Магам можно все (сборник)

– А почему, собственно?

Доминика сцепила пальцы:

– Действовать, не преследуя выгоду, – противоестественно. Зато разбойник, у которого слишком мало сил, чтобы напасть в открытую, прежде всего предложит помощь – и проводит до ближайшей рощицы… Разве не так?

– Так.

– И нормальный человек скорее поверит в наследство, чем в стопку писем, от которых к тому же ничего не осталось, кроме горстки пепла.

– Вы помните их наизусть.

– С чего вы взяли?

Лив чуть заметно усмехнулся:

– Знаете что? Не говорите никому, что это вы его спасли. Придумайте что-нибудь. Груз так называемой благодарности способен погубить что угодно, тем более – такой груз…

– Но ведь это вы его спасли. Это я вам благодарна.

Лив хмыкнул. Вытянул откуда-то покореженную, закопченную шпильку:

– Узнаете?

– Еще бы…

Лив бросил шпильку в траву. Земля разошлась с негромким треском; на месте, где упала шпилька, поднялся, как змеиная головка, росток. Секунда – и молодое дерево неизвестной породы стояло, покачиваясь на ветру, поводя клейкими листочками, удивляясь само себе.

– На память, – сказал Лив.

– Почему здесь?

– Здесь раздорожье. Место, где мы разойдемся.

– Погодите, Лив… Что заставило вас сесть с ним… с этим… за эту доску? Кто? Почему он показывал пальцем… вверх, в потолок?

– Кто его знает. – Лив беспечно улыбнулся. – Он суетился, он размахивал руками… Как мы теперь догадаемся, что он имел в виду?

Ворона смотрела с дорожного указателя – насмешливо, как представлялось Доминике. Время шло; каждая уходящая секунда трогала волосы на голове – как ветер или как сильный страх.

– О чем еще вы хотите меня спросить?

Доминика оглянулась на карету в отдалении. Сыр не маячил больше на козлах – видимо, спустился вниз поболтать с Нижей.

Тогда она поднялась на цыпочки и крепко обняла своего спутника. И снова поразилась, обнаружив, что он почти ничем не пахнет. Разве что древесным соком и небом после молнии – чуть-чуть.

– Куда вы теперь?

– Я ведь бродяга, Доминика, вы помните. Дорога – мой дом…

Он осторожно высвободился. Церемонно поцеловал ей руку:

– Прощайте, моя госпожа. Берегитесь сомнительных портных и никогда не говорите вашему Денизу, что произошло с ним на самом деле.

– Я еще увижу вас… когда-нибудь?

* * *

Этот вопрос она задавала себе потом – много раз.

Особенно он мучил ее ночью, когда, просыпаясь рядом со сладко сопящим мужем, она прогоняла свой сон.

Ей снилось, что ворона слетает с дорожного указателя, садится на верхушку молодого дерева и, широко разевая рот, отрывисто каркает:

– Привет, Мизеркаль!

Хозяин колодцев

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

В первый день лета Юстин нашел пять мертвых воронов. Все трупы выглядели одинаково: клюв разинут, перья на боках слиплись, а на спине выпали, образовав круглую кровавую проплешину.

— Наездники, — сказал дед, когда Юстин рассказал ему о находке. — Вчера вот только подумалось… — и помрачнел. На другой день Юстин нашел крысу. На боках у нее явственно виднелись следы маленьких шпор, спина, сбитая седлом, кровоточила; тем не менее крыса не спешила подыхать и, завидев Юстина, уползла под порог.

Дед всю ночь просидел, запершись в своей каморке, и к утру дом провонял едким и кислым. На рассвете Юстин получил пригоршню лягушачьих костей, моток шелковой нитки, один деревянный гребень, один железный — и объяснения, как всем этим пользоваться. Пока Юстин ходил по саду, разматывая нить, выламывая зубья из деревянного гребня и зарывая лягушачьи кости, дед возился с домашней живностью — метил спины уткам, курам, козам, поросенку и кошкам.

— Огонька я тоже на всякий случай пометил, — сказал дед, когда усталый Юстин мыл руки во дворе.

Огонек был волкодавом, и когда его передние лапы ложились Юстину на плечи, пес смотрел на человека сверху вниз. Смывая мыло с твердых широких ладоней, Юстин думал, каков же должен быть наездник, чтобы укатать Огонька.

— Дед… А человека они могут укатать?

— Человека не могут, — сказал дед после паузы. — Свинью, бывало, укатывали. Теленка… А человека — нет. Разве что Королева… Королева наездников. Та — может…

Юстин улыбнулся, давая понять, что оценил шутку.

Четыре ночи ничего не происходило; на пятую Юстин проснулся не то от звука, не то от прикосновения, не то от дурного сна.

А может быть, от едва слышного звона натянувшейся шелковой нитки.

— Стой! — рявкнул дед. — Сам не ходи… Вместе…

Бесновался на цепи Огонек.

Они выскочили в сад, вооруженные — Юстин косой, а дед вилами. Прямо у порога что-то прыснуло из-под ног; Юстин отшатнулся и едва не напоролся на вилы, тогда дед на полуслове оборвал заклятье-оберег, выругался и забормотал снова. Слова его вплетались в шелест ветра, от слов качалась трава и прыгал по стволам свет фонаря. Юстину показалось, что кто-то глядит из-за деревьев, что свет отражается в маленьких равнодушных глазах; прямо над головами мелькнули три или четыре нетопыря, ветер стих, наваждение исчезло.

Дед отбросил вилы и взял у Юстина фонарь. Поднял повыше; в нескольких шагах валялась дохлая крыса, снежно-белая посреди вытоптанной травы, со жгутом спутанных ниток на шее.

— Сказано — на чьей земле наездник коня переменит, тому счастья семь лет не будет, — сообщил дед мрачно. — У нас они уже на семь семилетий изменялись, не меньше… Чтоб им провалиться, сволочам!

— А может, обойдется? — спросил Юстин, осторожно трогая пальцем острие косы.

— «Обойдется», — безнадежно буркнул дед. — За наездниками всегда саранча идет, вот помяни мое слово… Горевестники они. Ненавижу.

Дед подошел к крысе. Поднял за шелковый жгут, рассмотрел дыры от шпор на боках; отбросил под куст смородины:

— Навернулся наш сторожок… Слушай, Юс, не в службу, а в дружбу. Надо караулить, ничего не поделаешь, нельзя, чтобы они тут, как у себя дома… Посиди до утра. Я тебе фуфайку принесу.

* * *

Под утро Юстин проснулся от сырого холода. Костер превратился в кучу пепла; Юстин плотнее завернулся в дедову фуфайку, встал сперва на четвереньки, потом, потирая затекшую спину, поднялся в полный рост. Вокруг стояла тишина, не смела пискнуть ни единая пичуга, и Юстину припомнились дедовы слова: горевестники… За наездниками всегда саранча идет, помяни мое слово…