольно высоко, судя по роскошному платью и сверкающим на запястьях браслетам с драгоценными камнями.
— Ты вышла замуж? — спросила я.
Почему-то мне пришло в голову, что она давно замужем, хотя на свадьбу меня не пригласила.
Мадам Мозель громко фыркнула, и тогда Адриенна взяла меня под руку и предложила пройтись.
— Нет еще, — грустно ответила Адриенна. — Ну а ты как поживаешь? Рассказывай, рассказывай все. Ты, наверное, так любишь своего Бальсана, ты живешь у него в замке, вот приехала с ним сюда. Завидую я тебе. А мы с Морисом делаем все тайком. Мы должны доказать его родственникам, что нас связывает настоящая, чистая любовь. Я не живу с ним, а вижусь всегда в присутствии мадам Мозель. Мы ни на минутку не остаемся одни: порядочная дама не может позволить мужчине таких вольностей.
Я продолжала молчать. Если так судить, то я никакая не дама, тем более порядочная. Но скоро я поняла: Адриенне абсолютно неинтересно знать, как я живу. Она почему-то была уверена, что я вполне устроилась с Бальсаном и всем довольна. Это главное, а об остальном нечего и спрашивать. Зачем? Она настолько увлечена борьбой за респектабельность своего положения, что мне оставалось только слушать ее горячий шепот, которым она сообщала о своих желаниях и мечтаниях, словом, обо всем, что обычно пишут в романах. Я узнала, что, несмотря на ее блестящую внешность, несмотря на всю решимость женить на себе
барона, родственники Мориса упорно сопротивляются, утверждая, что она для него неподходящая партия, и это глубоко ранит ее, терзает душу, хотя Морис не сдается и не устает заявлять о своей преданности. Услышав ее признание, что они никогда не видятся наедине, я удивилась. Мне это казалось просто невероятным: неужели он не осмелился сделать то, что она всячески отрицала, неужели между ними ничего не было? Возможно, нетерпеливое ожидание и предвкушение грядущих наслаждений и было тем самым горючим, что разжигало его страсть. Ведь прошло уже два года, а они все еще вместе. Жаркая борьба за обладание титулом баронессы сделала Адриенну гораздо более стойкой, чем когда она была со мной в Виши.Наконец она выложила все, что лежало у нее на душе, перевела дух, и в наступившей тишине, под строгим взглядом мадам Мозель, я сообщила:
— А я собираюсь открыть свое ателье.
Сама не знаю, как это сорвалось с языка. Я совсем не собиралась говорить об этом, но неодобрительно кривящиеся губы мадам Мозель не давали мне покоя, и меня понесло.
— Бальсан обещал помочь. Я подыскиваю подходящее местечко, вот мы с ним и решили прокатиться.
— Ателье? — Адриенна даже растерялась и озадаченно посмотрела на меня. — Зачем это тебе? — Но, увидев мое лицо, она торопливо добавила: — Ах да, шляпки. Ты все еще занимаешься ими? — спросила она, словно сама эта идея была для нее удивительна и непостижима, как некий пережиток нашего с ней бездарного прошлого, которое я должна вычеркнуть и забыть.
— Представь себе, занимаюсь. Уже довольно много продала, причем парижским модницам, а теперь хочу открыть свое дело. — Я помолчала, оценивая вдруг наступившую, явно гнетущую тишину. — И замуж, похоже, я выйду очень не скоро, если вообще выйду, — продолжала я, вонзая воображаемый нож по рукоятку в живот мадам Мозель. — Я хочу работать. С нетерпением жду, когда же наконец приступлю.
— О, это… просто чудесно, — промямлила Адриенна, и я поняла, что ее глубоко въевшееся восхищение мной все-таки победило первоначальный испуг. — Ты всегда была такой смелой, Габриэль. Мне кажется, это просто чудесная идея… Что вы скажете, мадам? — Она бросила взгляд на свою дуэнью. — Миленькое маленькое ателье — это же так прекрасно!
— Да, — сухо сказала мадам. — Чудесно. И вы уже выбрали, в каком городе хотите обосноваться? Я думаю, Париж для такого предприятия потребует ужасно много расходов.
— Деньги, — отмахнулась я, — не проблема. Нет, подходящего места я еще не нашла. Мы рассматриваем самые разные варианты.
Я с удовольствием наблюдала, как на лице поверившей мне мадам проступило выражение зависти, поскольку в конечном счете деньги были единственным божеством, которому она служила, и она прекрасно знала, что у Бальсана денег куры не клюют.
— Ты обязательно должна мне сообщить, когда откроешь свое ателье, — сказала Адриенна. — Очень хочу посмотреть. Может, и меня в помощницы возьмешь, помнишь, как мы раньше мечтали? — Мадам аж задохнулась от возмущения, но Адриенна не обратила на нее никакого внимания. — Кажется, я еще не скоро выйду замуж, — прибавила она и со слегка истерической ноткой в голосе засмеялась. — Так что и у меня будет занятие, если, конечно, я тебе все еще нужна.
— Ну конечно, — кивнула я. — Мне обязательно понадобится помощь.
Я с наслаждением принялась расписывать свои перспективы, которые, конечно, пока еще вилами по воде писаны. Но мне было все равно. Я хотела, чтобы эта мадам проглотила язык, а Адриенна, вернувшись в Мулен, всем рассказала, как я преуспеваю. Пускай Луиза и все остальные призадумаются.
— Вот, можешь писать мне на адрес мадам. — Адриенна достала из вышитого ридикюля в руках мадам записную книжечку и прикрепленную к ней серебряную ручку и нацарапала адрес. Оторвала листок и протянула мне. — Я живу у нее, а по воскресеньям хожу в гости к Луизе. О, Габриэль, — она нежно обняла меня, — я так счастлива, что мы с тобой встретились. Обещай, что будешь писать обо всем. Я так рада за тебя. Я всегда говорила, что если ты что-то решила, то обязательно сделаешь.