Магазин потерянной любви
Шрифт:
Выйдя из «Шантимэли», они взяли такси и ещё час или два ездили по городу — безо всякой цели и подчиняясь случайному мерцанию светофоров. То, что мерцание случайно, отчётливо было видно по пешеходам: подойдя к перекрёстку, они не знали как быть. «Переходить дорогу или не переходить?» — эти мысли роились у них в головах и мешали спокойной жизни. В результате они переходили её как придётся и зачастую погибали, не дойдя и до середины.
— Почему Луиза? —
— Джони попросил. — Хью покрутила ручку и закрыла окно. Воздух к ночи остыл и теперь свистел, что было мочи, влетая через переднюю дверь и вылетая через заднюю. — Ему нравилось это имя. Он звал так Вику Россохину, — Хьюлет запнулась и поглядела на мост впереди. — Vi и вправду была похожа на Луизу, — добавила она, выдержав драматическую паузу.
Они въезжали на Большой Устьинский мост.
Справа и слева лучилась рекламой Москва-река. По правде сказать, Митя догадывался о Луизе и без Хьюлет. Джони то и дело использовал это имя в связи с Викой, но какие тут были мотивы — непонятно. Вероятно, овал, о котором он писал, и в самом деле представлялся ему кругом.
Такси переехало мост. «Волга» с надписью «Командир» наводила на мысли о войне. Она тряслась всем своим ржавым корпусом, подпрыгивала на ухабах и воняла бензином. Иными словами, война продолжалась. Хьюлет едва держалась, подумывая о плене. «Лучше сдаться, — рассуждала она, — чем такая война», — и сдалась.
— У кафе, пожалуйста, — сказала Хью.
Машина свернула на светофоре и, подождав с минуту, въехала на стоянку Coffee Point. «Coffee Point, — гласила вывеска, — европейская кухня на любой вкус». С утра и до ночи, пока не надоест и вам, и нам, добавил Митя и вернулся к Джониным овалам. Ясно, что образ, придуманный Джони, носил глубокий метафизический отпечаток, но какой — Митя не знал, да и вряд ли теперь узнает. Так что вместе со стеклянной пробиркой в Митину базу данных можно было заносить и само имя: «ЛУИЗА — загадочная и не вполне осознанная репликация».
А что тут удивляться? Люди сплошь и рядом придумывают себе образ и влюбляются в него. Всё ж лучше, чем жить гадкой реальностью.
— Здесь Джони часто бывал, — прервала его размышления Хьюлет. — Придёт и пишет себе. Он вообще много работал — и в «Прекрасном мире», и в кафе по выходным.
Кафе располагалось между Водоотводным каналом и Москвой-рекой. Довольно тихое место.
— Там его все знали.
— Хотите, зайдём? — предложил Митя.
Но у них ничего не вышло. Кафе закрылось. «Ремонт» и «Осторожно, сосульки» — было написано на двери, а в окнах виднелись стропила и кадушки с краской. У стойки валялась табличка «Добро пожаловать в Coffee Point». Спасибо, что помните о нас, просиял Митя и поднял с тротуара камень на память. Коллекция артефактов росла на глазах. А тут и светофор замелькал, как будто сломался.
— Вот и светофор сломался, — сказал он.
Катя Мануилова надела шапочку. Заморосил дождь. С десяток птиц поднялись от реки и, захлопав крыльями, одна за другой пошли к Павелецкому вокзалу.
— К вокзалу пошли, — отозвалась Хью. Она задрала голову и с минуту провожала птиц, улыбаясь и как будто разговаривая сама с собой. В её воображении это были русские цесарки — в своём роде гибрид канадского самосознания и российской действительности.
Утки торопились на поезд. Билеты они купили заранее и теперь лишь хотели не опоздать к отправлению. Они по одной зайдут в вагон, устроятся в своём купе и возьмут себе железнодорожного чаю с печеньем. Путь не близкий. В дороге всякое может случиться, но Мануилова гнала прочь дурные мысли. Да ничего с ними не случится, думала она. Поедят, лягут спать, а наутро, миновав границу, высунутся в окно и вздохнут с облегчением. «Как же хорошо, — засмеются цесарки, — оказаться наконец на свободе».
Видно, у этой Хьюлет не все дома, размышлял Митя Захаров, приёмщик брака. Между тем цесарки миновали Озерковский переулок и приближались к Шлюзовой набережной. Покружив над вокзалом,
они опустились к поезду и теперь ожидали отправления.В отличие от традиционного электората Владимира Путина, этого «лидера нации», гибридные утки давно отказались и от марксизма, и от ленинского учения о гегемонии простолюдинов. Ставка на рабочих и крестьян в начале прошлого века казалась цесаркам крайне ошибочной и по существу являлась дешёвым маркетингом в интересах лидеров большевистской партии. Кампания принесла им краткосрочные дивиденды, но в перспективе лишила будущего миллионы граждан.
Спустя сто лет страна существовала благодаря лишь природным ископаемым, хотя, надо заметить, и чтила своих героев. «Помним и чтим» — то и дело мелькали надписи на заборе. Нацепив советские медали, современная Россия делала вид, что всё в порядке и что она самая лучшая Россия в мире. Ископаемые, однако, подходили к концу, а здесь и конь не валялся. В чём причина? Да всё в тех же медалях, не строил иллюзий Митя. Лучшие люди страны были расстреляны ещё в годы Красного террора, а эволюция оставшихся шла крайне медленно.
Нет, в самом деле, Хью словно заворожила его. Он не хотел с нею расставаться и вообще остался бы с нею жить. Иначе говоря, Катя Мануилова ранила ему сердце. Ну и что, что она лесбиянка, думал он. Митя давно уже обходился воображаемым сексом и больше всего искал не физической, а духовной близости.
— Митя, я еду домой, — сказала она.
— Домой так домой. Ещё такси?
— Нет, спасибо.
Дождь к тому времени перестал. Они миновали граффити «Зачем?» во всю стену и «На хуя так жить?» под мостом у клуба Fabrique. Митя проводил её до метро. У «Макдоналдса» сновали молодые таджики, стоял запах туалета и едва слышно доносились звуки трамвая.
«Вот и ещё один сюжет в Джонин альбом», — мелькнула мысль. Альбом современного искусства, где все они имели свою роль. Роль несущественную. По сути, роль второго плана. Эпизодическую роль изгоев: Медве (Виктория Клеман), Хьюлет (Катя Мануилова), Лиза (Лиза Берковиц, внучка серийного убийцы из Нью-Йорка) и Джони (Джон Константин, этот повелитель тьмы).
Был ли в альбоме он сам? Это вряд ли. Впрочем, как не было там и Вики Россохиной с Ирой Свириденко. Они хоть и не просили их любить, но на хуя так жить — не спрашивали.
Расставшись с Хьюлет, Митя долго стоял под дождём, смотрел за светофором и слушал, как тот переключался — размеренно и словно отсчитывая остаток жизни. Примерно в половине десятого он зашёл в «Грабли», взял себе жареной форели, салат из свежих овощей и виски со льдом. Светофор по-прежнему переключался, а Митя всё никак не мог оправиться от ощущения безвозвратной потери.
Из головы не выходила Луиза.
В своих книжках Джони собрал целую коллекцию всевозможных Луиз. Начиная от Луизы — королевы Пруссии (Луиза Августа Вильгельмина Амалия, 1776–1810) и заканчивая «Закатом Луизианы» Люциуса Шепарда, этим мистическим и довольно глупым романом американского писателя. Здесь были также отель «Луиза» в Калининграде, Луиза Сомерсета Моэма (из рассказа «Луиза»), Мадонна Луиза Вероника Чикконе, «Луиза Миллер» — пьеса Фридриха фон Шиллера (1784, впоследствии «Коварство и любовь»), Луиза Андриевская — продавец магазина «Клондайк», ну и, конечно, Луиза Коле — возлюбленная Флобера.
Джони давал им подробную характеристику, при описании ссылался на различные документы и кое-что добавлял от себя, вписывая образ в тот или иной сюжет. Вот, к примеру, как он использовал Коле и Флобера, пережив очередную ссору с Викой Россохиной. «Гюстав поджидал её на платформе, поезд давно подали, но Луизы как не было, так и нет. Да и существовала ли она вообще? — думал он, глядя на проводниц в чёрных пальто и со значками «Французских железных дорог». Поднявшись на ступеньки вагонов, проводницы улыбались остающимся на перроне людям, а лишь поезд тронулся, замахали флажками и принялись закрывать двери — одну за другой, пока не закрыли все».